Они вышли из Управления и направились в сторону порта.

— А вы, Иван Елисеевич, капитан? — спросил Саша, подстраиваясь под быстрый шаг Любина.

— Нет, я первый помощник и замполит. Что, не похож? — Любин испытывающе посмотрел на Сашу и рассмеялся.

— Нет, почему же…

— Не хитри, не юли, конечно же, не похож. Ты ведь думал, что капитаны и их помощники — это огромного роста усачи, с трубками в зубах, верно?

— Да, — сознался Саша.

— И я когда-то представлял себе их именно такими. И даже роста своего малого стеснялся. Ты вон в пятнадцать лет какой вымахал. Но внешность, она только первое впечатление производит. А о человеке судят по многим другим качествам. Вот взять, к примеру, нашего капитана, Федора Михайловича Келиха. Ни усы, ни борода у него никогда не росли. Бывает такое у людей — не растет и все. А если бы и росли, все равно их сейчас бы не было. Раненых товарищей спасал на горящем пароходе. Про Печковский мост слыхал?

— Нет, — сознался Саша.

— Услышишь… Еще не успели написать об этом. Там в сорок первом был страшный бой, парень. Днепровская флотилия прорывалась вниз по Днепру. Пароходы горели, как факелы. Немногие остались в живых. Вот и обгорел там и наш капитан. И трубку он не курит. Сердце у него больное. Было бы мирное время, внуков бы нянчил, на курортах лечился… А сейчас и с больным сердцем капитаны нужны. Война…

У завалившихся набок, искореженных железных ворот судостроительного завода зияла огромная воронка от фугаски. На месте бывшей проходной допревала, слегка дымясь на солнце, куча прошлогодней листвы. Она, почти не шурша, мягко, как вата, спружинила под ногами, и Саша с Любиным ступили на заводской двор. Миновали закопченную пожаром каменную стену какого-то линия, перебрались через груды кирпичей разрушенных цехов, потом — через лабиринт помятых ржавых стапелей вышли на аллейку, ведущую к Днепру. По бокам ее мертво высились обгоревшие каштаны. А на берегу, среди оставленных немцами походных кухонь, железных контейнеров, ящиков и прочей военной рухляди, стояли обуглившиеся уродливые стволы верб. И только широкий разлив Днепра сиял, как всегда в половодье, серебрился голубизной. Но и в ней было что-то непривычное для глаза. И Саша вскоре понял, что именно. Пустынность. Ни парохода, ни баржи, ни даже крохотного катерка-буксира не было видно в весенних водах. И порт был мертв. Ни одного суденышка не прижималось, как когда-то, к шумному причалу затона.

Любин уселся на пустом железном ящике и молча глядел на воду.

Саша опустился рядом. Тоже молчал. И лишь через некоторое время несмело спросил:

— А наш пароход где?

— Пароход? — Любин посмотрел на него так, словно не понял вопроса.

— Хочется поглядеть…

— Там, — кивнул Любин на Днепр.

— Где? — не понял Саша.

— В затоне, на дне. В тридцати метрах от нас.

— А-а-а, — неопределенно протянул Саша и, помолчав, разочарованно спросил: — А как же мы?

— Как? Поднимать будем! Вот доукомплектуем команду, попросим рабочих завода, чтоб подсобили, водолазов пригласим, если они, конечно, есть в городе, и поднимем наш пароход.

— А как он называется?

— Не знаю, — вздохнул Любин. — Возьмемся за тот, который легче поднять. Тут в затоне не один потоплен. Когда отступали, сами и пускали их на дно. Аккуратно делали, знали, что поднимать придется.

Бабушка

Бабушка лежала на кровати с хрустящей провалившейся сеткой. Встретила Сашу неласково.

— Ну где это можно целый день пропадать? — начала она, едва Саша вошел в комнату.

И тут же, когда он снял бушлат, удивленно замолчала, разглядывая его безрукавую тельняшку и мичманку.

— Откуда это у тебя?

— Поступил на пароход, — радостно сказал Саша. — Матросом.

— На какой еще пароход? Учиться тебе надо. Вот мама снова письмо прислала. Беспокоится, почему не продолжаешь учебу. Что я ей напишу?

— И учиться поступлю, бабушка, в комбинат. Заочно. Сначала на рулевого, потом в речной техникум пойду, капитаном буду, это моя мечта с детства…

— Хватит мне уже капитанов.

Бабушка намекала на Сашиного отца, своего сына. Отец у Саши — кадровый военный. Капитан артиллерии. В начале лета сорок первого года Саша с отцом и матерью приехал к бабушке погостить в Киев. Жили они в Харькове. Погостив несколько дней, отец с матерью уехали в Крым, в санаторий. Саша остался с бабушкой в Киеве. А через неделю началась война.

Отец сразу же отбыл в свою часть, а мама успела заехать на денек в Киев, попрощаться. Она была врачом и тоже уходила на фронт. Вот так и остался Саша с бабушкой.

Бабушка страдала сахарной болезнью. Когда началась война, и совсем слегла. Часто плакала и говорила:

— Мать наказывала беречь тебя, смотреть за тобой. А вышло все наоборот, пришлось, внучек, тебе за мной, старой и больной, ухаживать.

Возможно, поэтому Саша рано повзрослел. В свои двенадцать лет он ходил по селам менять вещи на продукты, на полях вокруг Киева собирал мерзлую картошку, удил в Днепре рыбу. Так они и перебивались с бабушкой в эти годы. Правда, после освобождения Киева, совсем недавно стали присылать отец и мать деньги по аттестату, получили продуктовые карточки. Но время было еще очень трудное. Бабушка нуждалась в лекарствах. Да и одежда вся изорвалась, ее тоже надо было приобретать на толкучке. Так что жили они еще впроголодь.

— Бабушка, я тебе гостинец принес, — сказал Саша и вынул из кармана бушлата пирог.

— Спасибо, спасибо, родной, — проговорила бабушка и тут же спохватилась: — А сам-то ты ел? Да постой, откуда он у тебя? Где деньги взял?

— Заработал, — усмехнулся Саша.

— Ой, не нравится мне все это.

Бабушка приподнялась на постели. Она всегда приподнималась, когда сердилась и хотела казаться строгой.

— Вот я схожу завтра на этот твой пароход. Как он называется?

— Пока еще никак.

— Это как же понять? — удивилась бабушка.

— Он затоплен. На днях будем поднимать со дна. Ох, если бы ты, бабушка, выздоровела! Жалко мне тебя оставлять одну.

Округлое, в мелких сеточках морщин лицо бабушки еще больше сморщилось.

— И так намаялся со мной, — тихо сказала она. — Ты хороший внук, Саша. Сыновья не все так за своими матерями ухаживают. И я хочу, чтобы тебе было всегда хорошо чтобы ты был счастлив. А болезнь моя — пустое. Поболею и перестану. Вот мама пишет, что вышлет посылку с лекарствами. А лучшее мое лекарство, когда вы все живы и здоровы. Об Алеше беспокоюсь. Как он там? Что-то давно нет письма из госпиталя. Писал, что на поправку дело пошло, а тут замолчал…

— Ну как же, бабушка, всего шесть дней прошло, как письмо прислал.

— Разве шесть?

— Шесть, бабушка. Еще и наше не получил. Уфа далеко.

— Давай ему еще напишем, — попросила бабушка.

— Давай, и маме… Напишем, что я иду на флот и учиться буду.

— Но ты же еще не поступил учиться…

— Поступлю.

Саша подошел к этажерке, взял тетрадь. Ее выдавали в школе перед началом занятий, еще в августе сорок первого. Так и не удалось писать в ней школьных упражнений. Он аккуратно вырвал из середины двойной листок. Один для письма отцу, другой — матери.

Взял огрызок карандаша. И тут же вспомнился новенький карандаш первого помощника капитана Любина.

— А пирожок все же, сознайся, где взял? — донесся ласковый бабушкин голос.

— Пирожок? — задумался Саша. И в это время увидел на этажерке горсть прошлогодних каштанов.

— Купил на Житнем рынке, — сказал Саша, — Ты знаешь, бабушка, я там встретил одну девчонку, у нее какие-то… ну, не такие, как у всех, глаза. Они похожи на каштаны. — Саша взял с этажерки несколько каштанов и, держа их на ладони, продолжал с улыбкой: — Не на такие, конечно, как эти, старые и сморщенные. А на те, что вот только-только упали с дерева, раскололись и еще половина каштана в кожуре и блестит, как полированная.

— Это у кого же такие глаза? — удивленно и настороженно поинтересовалась бабушка.