Да, атаки его не ожидали ни Дерек Гримшоу, ни господин барон. Знай бы Гримшоу, как все произойдет, так сто раз перекрестился, только не допускать бы его на телеэкран. Но все мы сильны задним умом, усмехнулся он — и опять с полным удовлетворением.
Такие семейства, как Шильдерсы, больше всего боятся, когда кто-то публично и со знанием дела начинает разоблачать их истинные дела, доказывать присутствие их капиталов в разных странах почти на всех континентах. «Почти» — потому что «страна пингвинов», снежная Антарктида, пока еще не опутана деловой активностью Шильдерсов. Но, черт возьми, сказал зло, если там под толщей льда обнаружат уран или нефть, то братья Шильдерсы — Майкл, Джозеф и присутствующий Самуэль — поспешат быть первыми, хоть и наверняка отморозят там носы.
Он сравнил братьев Шильдерсов с Ротшильдами и заметил, что они ныне, пожалуй, помощнее. Он не заблуждался по поводу ограниченности знаний так называемого среднего англичанина, того же рабочего, который посвящен только в то, что вычитывает в газетах или слышит по радио и телевидению. В средствах же массовой информации не вычитает, не услышит и не увидит главного, того, что банкирский дом Шильдерсов в основном захватил добычу золота и урана в расистской Южной Африке, что братья в значительной мере прибрали к рукам электронику на Британских островах, а военную химию в США, что их транснациональная корпорация со штаб-квартирами в Лондоне, Нью-Йорке и Йоганнесбурге, как спрут, укоренилась в сорока семи странах. Шильдерсов не заботят, а тем более не пугают финансовые лихорадки, ни падения курса акций на фондовых биржах в западных странах, ни колебания валют. Да и с чего им пугаться! Межгосударственные противоречия для них не более, чем для обычного человека колебания погоды. И он пошел до конца — указал пальцем на Шильдерса и сказал: «Вот кто наживает миллиарды на войне!.. на ядерном оружии!»
Да, в телестудии он саркастически усмехался, можно сказать, добивая барона. Он говорил: мол, у нас в Британии думают, что Самуэль Шильдерс мудрый благодетель, пекущийся об оздоровлении национальной экономики, и совсем не думают и не знают, что он алчный монстр международного капитала. Большинству кажется, что Шильдерс всего лишь английский барон, владеющий, в частности, землей в Лондоне. И, как всякий барон, конечно, не без причуд: взял да и построил в центре столицы небоскреб, однако, больше десяти лет держит его пустым: мол, так хочу, моя собственность!
А за этим пустым небоскребом, напряженно, беспощадно говорил он, как за ширмой, прячется истинный барон Самуэль Шильдерс, как и его братья, как и весь их многочисленный клан. Только об этом пустом здании и скрипят газетные перья, а о главных и, в общем-то, страшных делах наднациональной корпорации Шильдерсов мало кто здесь, в Британии, подозревает. «Так вот запомните его!» — воскликнул он и как бы припечатал удар.
Тут-то и растерялся ловкий интервьюер Дерек Гримшоу: вроде бы после такого гневного монолога нелогично было переходить к теме о «власти профсоюзов», то есть обвинить профсоюзы во всех экономических бедах страны. Сам Самуэль Шильдерс, правда, нашелся, но это была, как говорится, хорошая мина при плохой игре. Кисло поморщившись, недовольно поджав губы, могущественный барон произнес: мол, много узнал интересного о себе, о чем даже и не подозревал. И попытался все обратить в шутку, от всех обвинений напрочь отречься: мол, мистер Дарлингтон обвиняет его в пособничестве южноафриканским расистам — чушь! Разве неизвестно, что Шильдерсы жертвовали миллионы для борьбы против расистской идеологии германского фашизма? Мол, мистер Дарлингтон обвиняет нас, Шильдерсов, в накоплении ядерных бомб — чушь! Разве это не государственная прерогатива? Мол, мистера Дарлингтона раздражает пустующий небоскреб — это здание и нам приносит убытки! Мы ошиблись, забыв, что Англия — совсем не Америка, и это очень хорошо! Но мы готовы договориться с мистером Дарлингтоном и за вполне умеренную плату сдать в наем небоскреб его миллионному профсоюзу: разве такому голиафу, опоре лейбористской партии, не под силу нанять небоскреб? Пожалуйста…
И, подытоживая свой монолог, барон Шильдерс заявил: мы традиционный в этой стране и достаточно скромный частный банк, который, конечно, в современном мире вкладывает капиталы в разных частях света, но — что здесь особенного? Я подозреваю, что просто лично не нравлюсь мистеру Дарлингтону, но тут уж ничего не поделаешь, раз родился некрасивым. И со всей скромной обворожительностью барон Шильдерс заулыбался — крупно, на весь экран. И пошутил: если бы мы все оказались привлекательными, то тогда некого было бы любить или ненавидеть.
Но он, Джон Дарлингтон, нашелся и парировал точно: что ж, сказал, все мы хотим выглядеть ангелами и вроде бы никакого злодейства по отношению к ближнему не совершаем — за словами легко спрятаться. Однако ему тоже очень хотелось бы узнать столько же интересного о зловещей роли британских профсоюзов, сколько, вероятно, ведает барон Самуэль. И замолчал. И Шильдерс понял, что тут ему лучше тоже молчать. А бедный Дерек, нервно смеясь, пытаясь погасить враждебность, плел несусветную чепуху, призывая вернуться к теме дискуссии — к экономическим тяготам Британии. Но они молчали. Так и закончилась полным фиаско для бедного Дерека блестящая задумка соединить в споре «самого популярного» профсоюзного лидера и «хранителя мудрости» консерваторов.
Возвращаясь все эти дни к программе «Мнения», Джон Дарлингтон сожалел, что не использовал полностью возможности для разоблачения клана Шильдерсов. Хотя он и чувствовал удовлетворение тем, что удалось сказать, но ведь мог отвоевать еще три минуты, чтобы уж до конца высветить истинную роль Шильдерсов в м е х а н и з м е власти здесь, в Британии.
Сам он всю жизнь уповал и работал на то, чтобы Британия не революционным, а реформаторским путем превратилась в социалистическую — пусть со смешанной экономикой, со смешанным землепользованием, но по сути — в социалистическую! Социализм он понимал по-лейбористски, по-британски, то есть верил, что эра социализма наступит п о р а з у м н о м у с о г л а с и ю. Как и большинство в профсоюзах, считал, что если лейбористская партия, их «политическое крыло», сумеет надолго, а в перспективе и навсегда, закрепиться у власти, естественно, в результате выборов, то, проведя социальные реформы — национализацию крупной промышленности, банковских капиталов, транспорта и так далее, введя рабочее и общенародное самоуправление, — они утвердят социализм.
В последние годы он лично многое сделал, сдерживая стачечную борьбу, чтобы подтолкнуть очередной лейбористский кабинет на решительные реформы. Но не то психология масс изменилась, не то выродились сами идеи реформаторского социализма, по крайней мере, вера в них, но в любом случае и он как влиятельнейший профсоюзный лидер, и лейбористские министры, желавшие радикальных нововведений, ничего не сумели продвинуть, а в целом — потерпели фиаско.
Неужели всю жизнь он заблуждался? Неужели, пока существуют шильдерсы, ничего не достичь? Как ни грустно ему было это сознавать — откровение слишком поздно утвердилось в душе, но приходилось покаяться, прежде всего пред самим собой, что заблуждался.
«…к сожалению, заблуждался».
Вот почему механизм власти ему представлялся теперь более сложным, совсем иным, чем думалось. Что же такое власть — спрашивал себя Дарлингтон. Прежде всего, конечно, здесь, в Британии? Неужели марксистский анализ, а он не считал себя убежденным марксистом, более универсален и исторически справедлив? Вот, например, размышлял он, ш и л ь д е р с ы — экономическая власть, и их политические клевреты, то есть консерваторы, до сих пор живучи и деятельны… А так называемая власть профсоюзов — фикция, и уж кому, как не ему, знать это. А его личная власть в одном из крупнейших профсоюзов в историческом плане ничего не значит, как и власть лейбористских кабинетов, на которую они влияют, потому что экономика — в чужих руках.
«И кто же, выходит, прав?..»