Изменить стиль страницы

Эдуард Александрович ходил в Союз художников прежде всего для того, чтобы сообщить о смерти Купреева, но натолкнулся на вежливое равнодушие: Алексей не был членом Союза. Это озадачило, возмутило и опечалило его и Зинаиду Павловну, но они тогда были заняты устройством похорон. Однако после визита Эдуарда Александровича в Союз художников в квартиру наведалась молодая женщина-искусствовед. Она подробно расспрашивала об обстоятельствах смерти художника, о похоронах, искренне сокрушалась о его безвременной кончине. Она расхваливала творческую манеру Купреева, его мастерство, фантазии, мистицизм. Эдуард Александрович поддакивал, рассуждал, соглашался, что у нас еще не могут по-настоящему оценить талант. Они с Зинаидой Павловной решили, что справедливость в оценке творчества Купреева будет восстановлена, и со спокойной совестью уехали в Алупку. Они, правда, взяли слово с «женщины-искусствоведа», которую звали Татьяна Васильевна, что она им сообщит, где находится портрет Вареньки. Все это они вспомнили потом, через полгода, когда их разыскали для милицейских показаний.

Эдуард Александрович еще вспомнил, что Татьяна Васильевна тогда захватила с собой дневники Купреева. Она сказала, что будет писать о нем большую статью и ей «исключительно важно заглянуть во внутренний мир художника». «Но она нам ничего не сообщила», — сокрушался Эдуард Александрович. Данный им и Зинаидой Павловной словесный портрет «женщины-искусствоведа» не совпадал с внешним обликом Наметкиной.

«Видно, она серьезно позаботилась о том, чтобы ее потом не опознали», — сердито подумал Ветлугин.

Следствие, начатое постфактум, велось вяло, незаинтересованно. Оперативные дела отвлекали, отнимали энергию и время. Следствие сразу пошло по ложному пути и на этом пути зачахло. Получилось так, что подозрения пали на Костю Баркова. Он тогда много пил, и решили, что он «пропил картины друга». Бесследно исчезнувшую «женщину-искусствоведа» записали в соучастницы. По причине его гибели следствие официально прекратили.

Барков вернулся в Москву в конце ноября. Он приехал из Риги на своем стареньком «Москвиче», с которым стал неразлучен. Бесприютный и одинокий, он сразу поехал к Алеше Купрееву проситься на ночлег и на жительство. В квартире тишина, на звонок никто не вышел. Костя — к соседке Ольге Кирилловне. А она — похоронили! Нет, не может быть! «Схватился за стену, ноги не держат, сел прямо на грязный пол, спиной к стене, и плачет, как ребенок». Ольга Кирилловна объяснила ему, что квартира пустая, тетка все погрузила в контейнер и увезла в Ростов. «Как, а картины?!» Взял теткин адрес и сказал, что прямо на «Москвиче» к ней поедет…» (Из показаний Ольги Кирилловны.)

Тетка рассказывала следователю: «Приехал художник из Москвы на своем «Москвиче». Сразу — где Алешкины картины? А мы контейнер только получили. Вот, говорю. А он возмущается: остальные-то где? Так вот все, говорю, а он не верит. Стал допытываться: кто забрал остальные? А откуда я знаю, что Алешка-то рисовал? После смерти Клавдии, его матери, ведь и с праздником не поздравит. А вот художник хотел Алешкину большую картину забрать, на которой смерть отца, Клавдия молодая в войну и сам Алешка, маленький, и еще фашист безголовый, вернее, голова оторвана и на земле, у сапог, лежит. Впечатлительная картина. Ну, вот, этот художник, Костей его звали, хотел все картины забрать. Но мы люди простые, в искусстве не шибко понимаем — сын-то у меня на заводе работает. Но мы ни в какую не соглашаемся. Однако согласились снести картины в музейное хранилище, чтобы не портились. С тем он и уехал. Правда, плакал в последний день, уж больно горько плакал и все себя винил. Они с сыном тогда крепко выпили, и он ему всю свою нескладную жизнь рассказал. А теперь я вот от вас узнала, что по дороге в Москву разбился. Надо же такому случиться. Жаль их, дружков-то, как же нелепо поумирали…»

Ветлугину все понятно: Барков не сомневался, что кражу совершила Намёткина. Она приходила на квартиру Купреева, когда там жил Барков. Возможно, предлагала ему сделку: Стивенс тогда был в Москве. Чем закончилась та встреча, знают теперь только Стивенсы. Ясно, что кража была совершена в те три дня между отъездом Баркова и приездом Купреева. Когда Купреев приехал, он сразу увидел, что портрет Вареньки исчез, как исчезли и другие картины, исключая лишь огромную «Курскую битву». Это было потрясение, и сердце его не выдержало.

Потолицын горько сетует: он узнал о смерти Купреева только под Новый год, и то случайно: кто-то из графиков в кулуарах какого-то заседания упомянул о гибели Баркова под Ростовом, а кто-то добавил о странной смерти Купреева. Потолицын не поверил: этого не может быть! Почему? — удивились говорившие. Но он не знал почему. Он пришел домой, не зная, что ему делать: ехать ли в Москву? Но зачем? Теперь-то зачем? Побывать на могиле? Жена подсказала позвонить Николаю Ивановичу Грудастову.

Николай Иванович знал о гибели Баркова, слышал, что комиссия по его художественному наследию обнаружила какие-то смелые иллюстрации к рассказам Зощенко. А о смерти Купреева он не знал; поразился, закашлялся, не поверил. Конечно, никакой комиссии никто не создавал: Купреев не был членом Союза. «Как же так? Как же так?» — повторял Николай Иванович. «Но где, где картины?» — кричал в трубку Потолицын. «Надо разобраться», — подавленно отвечал Николай Иванович.

После Нового года Потолицын полетел в Москву. В купреевской квартире уже жила семья молодоженов с грудным ребенком. Они ничего не знали. Ольга Кирилловна с мужем уехали в подмосковный санаторий. В домоуправлении тоже почти ничего не знали: о смерти-то знали — от разрыва сердца, об одиночестве — совсем оказался один, о картинах — ничего. В Москве абсолютно никто ничего не знал о судьбе картин Алексея Купреева. После больших хлопот удалось постфактум открыть следственное дело. Прошел год, а результатов никаких, большинство картин художника исчезло бесследно.

Но нет ничего тайного, что бы не стало явным.

Потолицын воспрянул, обрадовался, когда услышал о лондонской выставке. Все-таки открылись! Все-таки не погибли, существуют! Он примчался в Москву, развил неугомонную деятельность: всех тормошил, торопил, призывал, стыдил. И не безрезультатно: кое-что важное вскрылось.

Прежде всего то, что через таможню прошли семь холстов Купреева. Правда, они были документированы по всем правилам. Каждый холст имел стоимость, установленную бюро по вывозу художественных ценностей. Стоимость была небольшая по причине неизвестности художника. Более того — Купреева определили как непрофессионального, самодеятельного живописца. Были справки о налоге, о таможенном сборе и даже о смерти художника? И кто их вывозил? Антонина Иосифовна Намёткина, гражданка СССР, вышедшая замуж за подданного Великобритании Хью Стивенса.

Потолицын наивно считал, что это достаточные основания, чтобы требовать возврата картин на Родину, так как Намёткина завладела ими «путем кражи».

Но где доказательства кражи?!

Ветлугин ходил по кабинету, бесконечно курил, размышляя. Уже было позднее утро, яркое, солнечное. «Надо бы поесть», — подумал он. Пошел в кухню. Без аппетита съел яичницу, выпил кофе. И сверлила мозг противная мыслишка: «Все ясно, а доказательств никаких».

Рэй Грейхауз по его просьбе звонил Дэвиду Маркусу, интересовался миссис Стивенс.

«О, это такая романтическая история! Это такой любовный роман! Столько приключений! — захлебываясь в говорливой радости, сообщал Дэвид Маркус. Можно было представить, как летит слюна в трубку, как непоседливо бегает вокруг телефона этот маленький круглый человечек с постоянной фальшивой улыбочкой на толстом лице, довольный, что он нужен, что без него не обойтись. — Она вырвалась из России! О, это настоящий роман! Ее долго не пускали. Мистер Стивенс в нее влюбился. Вы знаете, что его жена умерла? Но он намного старше Эн… Вы спрашиваете, почему ее зовут «Эн»? Так хочет она… Почему все же «Эн»? Я думаю, что сокращение от Эн-тонина. Вам таки понятно теперь? Вы знаете, что мистеру Стивенсу уже шестьдесят два года? А сколько Эн? Ей теперь тридцать четыре. Вы понимаете эту разницу? Сын министра Стивенса старше Эн. Но они счастливы. Эн так благодарна мистеру Стивенсу. Он спас ее от тоски и одиночества. От вечного страха. Вы знаете, как это в Советском Союзе?»