— Вероятно, существует какого-то рода неудовлетворенность. Например, духовная. Или недостаток культуры, а?

— Да кто его знает, — с легкостью отмахивается Козлов, понимая, что ничего толкового по этому вопросу профессор ему не изложит. Как уж повелось, так и быть. Однако добавляет: — Вот беда с пьянством на производстве. Совсем народ от рук отбился. Закон тут строгий должен быть.

— Законы строго соблюдаться должны, — поправляет Буданов.

Они стояли перед заброшенным монастырским кладбищем. Оно являло собой странную картину, которую никогда еще в жизни не приходилось видеть Сергею Константиновичу, хотя было ему уже больше семидесяти лет. У развалин церкви среди засыпанной палым листом земли вкривь и вкось редко торчали обломанные деревянные и ржавые железные кресты. Они были так неожиданны на ярко-желтой, коричневатой листве, что казались изуродованным чудом.

— Раньше тут много мраморных памятников было, — вздохнул, поясняя, Тимофей Спиридонович. — Но как монахов разогнали, мужики все их по дворам растаскали. Черный мрамор вон и сейчас в Сосновке сыщешь.

Сергей Константинович не возмутился сему факту, промолчал.

— Стал быть, могилы вашего старца не найти нам, — уверенно заключает Козлов. Он-то убежденно представляет ее с большим мраморным крестом и потому намекал, что уж крест-то лучше поискать в Сосновке.

— Он такой же ваш, как и мой, — вдруг рассердился Буданов.

— Так нам-то неизвестно, извиняюсь, — смущается Тимофей Спиридонович.

— А если вы знали, — не скрывает раздражения Буданов, — что могилы не найти, зачем же было ехать?

— Так как же я могу вашему желанию перечить? — искренне удивляется Козлов. — Мое дело маленькое.

— Жаль, Тимофей Спиридонович, что вы постоянно принижаете себя, — в сердцах говорит Буданов, уже стыдясь своего раздражения.

Они подошли к единственному крепкому, прямому кресту. На проржавевшей железке можно разобрать: Седов Феодосий Пантелеймонович, крестьянин… умер 12 октября 1923 года…

— Почти Седой, — с мрачным сарказмом говорит Буданов и удивляется: — Однако занятное совпадение, не правда ли?

— Ну, Сядовых здесь хватает, — поясняет Тимофей Спиридонович, произнося в фамилии «я» вместо «е». — А энтот плотницким делом славился.

Они присели на поваленное дерево.

Молчали.

Буданов, конечно, иногда думал о смысле всех своих усилий. В эпоху потрясений и перестроек, казалось бы, какая может быть ценность в найденной древней могиле? Все в наше время мчатся, летят, устремлены вперед, и нет часа остановиться, раздуматься, попечалиться о предках. И к смерти отношение торопливое, как к неприятности.

А эпохи тоже умирают, как поколения, и приходят новые — эпохи и люди, и следующая эпоха следующих людей, убежден Сергей Константинович, должна как бы углубиться в себя. Люди займутся самоусовершенствованием. И прежде всего восстановят разорванную связь времен. Величие с гордостью будет утверждено на века, до скончания Человечества, перейдет в категорию вечного и непреходящего. Все низкое, подлое и жестокое будет со стыдом и презрением отвергнуто, должно быть отвергнуто, ибо без стыда, раскаяния нет прощения, а без прощения — очищения. Вот тогда и поблагодарят за каждый отысканный могильный холмик.

Подумав об этой приятной, хотя и далекой перспективе, Сергей Константинович повеселел, восстановил свое обычное душевное равновесие.

— Этот Седов плотницким мастерством славился, — прерывает молчание Тимофей Спиридонович. — Известный был человек. Сказывают, такими узорами дома украшал, как невест кружевами. Мне самому пришлось видеть, залюбуешься. Я ведь тоже по плотницкому делу, — поясняет он. — Специально однажды из Москвы в Ярославль завернул. Уж не знаю — седовской ли работы наличники, но дивны! Говорят, нонче в музей купили. А почему в Ярославль, — продолжает Тимофей Спиридонович, — так потому, что Феодосий-то Седов артельным предводителем был и за богатым заказчиком они по большим городам промышляли. Вот, видимо, один сезон в Ярославле работали. А ведь, скажи ты, не близко. Но они, говорят, и до Москвы доходили. Вот-то! Уж не знаю, остались там седовские кружева.

Суровый был человек, набожный, — с неожиданным жаром продолжал Тимофей Спиридонович. — Трех своих сынов в строгости держал: им бы уже жениться, а он их все ремеслу учит. Сказывают, что перед мировой войной черный ураган пронесся и снес главу у церквушки, что на горке в Сосновке. А через три дня архиерей должен был приехать, службу, что ль, служить аль еще что. Ну и беспокойство большое среди местных попов вышло. Пришли они к Седову, а он в Середке жил, и просят возглавить всех окрестных плотников и, значит, восстановить главу. День и ночь работали, а успели. Точь-в-точь сделали.

— Интересный рассказ, — замечает Буданов рассеянно.

— Попы золотом расплачивались, а Феодосий-то Седов сам лично отказался от денег, — с удивлением и уважением говорит Тимофей Спиридонович.

— Неужто такой бескорыстный был? — сомневается Буданов.

— Набожный был очень, — поясняет Тимофей Спиридонович. — Потому-то и последнюю волю выразил, чтобы его на монастырском кладбище схоронили. Видимо, считал себя достойным.

— А разве монастырь еще действовал? — заинтересовался Буданов.

— Какой там! — машет рукой и громко насмешливо хмыкает Тимофей Спиридонович. — Монахи разбежались, монастырь порушили. Но старик упрямый был. Народное шествие за гробом вышло. Мы тогда с батей и маманей тоже сюда на лодке прибыли. У острова целая флотилия собралась, как раньше-то по церковным праздникам. Апосля уже никогда такого не случалось. А день, помню, как нонешний был — тяжелый, хмарь. Ну точно — перед покровом хоронили.

Сергей Константинович хочет взглянуть на церквушку. Они идут по узкой тропинке к берегу, что напротив Сосновки. Он — впереди, а невысокий Козлов за ним. Вдруг Буданов останавливается, обеспокоенно оборачивается к Тимофею Спиридоновичу.

— Вы видели?

— Что видел? — передается Козлову профессорское беспокойство.

— Как упал этот человек?

— Который? — Тимофей Спиридонович пробирается вперед и выходит на берег. Он видит, что на мыске лежит человек в кожанке, раскинув руки. — А, энтот-то, — равнодушие и разочарование в голосе Козлова. — Видать, из городских. Ну энти, как приедут в деревню, так первым делом закладывают.

— Да он только что упал, — беспокоится Сергей Константинович. — Я сам видел.

— Захолодеет, так сразу протрезвеет, — остается безразличным Тимофей Спиридонович.

Буданов несколько успокаивается, хотя ему не по себе при виде лежащего на мокром песке человека, пусть и пьяного. Но вид обезглавленной церквушки отвлекает его.

— А вы говорили, что три дня и три ночи работали, — с иронией замечает он.

— Так то когда было? — ухмыляется Тимофей Спиридонович. — С тех пор чего не случалось. Церковь-то когда закрыли? Стало быть, гниль пошла, ну головка и рухнула. Без уходу что в негодность не придет? Оно и получается.

— Разве она не охраняется государством?

— А кто его знает.

Они видят, как от коровника под горку бежит женщина к тому, кто на мыске распластался.

— Вот-то и помощь спешит, — хмыкает Тимофей Спиридонович. — Сами напоят сперва, а потом расхлебывай.

Они возвращаются на кладбище. Опять сидят на поваленном дереве. Долго молчат. Наконец Буданов спрашивает:

— Ну и что еще вы знаете про того знаменитого плотника?

— А что еще? — откликается Козлов. — Похоронили, да и все тут. Вот, значит, еще в ночь снег выпал. Зима тогда лютая наступила, и очень сей факт не радовал мужиков. Да вот, значит, еще помню, заминка вышла: одни хотели его отдельно от монахов схоронить — тут за монастырем полянка есть, в давнюю бытность почитаемая, так там, а другие настаивали, что старик выражал желание со всеми вместе лежать, и бабка его подтвердила, потому тут и закопали гроб. Однако же сыновей его ни одного не было, я это точно помню. И куда они делись, не знаю.

— Вероятно, с войны не вернулись?