Подсудимый Бейл заявил, что ни этих, ни других чертежей не похищал и нигде не скрывал. Он, Бейл, проработал около десятка лет токарем и фрезеровщиком на различных заводах и отлично знает, что станки, подобные изображенному на чертеже, открыто рекламируются в проспектах крупных фирм. После разоблачения так называемого изобретения Ундрича профессором Чьюзом ясно, что станки эти нужны были господину Прукстеру не для производства прожекторов Ундрича, а для модернизации своего завода: оборудование его довольно устарело. Вот для чего сумасшедший генерал выдал своему компаньону по бизнесу государственные субсидии.

Судья Сайдахи пришел в ярость и лишил Бейла слова.

Следующий день принес судье Сайдахи новую неприятность. Адвокат Питкэрн, встав с места и держа в руках толстый журнал в красочной обложке, просил о приобщении к делу проспекта машиностроительной фирмы…

— Не относится… нет… — перебил судья.

— Однако, ваша честь, здесь фото того самого станка, сокрытие чертежа которого вменяется в вину господину Бейлу… Эксперты могут установить…

— Не относится… экспертам нечего… нечего…

— Позвольте, по крайней мере, огласить название фирмы… Кто хочет, убедится…

— Не позволю… нет… Не рекламное бюро… нет…

— Но надо же, ваша честь, установить истину…

— Она установлена… вполне… установлена… На чертеже… гриф… вот именно: "строго секретно"…

— Ваша честь, — возразил адвокат, — если на чертеже пылесоса поставить гриф "строго секретно", станет ли от этого пылесос атомной бомбой?

— Оскорбление… оскорбление!.. — закричал судья. — Лишаю…

Журналистские души ликовали: здесь, что ни слово, была пощечина судье. Журналисты довольно интересный народ: судят они вполне здраво и по-детски радуются, когда физиономии, подобные сайдаховской, получают оплеухи, но своими разумными мнениями и впечатлениями обмениваются только друг с другом, на долю же читателей оставляют те суждения, которые оплачиваются редакциями.

Адвокат не успокоился. Он поинтересовался, не может ли он задать прокурору вопрос совсем по другому поводу.

— Но предупреждаю… — вытянул палец судья.

— Самый невинный вопрос, ваша честь, — успокоил адвокат. — Вот рабочие несколько дней держали Медианский завод в своих руках. Чем же объясняет господин прокурор, что, по его словам, Бейл взял чертеж станка? Не разумнее ли было взять чертеж прожектора Ундрича?

— Своеобразное разделение труда, — ехидно улыбнулся прокурор, — в Медиане коммунистам дали инструкцию похитить чертежи станков, а в Светлых Грезах — самого изобретения.

— Протестую, ваша честь! — воскликнул адвокат. — Нигде никем не доказано, что в Светлых Грезах коммунисты похищали…

— Протест принят… — важно сказал судья, — принят… Вот видите… господин Питкэрн… когда вы правы… я поддержу… всегда поддержу.. судья обязан… неправильности… вот именно… изгонять… правду… — Тут судья закашлялся, так и не закончив своей реплики. Он снова посмотрел на ложу прессы: произвела ли впечатление его речь? Произвела: журналисты строчили в блокноты…

— Благодарю, ваша честь, — адвокат поклонился судье. — Напоминаю однако, что господин прокурор не ответил.

— Я думаю, помирю вас, господа… — все так же важно сказал судья, — да, помирю… Секретарь, огласите справку… огласите…

Секретарь огласил: администрация Медианского прожекторного завода уведомляла суд, что чертежи прожектора Ундрича на заводе не были получены…

— Вы удовлетворены… господин Питкэрн… удовлетворены? — спросил судья.

— Вполне, ваша честь, — адвокат снова поклонился. — Теперь ясно: вся печать кричала о том, что коммунисты похитили в Медиане величайшее военное изобретение, а администрация завода и вы, ваша честь, молчали о том, что в Медиане не было даже чертежа этого изобретения!

— Оскорбление… оскорбление… — загремел судья. — Полтора месяца!.. Перерыв!.. Перерыв!..

Так еще два дня шли прения и препирательства вокруг изобретения, чертежей которого, как оказалось, никто и никогда не видел.

Но вот произнес громовую речь прокурор Айтчок. Он был великолепен и неумолим. Да, никто не видел таинственного изобретения Ундрича, что ж с того? Не видели потому, что коммунисты похитили. А Бейл помогал, похитив для Коммунистической державы чертеж секретного станка. Разве не для того Бейл захватил завод в Медиане, чтобы помочь вторжению коммунистических войск? Джона Джерарда прокурор тоже не щадил. Напрасно защитник упирает на то, что Джерард ранил полицейского только дробинками.

— Да, полицейский уже здоров, мы счастливы приветствовать славного защитника нашей безопасности. Но разве в дробинках дело? Дело в принципе! Для чего щадить Джерарда? Чтобы коммунисты свободно, с нашего благословения, подстреливали полицейских из дробовиков, как куропаток? Нет, это не куропатки, это — наши гордые орлы, мы никому не позволим поднять на них руку! Джерард стрелял из дробовика только потому, что ничего покрепче под рукой не оказалось. Будь под рукой пулемет или пушка, он стрелял бы из пушки! Не поощряйте, господа присяжные, коммунистов, а то они начнут стрелять в нас из пушек!..

Прокурор Айтчок, когда воодушевлялся, был необыкновенно красноречив. Даже судья Сайдахи завидовал его красноречию, хотя в своем ни на секунду не сомневался.

Правда, потом пришлось претерпеть и неприятные минуты, когда защитники подсудимых разгромили обвинение. Но прокурор свято верил в присяжных: хорошо подобраны молодцы!

Некоторые из подсудимых отказались от последнего слова. Джерард пожелал говорить.

— Вот тут прокурор называл меня исчадием ада. А я не исчадие, нет, я рабочий. И отец мой был рабочим. И дед. И в политику я не путался. Я только рабочий. Для семьи работал. Домик в рассрочку купил. Все в рассрочку покупал. Верил: жизнь в рассрочку покупаю. А выходит, смерть в рассрочку доставал. Потому что, если завод — так это священная собственность господина Прукстера, а если домик рабочего — так это уже не священная… Эх, вы!.. — повернувшись к судье, Джерард сказал это с таким презрением, что Сайдахи поспешил вмешаться.

— Подсудимый, предупреждаю, — крикнул судья, — предупреждаю… лишу слова!

— Лишить — это вы можете. Да мне с вами и говорить не о чем. Мне с понимающим человеком поговорить. — Джерард неожиданно повернулся к дальнему краю скамьи подсудимых, где сидел Том Бейл. — Том! Вот когда скажу тебе, при всех скажу, при всем народе: твоя правда!

— Подсудимый, к суду… — снова закричал Сайдахи, — обращайтесь к суду!.. Не смейте!..

— А чего к вам обращаться? Разве вы понимаете? Надо, чтобы он не осудил. — Джерард показал на Бейла. — Он мне суд, а не вы!

— Лишаю… лишаю… — кричал Сайдахи. — Неуважение… оскорбление…

Джерард с усмешкой посмотрел на судью, махнул рукой и сел.

По залу прошло движение, когда слово было предоставлено Тому Бейлу. Он начал спокойно, даже тихо. Но и в зале стояла тишина.

— Я не намерен защищаться… — говорил Бейл. — Оспаривать показания профессиональных доносчиков, провокаторов, шпиков…

— Осторожней, подсудимый! — крикнул судья Сайдахи. — В выражениях… надо выбирать… Осторожней… Свидетелей… не оскорблять… суд…

— Вы правы, ваша честь, — с невинным видом сказал Бейл, — надо так выбирать свидетелей, чтобы не оскорблять суд.

Сайдахи дернулся в кресле, готовясь что-то крикнуть, но раздражение, видимо, не позволяло ему выговорить ни слова. С ним это иногда случалось — тогда он делал нелепые движения, беззвучно раскрывал рот, глаза его выкатывались из орбит, и он чем-то напоминал мелкого хищника, подавившегося костью. Бейл, выждав секунду, все так же спокойно продолжал:

— Успокойтесь, наша честь, обещаю: о шпиках больше ни слова. Вы правы, ваша честь. Шпики заслуживают не внимания, а молчаливого презрения… Нас обвиняют, — все тем же ровным голосом продолжал Бейл, — обвиняют в том, что мы подняли коммунистический мятеж, захватив священную собственность господина Прукстера. Нет, собственность Прукстера нам не нужна. Мы хотели лишь защититься от штрейкбрехеров. Если бы не воинственный генерал с танками…