И когда на заводе запахло забастовкой, Джон особенно взволновался. Он, раньше чувствовавший себя чуть ли не членом администрации завода, видел теперь, что администрация, в сущности, неправа. Почему рабочие должны терять заработок за время переоборудования завода? Известно, что потом, на военных заказах, завод с лихвой выиграет, так чего же скупиться?

И в то же время Джон видел, что Том и его товарищи, которых Джон привык презрительно называть коммунистами, оказались действительно своими парнями и здорово защищали интересы рабочих. Но, черт возьми, Джон вовсе не хотел, чтобы правы были коммунисты! Они такую разожгут забастовку! А известно, что от забастовки в конце концов проигрывают рабочие.

Посоветовавшись с несколькими такими же пожилыми лояльными рабочими, Джон решился. Слава богу, мы живем в великой демократической стране! Каждый гражданин может так же просто, как к хорошему приятелю, зайти к президенту, пожать ему руку и посоветоваться насчет личных и государственных дел. Что ж, если господа промышленники забывают о своих обязанностях, рабочий напомнит им об этом через президента. В демократической стране президент поддержит справедливые требования рабочих.

Вот почему Джон Джерард приехал в столицу в очередной четверг, когда президент принимал, и был среди тех, кто пожелал пожать руку главе государства. Длинной вереницей входили жаждущие рукопожатия в кабинет президента — он стоял у своего письменного стола, радушная улыбка сияла на его совином лице, он трудолюбиво пожимал протягиваемые руки и даже успевал произнести два-три любезных слова. Три любезных слова достались и на долю Джона Джерарда. Но он хотел большего. Он хотел рассказать президенту про дела на заводе, про то, что там мутят коммунисты. Но едва он начал, очередной жаждущий рукопожатия легонько подтолкнул его в спину, а секретарь президента укоризненно посмотрел на него.

Но президент Бурман успел услышать. И вдруг его осенила гениальная идея. Он спросил имя посетителя.

— Господин Джерард, — сказал президент, — вы окажете мне честь, если согласитесь быть сегодня моим гостем. Вы отобедаете у меня, и мы сможем побеседовать по душам. Ровно в четыре прошу быть у меня.

Президент пожал Джерарду руку и поклонился.

Джон Джерард просиял. Восторг, гордость охватили его душу: он обедает у самого президента! Но сейчас же он опомнился: что же, собственно, произошло? Что необычного в том, что в демократической стране президент приглашает к столу рабочего? На то и демократия! Просто неприлично выказывать особенную радость по поводу столь рядового случая. И Джон Джерард сделал усилие, чтобы унять улыбку, которая, помимо воли, продолжала сиять на лице. Наконец он овладел собой и ответил на рукопожатие президента с таким независимым видом, как будто для него, Джона Джерарда, отобедать у главы государства было таким же привычным пустяком, как забежать у себя в Медиане в бар "Жемчужинка", чтобы перехватить кружку-другую пива.

Ровно в четыре Джерард звонил у величественной металлической ограды. Эта монументальная ограда и столь же величественные колонны дома, блиставшего в глубине сада своей белизной, невольно вызвали у Джерарда нечто вроде робости. Он сам вознегодовал на себя за это недостойное чувство. Что же, черт возьми, он трус? Чего бояться рабочему в демократической стране, даже если он приглашен на обед к президенту? Но у президента столько дел… Он просто мог забыть… Хорош он будет, если ему сейчас скажут, что ни о каком Джоне Джерарде не слышали и не к чему ему выкидывать свои дурацкие шутки — пусть лучше идет своей дорогой, пока не вызвали охрану.

Но привратник ничего подобного не сказал. Услышав имя посетителя, он любезно улыбнулся:

— Господин президент ждет господина Джерарда.

И вот господин Джон Джерард входит в просторный, светлый вестибюль, поднимается по широкой лестнице — как все это величественно и в то же время демократически просто и строго: никаких статуй, зеркал, украшений! Сразу видно, что это не дворец вельможи, а квартира делового человека. Вот сам президент встречает его, улыбается, жмет руку и вводит в комнату. За столом, покрытым белоснежной скатертью и уставленным обеденными приборами, сидит пышная дама, мальчик лет пятнадцати и очаровательная девочка лет десяти.

— Разрешите представить мою супругу, — говорит президент. — Это, моя дорогая, господин Джерард из города Медианы. Господин Джерард был так любезен, что не отказался принять мое приглашение.

Господин Бурман подводит господина Джерарда к своей супруге. Та любезно улыбается и протягивает гостю руку. Гость смущен: что делать? В высшем обществе принято дамам руки целовать. Он не только знает об этом понаслышке, но и видел в иллюстрированных журналах. Нельзя показать себя невежей, но, с другой стороны, принято ли это здесь? Да, к президенту приезжают даже издалека, чтобы пожать руку, но что делать с рукой президентши? Об этом он нигде не читал. Как досадно, что он не подумал заранее, не подготовился, не посоветовался… Но ведь он ехал только к президенту и не мог же знать, что будет допущен также и к руке президентши.

Под конец он все-таки решил, что целование руки было бы недемократично, и с отчаяния так тряхнул руку президентше, что с ее лица на момент сбежала улыбка.

Нельзя сказать, чтобы во время обеда господин Джон Джерард чувствовал себя непринужденно, хотя и президент и президентша ухаживали за ним самым любезным образом, предлагая то одно, то другое блюдо. И Джерард отметил про себя, что обед — самый демократический, никаких изысканных блюд, право же, не богаче, чем у него в семье. И все же, как он ни старался, не чувствовал той свободы, что за кружкой пива в "Жемчужинке", и за это сам злился на себя.

За десертом в комнату вошел уже знакомый Джерарду молодой секретарь президента и что-то прошептал хозяину на ухо. Президент с любезной улыбкой обратился к гостю:

— Ловкий народ — уже пронюхали! Журналисты, видите ли, узнали, что вы у меня, и хотели бы нас сфотографировать. Вы не возражаете?

Джерард был изумлен, потрясен. Что он за особа такая, что журналисты узнали о его визите и так жаждут запечатлеть его?

Боже мой, в столовую ввалились не только журналисты! Три кинооператора крутили ручки своих аппаратов, заходя то анфас, то в профиль, то справа, то слева. Джерард должен был улыбаться, брать из протянутой президентшей вазы виноград и отправлять его в рот, потом по предложению изобретательных операторов гладил по голове мальчика и ласково трепал по щечке президентскую дочку.

Затем мужчины перешли в курительную комнату, закурили сигары — и это тоже было заснято. Наконец президент изъявил желание побеседовать по душам, зачем он, собственно, и пригласил своего гостя. Журналистам было разрешено остаться ("Вы не возражаете?" — снова любезно осведомился хозяин у гостя).

Джерард опять-таки был смущен: теперь он говорил для газет, то есть для всего мира. Тщательно подбирая слова, он рассказал президенту, что происходит на заводе и о чем просили передать ему, президенту, лояльные рабочие. Конечно, администрация завода, его хозяева неправы, и этим пользуются коммунисты, чтобы разжечь волнения.

— Но мы, лояльные рабочие, — сказал Джерард, — не согласны с этим. Мы просим оказать нам доверие и поддержку, просим повлиять на несговорчивых промышленников, они сами не понимают, с каким огнем играют. — Разгорячившись, Джерард перестал стесняться и сам остался доволен своей речью. Пожалуй, в газетах она будет выглядеть эффектно. То-то удивятся в Медиане!

— Я с вами вполне согласен, — сказал президент, задумчиво глядя на струйку дыма, поднимающуюся от его сигары. — Да, согласен. Наши свободные предприниматели подчас узко эгоистичны, не понимают общих интересов и этим играют на руку коммунистам. А коммунисты — это просто агенты иностранной державы. Я рад, что наши рабочие понимают это.

(Собственно, Джерард не говорил этого и сейчас, вспомнив о Томе Бейле, хотел было возразить, но, покосившись на записывающих журналистов, согласно кивнул головой.)