Чтобы лучше понять явление, следует рассмотреть его в развитии, уточнить и расширить само определение. Добровольная сегрегация — это не только уже готовое место, но и сам процесс обособления группы людей от общества. О многих коллективах можно сказать, что с ними сейчас «происходит добровольная сегрегация», то есть они стремятся к обособлению, не ищут статуса и успеха по правилам, принятым в большом обществе, и при благоприятных условиях могли и желали бы обособиться окончательно по одному из названных выше сценариев. Обычно этих людей объединяет некая общая деятельность и близость мировоззрения, общность целей, альтернативных общепринятым. Очень часто незаконченная добровольная сегрегация выглядит как общая работа над неким коллективным проектом, плотное общение, выработка собственного — альтернативного — языка и собственной — альтернативной — истории. В такой оптике совместное проживание становится финальным и окончательным условием оформления «добровольной сегрегации», но сам ее процесс начинается намного раньше, как групповой эксперимент по созданию другой экономики, другой морали, другой культуры и другого языка.

30/ Нидеркауфунген

Когда хотят продемонстрировать жизнеспособность и долговременность анархистской добровольной сегрегации, обычно называют Нидеркауфунген, существующий с 1986 года под Касселем. Там живет от 60 до 100 человек, и никогда не жило больше. От основателей-ветеранов в общине сейчас осталась треть. Это довольно радикальная либертарная община, радикализм которой состоит прежде всего в строгом следовании принципам самоуправления. Любой член коммуны может наложить вето на общее решение, пока его не переубедят. Все решения принимаются еженедельным общим собранием, то есть это настоящий анархизм, а не демократия с подавлением меньшинства. Никаких выборных органов власти нет. Такой «непрактичный» режим подчеркивает уважение к каждому коммунару и его ценность для общей жизни, ведь целью общины является свободная реализация каждого человека, а все остальное — средство. Никакого запрета на традиционную семью, конечно, нет, но объективно так сложилось, что большинство коммунаров живут «открытыми группами» человек по пять-шесть. Дети сами могут выбирать себе «родителей» с того момента, как научились говорить. Если кому-то нужны деньги или вещи, каждый получает их по потребностям, а не по труду из общего фонда. Если верить коммунарам, у них не возникает противоречий между частным интересом и общим, и коллективная касса не пустеет. Объем работы и потребления каждого определяется свободной договоренностью между всеми. Расходы выше «необсуждаемого уровня» рассматриваются на общем собрании. Понятие фиксированной «оплаты труда» отсутствует. Коммунар получает «по потребностям», если остальные не против таких его «потребностей». Если человек, принимаемый в коммуну, вкладывает в нее какой-то капитал, с ним очень подробно и детально оговаривают, что и сколько он сможет взять с собой при возможном выходе. Коммунары построили несколько очень разных мастерских (особо подчеркивается экологичность этих производств), плюс биоогород, гараж, либертарную школу для любого возраста, в которой каждый ученик может быть учителем. Если коммуне нужны инвестиции для общего дела и все с этим согласны, их берут из неприкосновенного запаса, который решено не тратить на потребление. В этой плотной «группе участия» паразитов не возникает — каждый воспитывает остальных в духе свободного микрокоммунизма. Для детей коммуны организован свой детский сад. Вопреки нарушению множества экономических «правил» и «законов», вот уже 25 лет коммуна не разоряется, наоборот, заметен очень медленный, но рост ее благосостояния, плюс качественное и творческое образование для ее детей. Если коммуне для нового дела нужны специалисты, детей или взрослых отправляют в город для переквалификации.

Внешне Нидеркауфунген производит впечатление чистенького крестьянского хозяйства с красиво расписанными стенами домиков, высоким уровнем культуры коммунаров, половина дня которых полностью свободна от труда (рекомендованная собранием норма добровольной работы пять часов). Впрочем, свое свободное время большинство коммунаров предпочитает тратить, помогая тем, кто сейчас работает, или просто меняя свою деятельность. На две трети коммуна обеспечивает себя питанием сама. Все остальное закупается в городе. Коммунары продают свою продукцию на ближайшем рынке, у них сложились нормальные отношения с местным населением. Очень распространено в Нидеркауфунгене вегетарианство, но оно не является обязательным требованием. Принципиально не используются товары из третьего мира, где до сих пор существует рабский труд. Наверное, главная тайна успешного существования этого образцового «Цветочного города» заключается в том, что практически все его участники — дипломированные немецкие интеллигенты левых взглядов, отказавшиеся «работать на систему», заниматься научной деятельностью, «амортизировать издержки капитализма» и т. п. Отсюда вся сознательность общинников и отсутствие паразитизма.

Новый человек принимается в коммуну общим собранием, учитывается, есть ли для него сейчас жилье, чем именно он будет заниматься. И вообще прием происходит далеко не сразу. Требуется сначала неделю пожить в гостевой части, потом, если желание не исчезло, пройти трехмесячный испытательный срок, работая и общаясь со всеми на равных, найти себе за это время трех-четырех поручителей, которые рекомендуют тебя собранию. Если на этом собрании никто не будет против тебя, не наложит вето на общее решение или не предложит продлить испытательный срок, ты становишься полноправным участником коммуны. Главной социальной проблемой Нидеркауфунгена является невозвращение в коммуну детей. Людям, выросшим в условиях анархистского микрокоммунизма, нравятся большие города. Многие из «детей коммуны» воспринимают город как новые возможности для себя и переезжают туда, как только появляется такая возможность. Поэтому приток новых людей осуществляется по-прежнему за счет взрослых, разочарованных в капитализме, хорошо образованных людей, не боящихся физического труда.

31/ Сквоты

31.1/ Рампарт

Европейские сквоты, порожденные волной автономистского анархизма 1980-х — это дальнейшее развитие контркультурных городских коммун. Захватывается пустующий дом — обычно у хозяина нет денег на ремонт, и выселенный дом ветшает посреди перенаселенного пространства, демонстрируя собой явное доказательство античеловечности капиталистического города, — и в нем налаживается сквоттерами самоуправление и альтернативная капитализму коллективная жизнь. В Дании и Чехии, например, некоторые сквоты разместились в брошенных замках, за сохранностью которых присматривают анархисты, что придает этим «автономным зонам» дополнительную экзотику. Социологи часто относят сквоты к непроизводящим сообществам, хотя сами сквоттеры обычно не согласны с этим, напоминая, что на территории «освобожденного» ими городского пространства практикуется творческий неотчужденный труд (музыканты, художники, альтернативные медиа) + социальная и просветительская деятельность. Если сквоттерам удается договориться с местной властью о «временно законном», то есть неопределенно долгом, пребывании в занятом здании, обычно сквот легализуют как созданный энтузиастами «социальный центр», в котором проходят регулярные кинопоказы, дискуссии, лекции, спектакли, концерты и просто встречи с интересными людьми. Вот как это, например, выглядит в современном Лондоне.

Один из источников антиглобалистского беспокойства — сквот РампАРТ, недалеко от Тауэра, в спокойном бангладешском районе.

После дневных акций, концертов и других своих дел масса народу стягивается в здание, где всех ждет бесплатный вегетарианский ужин. Откуда он берется? Несколько активисток обходят в конце дня ближайшие рынки и собирают у нежадных индусов всё, не проданное за день.