— А я, как увидел вас, сказал себе: «Это мистер Уилкс, точно он, надо ж, почти вовремя поспел». А после говорю: «Нет, не он, мистер Уилкс не стал бы сейчас по реке в лодке разъезжать». Вы ведь не он, верно?

— Нет, не он, моя фамилия Блоджетт, Александер Блоджетт, хотя, наверное, мне следовало сказать преподобный Александер Блоджетт, поскольку я — один из ничтожных слуг Господних. И все же, если мистер Уилкс упустил, припозднившись, нечто важное, — а я надеюсь, что этого не случилось, — мне его искренне жаль.

— Ну, богатств-то он никаких не упустил, они все едино ему достанутся, а вот брата своего, Питера, в живых уже не застанет — ему-то оно, может, и без разницы, кто его знает, — но Питер все на свете готов был отдать, лишь бы поглядеть на него перед смертью, они ж с самого детства не виделись, а другого своего брата, Уильяма, глухонемого, он и вовсе ни разу не видал, Уильяму сейчас всего-то лет тридцать, тридцать пять. Сюда ведь только Питер и его брат Джордж перебрались. Джордж, он женатый был, умер в прошлом году и жена его тоже. Так что теперь всего и остались, что Гарвей с Уильямом, а они, я уж говорил, вовремя к нам не поспели.

— Неужто никто им весточку не послал?

— Послали, а как же, — месяц, а то и два назад, когда Питер только-только занемог, потому как он сказал, что на этот раз ему уже не оклематься. Он же сильно старый был, понимаете? — а дочери Джорджа совсем еще молоденькие, для него не компания — ну, может, кроме Мэри Джейн, рыженькой; так что ему после смерти Джорджа и его жены вроде как одиноко стало, и жить особо незачем. Вот только с Гарвеем он страх как хотел повидаться — ну и с Уильямом тоже, понятное дело, — он, знаете, завещания всякие там составлять просто терпеть не мог. И потому сочинил для Гарвея письмо, в котором говорится, где спрятаны деньги и как поделить прочую его собственность с девочками Джорджа, чтобы они нужды не знали, — сам-то Джордж им ничего, почитай, не оставил. Вот только это письмо его написать и уговорили.

— Но почему же Гарвей не приехал, как вы полагаете? Он где живет?

— Он в Англии живет, в Шеффилде, проповедует там, а в нашей стране и не бывал ни разу. Понимаете, времени у него было, чтобы добраться сюда, маловато, а может, он то письмо и вовсе не получил.

— Да, большое горе, большое, что он не смог попрощаться с братом, бедняжка. Так, говорите, вы в Орлеан направляетесь?

— Ага, а оттуда еще и подальше. Я там в следующую среду на корабль сяду и поплыву к дяде, он в Рио-Жанере живет.

— Да, путь не близкий. Но приятный, я бы и сам с удовольствием проделал его. Стало быть, старшую из девочек зовут Мэри Джейн?

— Ну да, ей девятнадцать, Сьюзен пятнадцать, а Джоанне — у нее губа заячья, так она все больше бедным помогает, — еще и четырнадцати не стукнуло.

— Бедняжки! Остаться вот так совсем одинокими в нашем холодном мире.

— Ну, могло быть и хуже. У старика Питера все-таки было много друзей, они девочек в беде не покинут. Хобсон, проповедник баптистский; священник Лот Говей, и Бен Ракер, и Эбнер Шаклфорд, и Леви Белл, законник, и доктор Робинсон, ну и жены их, а еще вдова Бартли — это только те, с кем Питер особенно дружен был и о ком домой иногда писал, так что Гарвей, когда приедет, будет знать, где ему искать друзей.

Ну и вот, старик продолжал задавать вопросы, пока не выпотрошил паренька дочиста. Вот чтоб мне пропасть пропадом, если он не вытянул из дурня все про все и о жителях того несчастного городишки, и об Уилксах, и о том, чем зарабатывал на жизнь Питер — он, оказывается, дубильщиком был, а чем Джордж — этот был плотником; и о Гарвее, священнике какой-то тамошней английской церкви; ну и так далее, и тому подобное. А после говорит:

— Скажите, а почему вы решили до парохода пешком добираться?

— Так это ж большой пароход, орлеанский, вот я и побоялся, что он у нас не пристанет. Пароходы, которые с большой осадкой, у нас не встают, как ни проси. Те что из Цинциннати, они да, а этот из Сент-Луиса идет.

— Ну хорошо, а вот Питер Уилкс, он богатый был?

— Он был очень богатый. И домами владел, и землей, и, говорят, припрятал где-то тысячи три наличными, а то и четыре.

— Так когда, вы сказали, он умер?

— Да я, вообще-то, и не говорил, но умер он нынче ночью.

— Выходит, хоронить его завтра станут?

— Ага, около полудня.

— Что ж, это весьма прискорбно, но ведь рано или поздно все мы там будем. И потому нам остается лишь готовить себя к этому событию и тогда все обойдется.

— Да, сэр, оно самое правильное. Вот и матушка моя так завсегда говорила.

Когда мы доплыли до парохода, погрузка почти уж закончилась, и он скоро отчалил. Насчет того, чтобы взойти на него, король ни словом больше не обмолвился, так что прокатиться мне на нем все-таки не удалось. И как только пароход ушел, король велел мне проплыть еще с милю вверх по течению, а там мы нашли уединенное место, и он сошел на берег, и говорит:

— Теперь плыви поскорее назад и привези мне герцога, да пусть он с собой наши новые саквояжи прихватит. А если он на тот берег отправился, сплавай туда, найди его и скажи, чтобы мухой сюда летел. Давай, греби.

Я уже понял, на что он нацелился, но, конечно, ничего говорить не стал. И когда я привез герцога, мы подыскали для челнока местечко поукромнее, а потом эта парочка уселась на бревно, которое на берегу валялось, и король пересказал герцогу все, что узнал от паренька, — слово в слово. При этом говорить король старался на английский пошиб и, надо вам сказать, выходило у него очень неплохо — для такого невежды, как он. Я его речей изобразить не смогу, даже пробовать не стану, однако получалось у него и вправду здорово. Вот, а под конец он говорит:

— Как вы насчет того, чтобы заделаться глухонемым, а, Билджуотер?

Герцог ответил, что для него это раз плюнуть, он, дескать, уже исполнял роль глухонемого на многих подмостках. В общем, стали они парохода дожидаться.

Около полудня прошла мимо нас пара маленьких, однако по ним видно было, что они не из бог весть каких верховий плывут, а после появился и большой, и мы его остановили. С парохода выслали ялик, мы поднялись на борт, оказалось, пароход идет из Цинциннати, но, правда, когда капитан услышал, что нам всего-то навсего четыре или пять миль нужно проплыть, то разорался, обругал нас по-всякому и велел обратно на берег сойти. Однако король сказал, спокойненько так:

— Если джентльмены могут позволить себе заплатить по доллару за милю плаванья и еще один за то, что их отправят на берег в ялике, то и пароход может позволить себе взять их на борт, не правда ли?

Капитан мигом помягчел и сказал, что правда, и когда пароход доплыл до городка, нас отправили в ялике на берег. Там уже собралось десятка два заметивших его мужчин и, как только король спросил: «Не будете ли вы так любезны, джентльмены, не укажете ли мне дом, в котором живет мистер Питер Уилкс?», — они переглянулись и покивали друг другу, словно желая сказать: «А что я вам говорил?». А после один из них ответил, мягко и сочувственно:

— Простите, сэр, но мы можем указать вам лишь одно — дом, в котором он жил до вчерашнего вечера.

Старый мерзавец тут же весь запечалился, и припал к этому мужчине, и уперся ему в подбородок плечом, и обмочил слезами всю его спину, и запричитал:

— Увы, увы, наш бедный братец — он скончался, а мы с ним так и не повидались; о, горе, о, горе!

А после повернулся, ревмя-ревя, к герцогу, замахал руками на самый идиотский манер, и будь я проклят, если герцог не уронил саквояж и не зарыдал тоже. Нет, все-таки я такого жулья, как эти двое, отродясь не встречал.

Ну вот, люди, которые на берег вышли, обступили их, и принялись утешать, и понесли вверх по холму их саквояжи, а они шли, поддерживая друг друга, и плакали, а те люди рассказывали королю о последних мгновениях его брата, и король ковырял в воздухе пальцами, передавая эти рассказы герцогу, и оба они так горевали по поводу смерти дубильщика, точно одним махом целых двенадцать учеников потеряли. В общем, если я когда-нибудь видел таких прощелыг, можете считать меня негром. Мне, прямо-таки, за род человеческий стыдно стало.