— Десант… — И тысячный унисонный вздох завороженно исторгся в одном оцепенелом изумлении.

Десантники уже в воздухе вели огонь, но выстрелов не было слышно, так же, как не было заметно движения парашютов, что будто приклеенные застыли посреди небосвода. И эта игрушечная ирреальность становилась вовсе невыносимой, отчего хотелось упасть в жухлую траву и зажать уши ладонями, чтобы не слышать, не видеть, не знать, не существовать, вырваться из этого ада…

Но тут снова прорвалось, будто кто-то прикладом разбил звуконепроницаемые двойные стекла.

— Ребята! Через мост, пока не отрезали! — Прокричал, срывая связки, невесть откуда взявшийся Жерехов, и значительная часть солдат ринулась за ним к Большому каменному…

Вдруг, черный зигзаг располосовал Димкино сознание, и покатился вниз, к мгновенно ослабевшим коленям: он словно воочию ощутил, как разверзается мост под его ногами, как все уходит в тартарары, в преисподнюю, в никуда; рядом прихрамывая семенил Леха и тащил, подставив плечо, раненного брата Андрея: голова близнеца моталась из стороны в сторону, и похоже…

— Мины. Под мостом мины. — В ужасе, до горячей струи по ногам, понял Димка, и отпрянул от увлекшей его толпы, побежал вдоль Боровицкой площади.

Не примкнул он и к основной массе, повернувшей к Большой публичной библиотеке (бывшей Ленинской), инстинктом ощутив — всем вместе, сейчас, можно только погибнуть. Сейчас — каждый сам за себя… Каждый спасается в одиночку.

Дмитрий и еще четверо солдат бежали вверх по уходящей на взгорье Знаменке; на углу ее, скелетом лесов ощетинилось постренессансного стиля здание; Димка бросил беглый взгляд на его облупившиеся стены и сколотые карнизы, и — сердце скакнуло куда-то в кадык.

Из рук приземлившегося на соседнюю крышу «берета», вращаясь, летела ребристо-овальная, блескуче переливающаяся в утреннем солнце, аспидно-вороная лимонка.

Дмитрий отчетливо видел все ее квадратные, нафаршированные смертью сегменты, которые сейчас должны выдавиться чудовищной силой, и рассыпавшись на мелкие зерна, впиться в его тело.

И в следующую секунду, подобно гаубичному снаряду влетев в тесный проулок, он покатился по мостовой, и тут же, рвущийся хлопок швырнул ему вслед бритвенную россыпь чиркающих по стенам осколков.

Наверняка, те, четверо были мертвы, но Димка уже не думал о них; пробежав дальше, мимо похожего на сарай жил-управления, он свернул влево, на детскую площадку и словно с размаху ткнулся о непреодолимую прозрачную стену.

Навстречу, с Волхонки, обрезая на ходу парашютные стропы, поднимались двое десантников.

Димка почувствовал, как сердце, стенобитным орудием ударило о грудную клетку, а холодный, с шумом втянутый воздух обжигающе заломил кончики зубов; он крадучись попятился, и тут же опрометью кинулся назад, в спасший его от взрыва двор, и заметался между облупленными, сложенными впритык стенами домов.

И неописуемо дикая, рожденная безысходностью злоба, наполнила его остервенелой яростью, и он, истошно вопя бросился на трехметровый кирпичный забор; не чувствуя ног вскочил на стенд, служивший ранее «Доской почета», и ухватившись за верхнюю кладку, как обезьяна, перекинул себя на ту сторону.

Висящий за спиной карабин больно ударил прикладом по затылку, но это не имело никакого значения. Наоборот, Димка вспомнил, что у него есть средство для самозащиты.

Он цепко, будто радаром прозондировал замкнутый со всех сторон двор, и взяв карабин на изготовку, тенью проскользнул к узкому проходу между стен.

Прижавшись к углу, осторожно выглянул наружу, и тут же отпрянул назад; посреди перекрестка винтом крутился БТР и палил по крышам изо всех пушек.

— Ага, похоже, что наш, — с радостью подумал Димка, — на крышах, ведь одни «береты». — И чтобы убедиться, вновь выглянул за угол.

Заполняя, словно поршень, весь Мало-Знаменский переулок, БТР двигался в его сторону; пулеметчик приваливался в горловину люка, сходу задраивая за собой крышку, а к Знаменке бултыхаясь летела брошенная им напоследок граната.

Димка инстинктивно отпрянул назад, чтобы не попасть под действие осколков, заметив вскользь, что напротив, в глубине библиотеки, со стилизованной под фронтон крышей, словно взмах крыла мелькнула фигура женщины; нельзя было различить ни ее лица, ни тем более, возраста, но даже за двойным стеклом, в полумраке фойе, с мистической отчетливостью горели наполненные страхом и отчаяньем, словно обретшие самостоятельность глаза.

Видение продолжалось всего один миг, потому что в следующую секунду, машина заслонила собой весь ордер двухэтажного фасада.

И, что есть силы оттолкнувшись, Димка прыгнул на БТР — как лягушка распластавшись по его бронированному корпусу.

Теперь он висел согнув ноги в коленях, а болтающийся на локтевом сгибе карабин, стучал и подскакивал, ударяясь прикладом о траки гусеницы; пальцы очень скоро занемели от холода и напряжения, но отцепиться было нельзя без того, чтобы оказаться тут же раздавленным.

Наконец остановились на углу следующего перекрестка, и командир БТРа, высунув голову в танковом шлеме, огляделся по сторонам; внизу — Волхонка, с бегущим по ней отделением голубых беретов, прямо — на задворках каменного корпуса музея имени Пушкина, тупиковый двор «Мосинжстроя».

— Давай вверх! Через Пречистенский!.. Небось, прорвемся к Арбату! — Крикнул он внутрь машины, и коротко улыбнувшись висящему на броне Димке, тут же исчез в чреве люка.

Не выгодное они взяли направление, — как-то отстраненно подумал Дмитрий (теперь ему удалось устроиться поудобнее), — нет, не выгодное, — Он уже давно заметил — если тело страдает и все чувства обострены, то мысль, зачастую холодна и бесстрастна, будто произносится другим человеком.

Сделать подобное заключение было от чего; с одной стороны, стояли, построенные почти впритык, четырех и двухэтажные коммуналки. С другой — овраг, огражденный кирпичным, крашенным шаровкой, забором.

Из люка вновь выглянула голова в шлеме; она повертелась в разные стороны, будто укрепленная на шарнир, и озорно подмигнула Димке (вроде, как — не дрейфь, прорвемся), но ничего не сказала.

И вдруг, что-то неуловимо изменилось, как если бы в пространстве лопнула важная невидимая нить.

Голова дернулась внутренней каталептической судорогой и замерла, превратившись в меловой, грязно-серый полубюст; глаза танкиста вздулись, как проскакивающие сквозь лузу шары, и в них отрешенно застыл стеклянный мертвенный блеск.

— Назад! Танки! — Челюсть с синими шнурами губ откинулась, словно надрубленная топором, и мертвенно-гипсовое лицо исказилось страшной нечеловеческой гримасой. — Полный назад!

Вынырнувший из-за угла танк спешно разворачивал башню, и ствол его опускался вниз.

Не дожидаясь дальнейших событий, Дмитрий отпрянул в сторону, и больно ударившись коленями, покатился вдоль серого забора…

Взрыв догнал его гулким ударом, как если бы кто-то с размаху заехал кувалдой по пустой цистерне.

Инстинктивно закрыв голову руками и судорожно вжимаясь в асфальт, Димка пролежал несколько секунд в ожидании повторного выстрела. Но вместо этого послышался удаляющийся рокот мотора, и оглянувшись, Дмитрий увидел, что из люка БТРа валит стелющийся черный дым, а танкист навзничь свисает вдоль корпуса машины.

— Кумулятивный. — Отстраненно, с холодным безразличием отметил Димка и пополз вниз, к перекрестку подтягивая за собой, ставший едва ли не пудовым карабин.

На углу, где они развернулись тремя минутами раньше, Дмитрий привстал, и лихорадочно соображая, огляделся по сторонам: бежать налево?.. Нет, нельзя. Только что оттуда… Вверх — тем более… Остается — либо, Волхонка; но, там, перед фасадом музея — открытое пространство, либо — этот тупиковый двор. Да, кто знает, нет ли в нем засады…

— Э-э, была не была. — Димка вскинулся и побежал вниз по Антипьевскому, но тут же отпрянул, и едва не поскользнувшись, бросился назад; из-за фасадного угла, словно подстерегавший зверя охотник, выскочил «берет», и тут же, с пояса открыл автоматный огонь.