В ответ Димка лишь неопределенно поскреб в голове и смущенно улыбнулся.

— Ну, а затем, должен знать — Ленин на него переместился, потом — Сталин, Хрущев… ну и пошло-поехало: Брежнев, Горбачев — вот… А теперь, значит, наша пора пришла. — И он осклабил желтые от табака, широкие как лопаты зубы.

— Вон, — Цымбал кивнул на выходящих из Петровского зала, — счастливые до самой жопы. Посидели, ха-ха…

— Ничего себе, курим. — Грушинский подскочил к ним, суматошно жестикулируя по своему обычаю и хлопнул Цымбала по плечу. — Ну-ка, сыпани табачку боевому другу.

— Так, я ж тебе давал этим утром, — Цымбал даже отвесил губу от изумления и сделал попытку шагнуть в сторону.

— Э-э, то было до штурма, а сейчас, уже после… Надо ведь понимать. — Грушинский выразительно постучал себе по лбу, после чего укоризненно закивал головой.

— Ладно, и я заодно покурю, — сдался наконец Цымбал и в поисках кисета похлопал по карманам бушлата. — Хм, — он недовольно нахмурился, — кажется, в вещмешке оставил?.. Верно… Пойду заберу… А ты — малой, — кивнул он Васильеву, — вставай на мое место. Я сейчас вернусь. — И он с тревогой посмотрел на очередь, заметно приблизившуюся к резным двустворчатым дверям. — Так что, вставай малой, чего в стороне-то пристыл?

Но Димка, действительно, онемел как парализованный и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Так, ты вставай. — Цымбал шагнул к нему и стал неистово трясти за плечо. — Вставай, говорю!

— Да, встанет он, чего ты в самом деле. — Попытался приструнить его Грушинский, но Цымбал почему-то разъярился еще сильнее. — Вставай! Неясно, что ли?! Эй, малой, понял — нет?!

— А-а, что?! — Димка вынырнул из цепкого омута небытия и дико заозирался по сторонам; у стены заливисто храпел пулеметчик, в окне тускло дрожали всполохи догорающего пожара, а над Димкой склонялся разводящий караула и тряс его за плечо.

— Ты, что ли, Васильев?!

— А, да… я, — сбрасывая сонную одурь, отозвался Димка, и сев на койке, начал напяливать сапоги.

— Давай на дежурство… пост твой, прямо у горящего корпуса, — недовольно пробурчал сержант, — да, побыстрее собирайся. За ручку каждого некогда водить. — Он потоптался для порядка на месте, и лишь убедившись, что вахтенный не заснет снова, направился к выходу, тяжело бухая сапогами.

От утреннего озноба Димка окончательно пришел в себя, и чтобы не так чувствовать забиравшуюся под ватник промозглую стылость, начал ходить взад-вперед по своему участку.

Горящий корпус гостиницы уже находился в последней стадии дотлевания; тому способствовали и стоящие по углам вахтенные с брандспойтами, уже, впрочем, не лившие беспрестанно воду, а только изредка пуская ее на минуту-другую, чтобы сбить вспыхивающие кое-где немощные языки.

Нарушая туманную хмарь предутренней тишины, со стороны Китай-города раздавались редкие автоматные очереди. Но ослабленные расстоянием, они тут же гасли в серой мгле, что стоячим беспроглядным мороком закрыла всю Старую Москву.

Дмитрий вгляделся вглубь черного «оврага» улицы Покровки, состоящей из двух и трехэтажных зданий; если конечно не считать одной высотной коробки, восьмой этаж которой исчезал в грязно-молочном тумане, отчего, казалось, здание упирается прямо в небосвод.

«Художественный фонд России» — прочитал Димка на покосившейся табличке у парадного входа. И, как и следовало ожидать, витражные окна Худфонда были порушены до основания, и теперь внутри них зияла лишь черная пугающая пустота.

Казалось, что вот-вот из нее выпрыгнет нечто потустороннее и мгновенно поглотит оказавшегося рядом человека.

Димка поежился от пробравшего его озноба и поправив на плече карабин, повернул обратно.

На углу Покровки и Садово-Черногрязской улицы по прежнему валялся каркас сбитого вчера вертолета; теперь он походил на останки доисторического ящера и лишь слабый дым струился из его обгоревшего нутра.

Как ни странно, мертвенно белеющий в предрассветной мгле кинотеатр, не пострадал вовсе; если не считать отдельных трещин в витражах, да редких осколочных щербин в мраморной облицовке, отчего можно было заключить, что противник сознательно стремился не причинить ему явных повреждений.

Тем временем, пасмур низкого неба заполнялся сизым мерцанием, отчего с особой чернотой стали проявляться контуры высотных построек.

На улице — никого. Лишь у подножий угрюмо громоздящихся домов понуро шагал часовой в бушлате и бескозырке. И видимо от одолевавшей его скуки, он беспрестанно манипулировал с автоматом: то закидывая его на плечо, то, наоборот, вешая на грудь, либо укрепляя у бедра, наподобие шмайсера.

— Эй, вахта, закурить не найдется? — Крикнул он Васильеву, но получив отрицательный ответ, снова зашагал вдоль перекрестка, подобно маятнику.

Димка развернулся назад, ибо несколько удалился от основного поста; ко всему, из глубины Покровки явственно слышался усталый разнобой шагов возвращающегося отряда.

Едва Димка встал на пост, как из парадных дверей, в сопровождении штабной свиты, вышел командир дивизиона Рябов.

Чтобы как-то сгладить неловкость, ибо командир наверняка заметил отсутствие часового, Димка вытянулся по стойке смирно, и щелкнув каблуками, приложил ладонь к пилотке. — Рядовой Васильев, пост — номер четыре. Во время службы…

— Вольно. — Комдив устало махнул рукой и направился к двигающемуся из глубины Покровки подразделению.

— Товарищ полковник! Всему батальону — ордена! — Еще издали прокричал Стафеев — несмотря на звание майора, простецки обращавшийся как с выше — так и с нижестоящими по званию. — Переход на Старой площади отстояли… На Лубянке, впрочем, тоже…

— Будут, будут ордена. Возьмем Кремль, все будет. — С теплотой в голосе ответил комдив и вытащил из кармана пачку «Казбека». — Закуривай, майор, — протянул он папиросы комбату, при этом добавив, как бы невзначай, — кстати, батальон отправляй на отдых. Через час выступает.

— Ясно, — кивнул Стафеев и повернувшись к подчиненным, зычно крикнул поверх голов. — Всем отдыхать! Чаи, кофеи не разводить. Они уже приготовлены в буфете Дворца съездов! Всем понятно?!

— Так точно! — Со смешком отозвались бойцы, и по команде — разойдись, возбужденно галдя, двинулись к гостинице.

Тем временем, Стафеев, почувствовавший себя в центре внимания, после двух-трех жадных затяжек, начал обстоятельно рассказывать о действиях на Старой площади.

— Мы, товарищ полковник, поступили хитрее, чем предыдущий батальон сотоварищей. — Лукаво прищурившись, он оглядел вставших полукругом офицеров, которые уже внутренне улыбались, ожидая не просто доклада, но — небольшого артистического действа.

— Так, вот. Поздняков, бедолага; неплохой парень, между прочим, едва нас дождался. Ибо перестрелял к исходу событий почти все патроны: так сказать, отгоняя неприятеля от входов в подземные переходы.

Он вновь лукаво усмехнулся и со значением выпустил вверх струю дыма. — Но я его не обвиняю, хотя он и положил там десятка три, не считая раненых… Но, да ладно. Мы же, товарищ командир дивизиона, поступили проще. — Стафеев явно тянул время, чтобы произвести максимальный эффект.

— Тихо-мирно, — комбат чуть присел и даже стал на цыпочки, жестами изображая характер операции, — без суеты, — хитро подмигнув, он заговорщически огляделся по сторонам, — прикрепили фитили к бочкам с бензином, да и.

Стафеев наотмашь рубанул ладонью и в азарте топнул ногой, — катнули их в переход.

— Отлично придумано, — наперебой загалдели офицеры, и кто-то из комбатов одобрительно хлопнул его по плечу.

— Вот, и я говорю то же самое… А затем — следом, бочку мазута, ну, и соляры, естественно… полыхнуло лучше, чем твой напалм… Рота Айтуганова, тот же фокус проделала на Лубянской площади. Ну, а затем, ладком-рядком, пулеметы — на третий этаж ЦК ВЛКСМ; вся площадь, как на ладони… Кстати, они там баррикады начали возводить. На крыше ЦК КПСС — минометы… Разок на нас с вертолетами рыпнулись. Но это, с их стороны — уже, кулаки после драки… Хотя, ЦК ВЛКСМ вскоре накрылось. О чем сожалею…