Лев Львович был немногословен, но точен и требователен. Каждому летчику он указал цель, все строго выполняли его команды. И только один Женя Дранищев почему-то в наборе высоты стал разворачиваться влево, а не вправо.
— Дранищев, куда пошел? — спросил стальным голосом Шестаков.
Я видел, как Женя, какое-то мгновение поколебавшись, стал разворачиваться обратно, к своим. И может быть, именно это спасло его от верной гибели. «Мессеры» сразу бы взяли в клещи оторвавшийся от основной группы советский истребитель, и они бы наверняка расстреляли его: ведь он в наборе высоты, скорость еще не разогнал, высоты нет.
Но когда повернул к своим, тут как тут подвернулись Амет-хан с Борисовым. И «мессеры» лишь успели зацепить своими снарядами хвостовое оперение на «яке» Дранищева. Под прикрытием верных друзей он вышел из боя, стал скользить к аэродрому.
При виде всего этого Шестакова покоробило:
— Разве так воюют! — и тут же громко скомандовал:
— Всем остальным — на Батайск!
Он бросился к своему, уже заправленному самолету. Я и еще два остававшихся пока на земле летчика последовали его примеру.
Взлетая, мы видели, как, не дотянув до летного поля, садился на вынужденную Дранищев. Но зато в воздухе один за другим валились поверженные вражеские машины. Уже несколько костров пылало и на земле. По цвету дыма мы легко определили — горят фашисты. У них бензин другой…
Появление Шестакова в воздухе сразу изменило обстановку в нашу пользу. Он в стремительной атаке одного за другим сбивает двух «юнкерсов». Еще три самолета поджигает Амет-хан.
В дело вступило подкрепление, подоспевшие другие полки. И теперь-то в небе творилось такое — сам дьявол не мог бы разобраться что к чему.
Я видел, как от меткой очереди Коли Коровкина задымил Ю-88. Потом еще один.
«Молодец! — подумал про себя. — Недавно в полку, а дерется неплохо». Мне было приятно сознавать это потому, что он оказался моим коллегой — работал инструктором в училище, с трудом вырвался на фронт.
Увлекшись атакой, я потерял Коровкина из виду. И когда под нами мелькнул купол парашюта, а по нему открыл огонь «мессер», которого тут же сразил Твеленев, я еще не знал, что в последний раз вижу Колю Коровкина. Израсходовав снаряды, он таранил «юнкерс» и покинул самолет. Но фашист не дал ему живым спуститься на землю…
В том памятном бою только наш полк уничтожил шестнадцать вражеских самолетов.
Николая Коровкина похоронили прямо на аэродроме, его могила и сейчас находится на территории Ростовского аэропорта. Очень сожалели о нем. За короткий срок все успели полюбить его, сдружиться с ним. И вот теперь такое тяжелое прощание. Шестаков посмертно представил его к правительственной награде.
Не вернулся и летчик Борисов. Что с ним? Наступал вечер, и нам оставалось только надеяться, что он придет, как уже не раз бывало с другими.
Он явился в полк утром. Живой и невредимый. Спустился на парашюте на нейтральную полосу, пехотинцы выручили его.
Только успели порадоваться возвращению Борисова — звонок из штаба армии, вызывают Шестакова. Мы все забеспокоились. Зачем? Что случилось?
Оказывается, командарм лично поздравил его с большой победой — шестнадцатью сбитыми самолетами. В разговоре поинтересовался, нет ли у Шестакова каких-либо просьб, пожеланий?
— Дайте нам новые самолеты.
— Все на своем настаиваешь? Ведь для переучивания снова придется с фронта снимать? Опять будешь недоволен?
— А мы переучимся без отрыва от боев, — ответил Шестаков.
— Смотрите, какой новатор! Ну ладно, передай своим, уговорил…
Вот с этой радостной новостью и прибыл Шестаков от командарма. Но и мы в долгу у него не остались — вручили ему долго ходившее по полевым почтам письмо от жены, посланное из незнакомой нам Туймазы, что в Башкирии.
Мне показалось, что, взяв в руки конверт, Лев Львович на короткое время забыл о командарме, о всех нас. Лицо его выражало бесконечную радость. Первая дорогая весточка за всю войну!
«Дорогой, любимый наш Левушка! — писала Олимпиада. — Мы все уже так истосковались по тебе, что не находим себе места. Самое ужасное — не знаем, где ты, что с тобой. Недавно в газете прочитали о тебе, обратились в Москву, оттуда прислали нам денежный аттестат и твой адрес. И вот теперь пишем, не зная, найдет ли тебя это письмо. Мы находимся в Туймазе. Как добирались сюда — страшно рассказывать. Бомбежки, голод, холод. В дороге, Левушка, нас постигла непоправимая беда — заболела и умерла Таня… Левчик наш растет крепким, смышленым парнем, уже помогает мне, мечтает, как и все мы, тебя увидеть. Мама держится, папа болеет. В общем, все вместе перебиваемся кое-как. О нас большую заботу проявляет секретарь Туймазинского райкома партии Безымянников, мы ему очень благодарны.
Переписываемся с Тимофеем Студенниковым и Мишей Ничиком. Оба на фронте, очень интересуются тобой, твоей судьбой. Нечего мне пока им писать — сама ничего не знаю.
Как получишь это письмо — сразу же дай, Левушка, знать о себе. Целуем и обнимаем тебя».
Шестаков тут же сел писать ответ.
«…Только что получил от вас письмо, узнал о том, что Тани больше нет. Это страшно и жестоко… Все наши беды — от Гитлера. Ну, ничего, огнем и свинцом отольется ему наше горе. День расплаты уже приближается. И я клянусь вам, дорогие, что буду беспощадно мстить фашистам за все зло, содеянное ими на нашей земле…»
Повеселел, стал бодрее, еще энергичнее наш командир. Словно выросли у него вторые крылья. Это чувствовалось и на земле, и в воздухе. Вылетая на боевые задания по нескольку раз в день, он со своим ведомым проводил бои дерзко, решительно. Лев Львович выполнял свою клятву — мстил самым беспощадным образом.
Это была неповторимая, ничем не заменимая школа воздушного боя. Именно благодаря ей впоследствии стали дважды Героями Советского Союза Алексей Алелюхин, Амет-хан Султан, Павел Головачев, именно благодаря ей в полку вырастет 28 Героев Советского Союза.
Лично я обязан школе Шестакова тем, что в числе первых в соколиной семье после Одессы удостоился Золотой Звезды. Случилось это в майский праздник. Тогда многие у нас были награждены орденами и медалями. А командиру эскадрильи старшему лейтенанту Ковачевичу и мне, в то время его заместителю, младшему лейтенанту, присвоено звание Героя Советского Союза.
Этим же Указом высокое звание было присвоено и двум летчикам из братского 19-го гвардейского истребительного полка — начальнику воздушно-стрелковой службы капитану И. В. Бочкову и командиру эскадрильи П. С. Кутахову (впоследствии — Главный маршал авиации).
Лев Львович, от всей души поздравив награжденных, выкроил время, чтобы тепло, по душам поговорить с Ковачевичем и мной.
— Вот, друзья, и вы уже герои, — начал он. — А скажите, слыхали ли о такой болезни — звездной? Надеюсь, вы избежите участи некоторых… Будьте скромны и просты в обращении с товарищами. Помните, в том что вы сейчас герои — немалая заслуга и тех, кто крылом к крылу ходил с вами в атаки. Соколиная семья — это не просто красивые слова, это сила!
Мы поневоле удивлялись: Лев Львович старше нас всего на три-четыре года, все мы, считай, комсомольского возраста. Но то, чему он нас учил, сделало бы честь и иному умудренному годами человеку. Но, наверное, правильно говорится: важно не сколько прожил, а как прожил. С этой точки зрения Лев Львович, пожалуй, не знал себе равных в полку. Однако никогда и никому он не давал этого почувствовать. Просто щедро делился с каждым своими знаниями, опытом, мастерством, заботился о том, чтобы не оставались незамеченными малейшие заслуги людей.
Он не забывал отмечать в праздничных приказах официанток, поваров, парашютоукладчиц, водителей — все, кто того заслуживал. Но, конечно же, особенно щедро вознаграждал ударную силу полка — воздушных бойцов.
Мне не забыть 21 июля 1943 года. Тогда в полку по инициативе Льва Львовича проводилось чествование «двадцатников» — летчиков, названных так по числу уничтоженных ими вражеских самолетов. Такой чести удостоились Карасев, Дранищев и я.