Дети ... (такого-то) подчиняются всем тем правилам и законоположениям, которые изданы для солдатских детей вообще.

По смерти ... (такого-то) родственникам его, или местному начальству, представить сей паспорт в местную полицию, со всеми бывшими у... (такого-то) знаками отличия и медалями для доставки Губернскому Воинскому начальнику той Губернии, в которой ... (такой-то) находился будучи на жительстве, и отсылки потом порядком в законе определенном в Инспекторский Департамент Военного Министерства.

Если по смерти ... (такого-то) знаков отличия и медалей не окажется, то разысканий о том не производится и наследники его взысканиям за утрату их не подвергаются.

Дан в г.... Губернский Воинский начальник...

Правитель Канцелярии...

Делопроизводитель...

По получении такого паспорта стал Иван Арефич человеком гражданским, сословием — мещанин; имея свободное время до оговоренного срока поступления на службу в 1875 году, решил он побывать в Симбирской губернии, навестить родню.

Солдату собраться — только подпоясаться, сундучок свой по-прежнему оставил Гавриле Носаченко, у которого, по имевшейся договоренности, намечал Иван остаться на жительство по своем возвращении в Харьков.

Отправился Иван в дорогу, имея за плечами привычный уже ранец, а в кармане сумму денег, что была ему возвращена из артельной кассы как остаток прикопленного за последние годы жалованья.

До Нижнего Новгорода поехал Иван Арефич поездом по железной дороге, а до Симбирска добирался не последним еще до ледостава пароходом. Когда осталась позади Казань, прошел Иван на корму, несмотря на изрядный ветер, снял фуражку, принял ее на согнутую руку и долго глядел на водяную зыбь, поминал Евдо-кимыча, который навсегда остался в этих водах.

В Симбирске, прежде чем отправиться дальше, прошел отставной солдат вдоль берега реки, вторая половина октября в тот год выдалась сухой и довольно теплой.

Еще в 1873 году, в сентябре, прибыл в Симбирск 5-й пехотный Калужский полк, как отмечалось, «торжественно встреченный населением... что внесло большое оживление в жизнь города».

Оркестр полка, как водится, играл по вечерам в сквере, туда же направлялась всякая публика; заслышав издали знакомые марши, Иван зашагал поближе к месту действия.

На Венце вряд ли обратил бы мой прадед внимание на рыжего мальца лет четырех-пяти, что прогуливался с няней при хорошей погоде. Замечен он был Иваном, лишь когда вздумал требовать отвести его поближе к оркестру и при этом капризно начал топать ногами. Карапуз с трудом произносил слово «оркестр» — никак не давались ему две буквы «р».

Привычный к строгой дисциплине, унтер-офицер подумал тогда, что если малец, от горшка два вершка, так выкабенивается, то не дай ему вовремя укорот, подрастет — поздно уж будет и такого может наворотить, что всем миром не расхлебаешь...

Сразу же скажу: своих сынов Иван Арефич всегда держал в строгости, употреблял для этого в том числе и плетку, которая хранилась у него в сундуке. Перешла она потом к моему деду, мой отец хорошо плетку эту помнил, скорее, не тем, что часто бывала она в действии, а тем, что имелась в наличии и могла быть извлечена из сундука в любой момент. Таким образом, известный тезис о неотвратимости наказания для отца и его братьев находил вполне практическое применение.

Сведений о том, всех ли братьев и сестер удалось Ивану навестить, я не имею. Родители ко времени возвращения сына умерли и покоились на деревенском кладбище.

Как водится, привез Иван Арефич подарки: сестрам — платки да сережки, братьям — суконные картузы с козырьками. При встрече сразу же объяснил, что на родительский дом не претендует, оставаться здесь не намерен — хочет только побыть в родных краях до Рождества, если надо, заодно и по хозяйству помочь.

Выросли у Ивана к тому времени племянники, возможно, и внучатые; семьи сестер жили своими домами.

Рассказал Иван о своей солдатской службе, порасспрашивал и сам о житье-бытье в долгие прошлые годы; навестил родительские могилы. В церкви, а затем с родными помянул стариков.

Наступила уже зима, а Иван все бродил по деревенским окрестностям, ходил вдоль опушки знакомого с детства леса; забрел однажды на окраину села, что отстояло верстах в пяти: сюда, к реке, бегали они мальчишками купаться да раков ловить.

Наткнулся тут на избу-развалюху, рядом топтался старик в солдатской шинели, не очень ловко пробовал рубить какую-то корягу, для того, видно, чтобы истопить печь.

Иван подошел, поздоровался и через короткое время уже знал, что живут в развалюхе четверо солдат-бобылей. Люди эти, возвратясь в свои края, никого из родных и близких в живых не застали. По состоянию здоровья или, может, по каким иным причинам добывать пропитание работой не могли, да и не способны они уже были к крестьянскому труду. Только двое из них получают свое трехрублевое пособие. Двое других дослужились до чистой отставки, но средств к существованию вовсе не имеют, поэтому кормятся как придется... Впрочем, живут все ветераны одной артелью.

За разговором Иван разрубил корягу, а когда работу закончил, увидел, что на двор вышел еще один старик, в обтрепанной, дырявой шинельке и чиненых-перечиненных стоптанных сапогах.

Опять же узнал Иван от своих новых знакомцев, что обоих забрили в рекруты в самом начале сороковых годов, попали они сначала на Кавказскую линию, затем участвовали в Крымской кампании.

Часа за три обернулся Арефич, сходил к своим, взял из дома вареной картошки и квашеной капусты, в лавке, не смотря на постные дни, прикупил четверть водки, еще хлеба да копченой рыбы и вернулся к инвалидам.

Прошел в избу, где запыхтела наконец печь, выложил на стол угощение. За вином и закуской вспоминали солдаты о прежней своей службе. А вспомнить было о чем: один из них, весь уже седой, носил на латаном-перелатанном мундире медаль «За взятие Ахульго в 1839 году» с короною и вензелем Николая I.

Говорили инвалиды, что питаются они чем Бог посылает: ловят рыбу, собирают ягоду, грибы. Забегают к ним деревенские ребятишки (единственно, кто готов слушать солдатские были), иногда приносят из дома хлеба краюху, несколько картофелин в карманах да пару-тройку луковиц...

(Сколько таких горемык проживало тогда по окраинам деревень и сел в Западной и Восточной полосах необъятной империи, не поведал мне ни один справочник.)

...После Рождества Иван обошел родных, распрощался с ними, поклонился в последний раз родительским могилам и пустился в обратную дорогу.

Но было еще одно дело, исполнить которое обязался Иван Арефич перед памятью товарища и своей совестью.

По известному адресу здесь же, в Симбирской губернии, навестил семью Евдокимова. Разыскал он нужную избу, назвал себя жене Тимофея, а потом взрослым уже детям.

Разделся Иван, прошел в горницу, посадили его в красный угол. Тогда достал он из кармана завернутые в чистый платок медали и орден — награды своего товарища.

Много воды утекло с тех пор, как не стало хозяина дома. Рассказал Иван его близким про то, как воевали они вместе, как ходили за Урал на Лену и про то, как погиб его друг. Заплакала вдова, и посерьезнели дети, хотя младшие отца-то и не знали.

Поглядеть на солдата, что служил с отцом вместе, послушать его рассказ зашла и старшая дочь Тимофея; у нее самой подрастали уже дети, погодки пяти-шести лет. Привела она с собой подру-гу-ровесницу Ульяну, которая жила по соседству. Ульяна молча сидела на лавке, слушала Ивана внимательно, в тот вечер так слова и не сказала.

Когда они ушли, поведала вдова, что росла Ульяна сиротой — родители ее погибли в большом Симбирском пожаре 1864 года, отец успел выбить окно и вытолкнуть на двор девчушку, ей тогда едва двенадцать исполнилось... Почти сразу же рухнула крыша, никто больше не спасся... Забрали сироту дальние родственники, стала она нянчить их детей, работала наравне со взрослыми. Замуж так и не вышла, то ли потому, что на гулянья, как подруги, не ходила — некогда было, то ли из-за приданного, которого не предвиделось — какое приданное у сироты!