Я здесь лишь пунктиром обозначил такую сложную и значительную проблему, как отношение Сталина к религии и Богу. Она требует специального исследования, которое выходит за рамки целей, поставленных в данной работе. Здесь же хотелось оттенить одно существенное обстоятельство, постоянно привлекающее внимание всех, кто пишет о Сталине. Речь идет о влиянии духовного образования, полученного им, на склад его мышления и особенно на манеру выражения своих мыслей. Каждому, кто знакомится с его статьями и речами, сразу же бросается в глаза весьма своеобразная речевая стилистика и манера аргументации. Они, бесспорно, несут на себе печать глубокого воздействия стиля изложения, присущего многим богословским сочинениям. Здесь влияние Горийского духовного училища и Тифлисской духовной семинарии видно, как говорится, даже невооруженным глазом.

Приведем в связи с этим мнение доктора философских наук, профессора Петербургского университета А.Л. Вассоевича:

Оппоненты Сталина старательно акцентируют на данном моменте свое внимание и упрекают его в догматизме, схематизме и риторичности, свойственными языку религиозных проповедей и наставлений. Внешне это выглядит действительно так, хотя в самой такой манере, на мой взгляд, как и в любой другой, нет ничего зазорного и предосудительного. Примеров религиозно окрашенных, если можно так сказать, оборотов сталинской речи достаточно много. Стоит только вспомнить его знаменитое выступление по радио 3 июля 1941 года с вошедшим чуть ли не в поговорку обращением «Братья и сестры!», а также известную клятву выполнить заветы Ленина, произнесенную 26 января 1924 года, в которой рефреном звучал такой оборот: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам… Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!» и т. д.

Стилистическая окраска такого рода приемов, а также постоянно использовавшиеся им образцы риторических вопросов, адресованных как бы к самому себе, а также в первую очередь к слушателям, и соответствующих ответов на них, и многие другие ораторско-литературные особенности его устной и письменной речи — все это несет на себе зримую печать образования, полученного им в духовных учебных заведениях. В этом контексте, конечно, особое влияние на него оказал Катехизис, в котором основы религиозной веры излагаются в форме вопросов и ответов на них.

Можно, конечно, иронизировать на этот счет, к чему охотно прибегали в прошлом и прибегают в наше время критики Сталина. Однако в подобных методах есть и свои, причем немалые, достоинства. Весь строй проповедей церковного характера в силу своей предметной сущности требовал простоты и ясности языковых средств, четкости и предельной доходчивости в изложении мыслей[154]. Некоторые биографы Сталина подчеркивают, что такой строй речи Сталина был обусловлен необходимостью того, чтобы его понимали все — и образованные, и необразованные, даже малограмотные люди. Чтобы его понимали в такой огромной стране, каким был Советский Союз, от западных окраин до Тихого океана. И в таком объяснении, помимо зримого влияния церковного образования, полученного Сталиным, содержится рациональное зерно. Кроме всего прочего, такой речевой стиль характеризует Сталина как человека, крайне критически относившегося к различным «красивостям» речи, к чему так часто, в меру и не в меру, прибегали деятели революционного движения в то время. Ясность речи отражает ясность мысли, простота изложения мысли свидетельствует о том, что мысль продумана, осмыслена и нашла свое адекватное выражение.

Сказанное выше касается, строго говоря, сугубо внешней стороны его семинарского образования. Если же вести речь о содержательной стороне дела, то, видимо, общий круг его знаний не по богословским, а по светским предметам, в общем соответствовал уровню гимназического курса. Этот уровень в старой России, как оценивают и современные специалисты по образованию, был довольно приличным. Рискуя повториться, снова напомню, что дочь Сталина С. Аллилуева в своих воспоминаниях особо подчеркивала, что отец «греческий помнил и в старости»[155].

Здесь следует специально отметить, что во всем письменном наследии Сталина, а также в его речах мы ни разу не встретим даже малейшего намека на знание греческого языка, не говоря уже о латинском, который он также изучал. А при той чуть ли не феноменальной памяти, о которой пишут почти все, кто с ним соприкасался, можно с полным основанием предположить, что словарный состав иностранных языков, в данном случае греческого и латинского, был ему в определенном объеме знаком достаточно хорошо. Однако следов использования этих языков в его произведениях мы не находим. О причинах этого можно лишь строить различные предположения. Одна из них такая: в начальный период деятельности Сталина знание латинского и греческого языков на гимназическом уровне было явлением настолько банальным, что никому просто не приходило в голову демонстрировать эти знания, хотя в работах Ленина, Троцкого, Бухарина и других деятелей большевистской партии часто встречаются латинские крылатые слова и изречения[156].

На эти моменты я обращаю внимание отнюдь не из желания отметить у Сталина какие-то особые лингвистические дарования, которых у него, вполне возможно, и не было. А только лишь для того, чтобы оттенить его спокойную реакцию и выдержку, когда в дальнейшем в период острой политической борьбы его оппоненты, в особенности Троцкий, изощренно изгалялись над тем, что он не владеет иностранными языками. Порой стремление уязвить Сталина «по этому пункту» обретало какой-то поистине анекдотический и смехотворный характер. Как будто знание иностранных языков является непременным атрибутом, обязательным для политического руководителя. Никто не спорит, что иностранный язык является, по словам К. Маркса, орудием в жизненной борьбе. Знание иностранных языков расширяет возможности любого политического деятеля, раздвигает его общий кругозор, но оно не способно из мелкотравчатого политика сделать крупного политического деятеля.

Данное отступление от непосредственного предмета рассмотрения продиктовано тем, что в политической биографии Сталина, в истории всей его деятельности как политической фигуры указанное выше обстоятельство порой обретало значение, далеко выходившее за рамки чисто образовательной проблемы. Многие его политические концепции стратегического масштаба ставились под сомнение по причинам якобы «национальной» ограниченности, проистекавшей, в частности, из-за незнания иностранных языков. Подобные «аргументы» не выдерживают серьезной критики.