Неотвязная, пугающая мысль о тех, кто остался там, с госпиталем, ни на минуту не оставляла Ольгу. Ведь, торопя с отправкой первой партии машин, сам же он сказал: успевать надо, не проскочим — труба!.. Что же теперь с ними?.. С ним?..

Порой Ольгу даже подмывало оставить этих, вернуться туда, где еще может найтись хотя бы какой-нибудь след… Но ведь это безумие! Где она будет искать его? Среди немцев?..

И Ольга шла, шла, повинуясь воле других, смутному собственному рассудку…

Только к концу следующего дня наткнулись на лесную свежеезженную дорогу.

— Гляньте, братва, телеги прошли! — показал на выбитые железными шинами тонкие колеи автоматчик. — Село близко. Эх, молочка бы!

Санитар снял пилотку, отер ею, как после трудной работы, шею, молвил:

— Хороша Маша, да не наша. Рядком с дорогой пойдем.

Разделив между собой остатки галет, шестерка двинулась вдоль дороги. На ночь остановились у развилки. И опять: куда идти? Далекая бледная вспышка света осветила макушки мертвого леса, смутно проглянувшую в нем дорогу. И опять вспышка…

— Неужто гроза? — прислушалась Нюська.

— Ноябрь, какая тебе гроза, — отозвался из темноты сержант. — Эх, у нас сейчас уже мороз под сорок, а то и с гачком.

— А ты откуда родиной? — не удержалась Нюська.

— Я с Байкала. Остров Ольхон есть такой, знаешь?

— А я из Качуга, — вставила, вздохнув, Нюська, — слыхал?

— Эй, где вы, идите сюда! — позвал откуда-то из темени санитар.

— Чего нашел там?

— Чего-чего, — передразнил голос. — Сена копна. Неча там мерзнуть.

— Вот здорово! — обрадовалась было Нюська, но сержант цыкнул на нее:

— Стой! Раз копна, значит, село близко. Не напороться бы на немца теперь…

— Ладно тебе, герой! — звал из темноты голос. — Куда ты сейчас уйдешь, дурень!

В копне немедленно сделали подобие конуры, отогрелись. Санитар с винтовкой остался у выхода. Сержант засопел первым…

Ольге не спалось. Вслушивалась в мерное посапывание Нюськи и всхрапы солдат, силилась отогнать от себя навязчивые мысли: уйти, вернуться, искать, что бы ей это ни стоило.

Осторожно, чтобы не разбудить прижавшуюся к ней Нюську, выбралась из-под шинели, пробралась к выходу, подсела к санитару.

— Не спится, доктор?

— Не спится. Ложитесь, я посижу за вас.

— Да нет уж, посижу сам. Тут ведь не только сидеть надо… Страшновато?

— Нет, скучно.

— Скучно? Это как понимать?

— Это Гоголь сказал: «Скучно жить на этом свете, господа». Смешно?

— Есть малость. Только нам с вами, доктор, скучать не приходится. У вас свое дело недоделано, у меня свое. Жалко его бросать, не доделав-то. Колхоз жалко, детишек жалко, все вроде как жалко.

Ольга нехотя улыбнулась.

— Вы говорите так, будто ваш колхоз умрет вместе с вами. Ну, детей — дело другое…

— Это верно, — согласился санитар. — Я это не так высказал, доктор. А только все старики этак говорят: вот уж пристрою к делу, на ноги подыму, а там и умирать можно спокойнее. Что им от этого, правда умирать легче?

— Не знаю, не умирала.

— Вот и я не знаю. Колхоз — он без нас не умрет, а с нами легчей ему… Да вы бы спали, доктор. Завтра опять шагать много. Мне-то ведь все одно не спать…

На рассвете Ольгу разбудил отдаленный орудийный гул и тревожный окрик санитара:

— Вставайте, сынки! Ишь вы заспались как!

Сержант вскочил, ткнулся головой в сено.

— Тьфу черт, напугал!

— Путаться и надо, парень. Слышь? — санитар повел головой в сторону гула.

В одну минуту все выскочили из стога.

— Немцы! — заключил сержант. — Тикать надо! А ну за мной!

— Постой ты, еловая башка! — оборвал санитар. — Куда ты опять тикать будешь? А ну ты, сынок, залазь на березу, может, видать что?

Сержант не возразил, только зло плюнул под ноги, недоверчиво покосился на санитара.

— Танки идут. Много-о! — прокричал сверху молоденький автоматчик.

— Сколь много-то?

— А кто ж ее… Может, сто, может, тыща…

— Куда идут-то опять?

Но автоматчик уже слезал с дерева.

— Эх, бинокль бы! — с молодым азартом заявил он, спрыгнув на землю. — По той стороне речки идут…

— Куда идут-то? — допытывался санитар.

— А сюда, с востока, стало быть… А что как наши, отец, танки-то?

— Вот и я говорю, не тикать, а узнать сперва надо: кто и что… Пошли к речке!

На опушке они залегли в кустарнике, наблюдая за шествием бесконечных колонн машин, движущихся в их сторону по другой стороне узкой открытой речки. И не орудийный гул, а уже явственно различимый рокот двигателей и гусениц танков донесся до слуха…

— Наши! — неожиданно громко вскричал молоденький автоматчик. — Гляньте, звезды на башнях у них! Наши идут!

Сердце Ольги забилось отчаянно, гулко. Только бы успели, только бы успели!.. Теперь она уже отчетливо видела небольшие красные звезды на танках. Автоматчики замахали пилотками, заорали, выпустили несколько очередей в воздух. И о радость! Серая бронированная машина, похожая на баркас, с ходу развернулась к реке, ринулась в воду. А сержант плясал от радости и обнимал санитара.

— Наши! Наши, дед!

Советские вооруженные силы начали свое знаменитое сталинградское окружение.

Эпилог

Летом прошлого года мне представилось съездить в Качуг. В Иркутск я приехал с опозданием — качугский автобус уже ушел — и мне предложили узнать о попутной машине в одной из автобаз облавтотреста.

В приемной директора пришлось подождать: шла знакомая мне планерка. Но вот люди вышли из кабинета, и секретарь-машинистка сказала долгожданное:

— Заходите!

Я уже взялся за ручку обитой черным дерматином двери, как вдруг обратил внимание на узенькую, написанную от руки табличку:

Что за притча? Ведь мне было хорошо известно, что Поздняков уже давно где-то в Москве…

Из-за директорского стола поднялся широколицый рыжеватый человек лет тридцати пяти. Светлые изжелта глаза его выжидательно уставились на меня.

— Слушаю вас, товарищ… Постойте-постойте!.. Да уж это не вы ли?.. Вот не узнал!

Теперь и я не сомневался в том, что предо мной стоял прежний Лешка.

— Немудрено — годы, — сказал я. — Да и вас тоже вот сейчас узнал только. Вот таким бегали в автобазе, — показал я утрированно низко от пола.

Мы разговорились. Вспомнили Ирсеверотранс, ледяночку, летние перевозки в Заярске, первый в 1950 году поезд в тайге, доставивший в Осетрово первые грузы. Оказывается, Поздняков вовсе не в Москве, а в одном из восточных трестов. Пошли по стопам отца Вовка и Юрик, закончившие автодорожный институт во Владивостоке. Умер семь лет назад в Иркутске Гордеев. Остальных разбросала судьба по новым трассам и стройкам.

Через час я уже был на пути в Качуг.

С волнением я подъезжал к маленькому когда-то, затерявшемуся на берегу Лены поселку. Ничего похожего. За двадцать без малого лет поселок разросся, выплеснув дома и новые улицы далеко за свои прежние пределы. Только с трудом я стал различать его старые окраинные домишки…

— Остановите!

Шофер круто затормозил машину, недоуменно взглянул на меня.

— Я, пожалуй, сойду, — сказал я после минутного молчания. И, поблагодарив водителя, вышел с баульчиком в руке из кабины.

Машина обдала меня пылью и понеслась дальше, а я все еще стоял на тракте, не сводя глаз с маленького с тремя окнами домика с палисадом. И решился…

Калитку открыла мне полнотелая круглолицая женщина с серыми, очень знакомыми, большими глазами…

— Здравствуйте. Простите: Анна Николаевна?.. Здравствуй, Нюся!

— Господи! А я-то смотрю тоже… Да как это ты?.. Вот сюрприз-то!..

Я прошел следом в знакомую мне кухню, затем в притемненную от солнечного света чистую горницу. Забыв от радости предложить даже присесть, взять у меня из рук хотя бы баульчик, Нюська оглядывала меня и так, и этак, засыпала вопросами и, наконец, по-бабьи всплеснув руками, опомнилась, спохватилась: