Секретарша бросила дела, подскочила к Гордеевой.

— Проходите ко мне, садитесь, я сейчас же его позову… это близко…

— Нет-нет, что вы!.. Я лучше подожду его здесь. — И, не выдержав, поделилась с ней своим счастьем.

Секретарша повела Софью Васильевну в техотдел посоветоваться, как лучше подготовить Гордеева. И здесь все приняли горячее участие. Письмо пошло по рукам, перечитывалось вслух и шепотом, а когда заговорили о главном, заспорили, зашумели, силясь перекричать друг друга, не заметили, как появился в дверях и замер у косяка Гордеев.

Только на другой день к вечеру колонна вошла на проторенную колхозниками Мысовой дорогу. Бабы окружили водителей, завздыхали:

— Похудели-то как, сердешные!

— Сколь в снегу-то сидели?

— У нас денек отдохнете, в баньку сходите…

— Садись, бабы-ы! — крикнула старшая и сама полезла в кузов машины.

Застучали о кузова лопаты, сапоги, валенки.

— Гляньте, чурки-то сколь! Вот бы на самовары!

— Чего вы ее возите-то?

— На самовары и возим, — отшучивались водители. — Вона их у нас по два на машине висят! По бокам, видите?

— Трога-ай!..

И колонна двинулась, вытянулась в цепь, бойко побежала по Лене.

У Мысовой колонна остановилась.

— Вылазь! В баньку пошли, братва! — заорал Митька.

Но Рублев подозвал Митьку к себе, подождал, когда подойдут другие водители, и строго объявил:

— Банек не будет, товарищи. Ехать надо!

— Экий у вас начальничек строгий! — хихикнула, спряталась за подружку молодая колхозница.

Водители загалдели, затрясли бородами.

— Глянь, зверьми стали, почему отдыха не даешь?

— Верно Рублев говорит, ехать надо!

— Чего верно? Хоть бы бороды сбрить!

— Стойте! — перекричал всех Рублев. И уже тихо: — Ну сами подумайте, товарищи: двенадцать дней потеряно, а прошли что? 200 километров? И того нет? А хлеб ждать будет?

И опять зашумели, заспорили люди. Митька Сазонов полез в кабину своего ЗИСа, крикнул с подножки:

— Езжай, выслуживайся, Николай Степанович, а я в село! Эй, девоньки, затопляй баньку! — И двинул в обход первым свою машину.

— Егор, тащи его сюда, гада! — гаркнул Рублев, сдерживая других водителей, поупрямей.

Николаев подбежал, рванул на себя дверцу, вцепился в руль, второй рукой выволок из кабины Митьку.

— Прав не имеешь! — орал, вырываясь, Митька. — Отпусти! Не могу ехать!

— Так вот, — сказал Рублев, когда понемногу все угомонились. — Я тут ваш старший. Выслуживаюсь я или не выслуживаюсь — это меньше всего. Только, выходит, так: те, которые там, на фронте, с гранатами под танк лезут, тоже, надо понимать, выслуживаются? Или как? — Он повернулся к Митьке Сазонову. — А прав у меня нету, верно. Были бы права, я бы тебя, щенка горластого, сам задушил бы! Прав у меня, жалко, таких нету…

— Круто берешь, Рублев. До Якутска, гляди, всех передушишь!

— Правильно говорит Рублев!

— Так вот, — повторил Рублев. — Я еду с Николаевым на первой. У кого совесть еще не потеряна — пристраивайся. Заводи, Егор!

Водители, все еще обсуждая и поругиваясь, разошлись по машинам. Полуприцепы, дымя, вытянулись в колонну.

— Прощай, девоньки! — кричал из окна своего ЗИСа Митька Сазонов, — в другой раз в баньке попаримся!.. Вместе!..

Глава двадцать седьмая

Поздняков нервничал. Вот уже третий день не поступает в Усть-Кут никаких известий о жигаловской автоколонне. Еще позавчера должны были пройти Мысовую, а Мысовая молчит — нет с Мысовой связи. Не успели проскочить до метели, сами теперь, наверное, чистят ледянку. Только бы пройти колонне до Осетрово, а там будет проще: и людей на расчистку выйдет больше, и машины будут нагружены мукой, легче пойдут по снежному пути, меньше буксовки.

Навстречу колонне Рублева от Усть-Кута вышли из прибрежных сел бригады дорожников. Благо еще хоть в этих местах не было метелей, и проторенная в глубоком снегу узкая ледяная колея оставалась не занесенной. Поздняков не раз сам выезжал по Лене к месту работ, успокаивался, а возвратясь в Усть-Кут, снова начинал нервничать: где застряла колонна?

Начальник Усть-Кутского Северопродснаба, без конца донимавший Позднякова телефонными запросами о колонне, неожиданно предложил:

— Слушай, Поздняков, еще неделю — две прождем, каюк будет нашей работе.

— О чем вы?

— Ты радио слушаешь? Синоптики в следующей декаде буран в наших краях предсказывают. Давай-ка, брат, вот что сделаем: свозим с барж продукты ко мне, а уж потом в Якутск перебросим. Не сохранить нам дороги, брат, по всей Лене.

Поздняков подумал и согласился.

— Хорошо, готовьте транзит. Я постараюсь предупредить об этом Рублева. Как только с Мысовой восстановят связь.

«Болтун-болтун, а придумал неплохо», — отметил Поздняков, положив трубку.

Уже давно осталась позади, где-то за сопками, Мысовая, а дорожка вилась и вилась узкой снежной канавкой, ведя автоколонну все ближе к северу. К вечеру колонна дошла до первой вмерзшей в лед баржи — тысячетонки. Из трубы кубрика вился дымок — живет баржа! Рублев сверил бумаги: двухсотвосьмая, точно!

— Вечерять!

Все три каюты и кухонка баржи наполнились людьми, говором, шумом. Водители разместились на полу, положив под себя скатками полушубки, тулупы, стежонки, согревали застывшие на холоду, разминали затекшие руки и спины. На плите рядом с хозяйской посудой закипали чайники, ведра. Худой, чахоточный шкипер с женой и дочерью-подростком, составлявшие всю команду баржи, жались за столом к уголку, черпая деревянными ложками какую-то бурду из кастрюли, размачивая в ней сухарную крошку.

— Бедновато живешь, капитан, — подтрунивали над шкипером водители. — Под ногами тысяча тонн муки, а себя голодом моришь.

— Прибедняется шкипер! Вот уедем — оладьи жрать будет!..

— Замолчь! — рявкнул на обидчика Николаев. — Чего человека зазря!

Семья шкипера молча доела ужин, освободила стол. Началась нудная процедура оформления документов. Весов нет, и поштучно кули шкипер выдавать наотрез отказался, даже не взглянув на распоряжение продснаба.

— Сам грамма не взял, вот едим, что люди из села принесли, — показал он на жалкие запасы овощей и сухарной крошки. — А у вас разговорчики такие… Счетом выдай вам — сами хапнете…

— И верно не брали, добрый человек, — вступилась за мужа женщина. — Ведь он, поглядите, кровью скоро харкать зачнет… И дочка вот от школы отстала, с нами мучается…

— Тайга рядом, а вы с голоду помираете, — вмешался было один из водителей, но Рублев знаком заставил молчать.

— Что — тайга? Куда я, дохлый-то? Да и ружья отродясь не держал… Дрова рубить — и те жена с дочкой рубят. А тут еще волков… Учуяли, паразиты, жилье… — И зашелся в кашле.

Рублев выложил на стол распоряжение продснаба и партийный билет…

— Вот, гляди, шкипер. Это твой продснаб. А это партия коммунистов. А я член ее. И вот он член… Егор, покажи свой билет человеку. И этот… И этот вот… Кому же ты верить не хочешь, шкипер? А на нас погляди — что мы, по своей охоте за мукой твоей притащились? Люди вон на ногах еле стоят, а ты…

— Не моя мука, государственная! Чего мелешь! — снова закашлялся шкипер. И задумался: уж больно убедительно говорит этот сивобородый.

Водители ждали.

— Ладно, пошли в трюм, — поднялся со скамьи шкипер.

— Вечеряйте, товарищи, а мы вдвоем, — сказал Рублев, проталкиваясь среди водителей к выходу.

Они спустились в трюм. Шкипер, держа перед собой лампу «летучая мышь», освещал Рублеву путь, плотные тугие ряды белых кулей. В проходах чистота, кули в полной сохранности — молодец шкипер! На одном из кулей Рублев заметил горстку муки, подошел ближе.

— А это что, шкипер? — показал он на горстку.

— А это… При погрузке мешок царапнули, просыпалось малость. Вот собрали…

Возвратясь в кубрик, Рублев разбил водителей на три группы: малую выгружать кули из баржи, большую — таскать кули к машинам и грузить, а самую — малую — рубить дрова для семьи шкипера.