Пыля и прячась за холмики, показалась идущая следом машина без тента. Червинская вгляделась в догоняющий их «студер» и чуть не вскричала от радости: хирургическая! Там Нюська, там Савельич и, главное, нет этого лупоглазого с усиками. Только бы догнала, только бы догнала скорее!..

— Что же ты не ответишь, Оленька? Ну поругай меня, посердись, а зачем же так, молча-то? Ничего, я ведь еще не пропащий…

— Куда вы, доктор? Расшибетесь! Что вы на него, пущай себе языком треплет!..

Но Ольга уже выскочила из кузова, удержалась на ногах, побежала навстречу нагоняющему колонну хирургическому «студеру».

Вспыхнувшая за спиной частая глухая стрельба заставила обернуться Червинскую. Грузовик, оставленный Ольгой, продолжал еще бег, когда идущая впереди колонна неожиданно остановилась, расползлась по сторонам, сбилась в кучу. Некоторые машины, болтаясь и подпрыгивая на кочках, стали круто разворачивать в сторону от леса, понеслись равниной назад. Из оставшихся на дороге машин соскакивали, сползали люди. Земля задрожала от грохота пушек, гула, лязга металла.

— Танки! — заорал из промчавшегося мимо Червинской ЗИСа водитель.

Ужас сковал Ольгу. Там, где минуту назад ехала она с тяжелоранеными, прыгали, кружились, опрокидывались машины с красными крестами на тентах, а прямо на них, изрыгая огонь, неслись серо-зеленые чудовища с черно-белыми крестами на башнях. Из-под опрокинутых навзничь машин выползали окровавленные люди в белом…

— Товарищ капитан! Ольга Владимировна!.. — Савельич подковылял, схватил за рукав Червинскую, потащил ее, обезумевшую, к роще. — Да бросьте вы эту штуку! — вырвал он из ее рук мешавший ей чемоданчик, толкнул Ольгу вперед. — Бегите шибче, Ольга Владимировна!.. Шибче!..

У рощицы Червинская оглянулась. Видела, как, отчаянно размахивая руками, ковылял в сторону от нее Савельич, а за ним гнался фашистский танк, как оба они на секунду скрылись за облетевшим кустарником и снова, уже один, продолжал мчаться этот страшный танк, лязгая и сотрясая землю…

— Ольга Владимировна, бежимте! Что же вы?!

Нюська схватила ее за шинель, потянула. Мимо них, справа и слева, бежали люди в шинелях, в белье, с автоматами, с сумками… А далеко позади все еще грохотало, лязгало, выло…

В овраге, размытом ручьем, они остановились. Нюська припала к роднику пересохшими губами, жадно глотая прозрачную ледяную воду, и не могла напиться. Ольга, все еще потрясенная виденным, дико озиралась вокруг. В ушах стоял звериный рев танков и вопли раненых, а перед глазами бежал ковыляющий санитар Савельич…

— Не пугайтесь, Ольга Владимировна. Ну чего вы так, будто маленькие.

Ольга не сразу поняла, о чем говорила Нюська.

— Я не боюсь, Нюся. Я ничего не боюсь.

— А зачем плачете?

— Я?..

Ольга ощупала глаза — слезы.

— Побудьте тут, Ольга Владимировна, а я своих поищу. — Нюська сделала еще несколько глотков, отдышалась и, оставив Червинской шинель, ушла в чащу. Через минуту послышалось ее негромкое ауканье — и все смолкло. Легкое журчанье ручья, тревожная птичья перекличка — единственно, что нарушало покой отошедшей к зимнему сну смешанной рощи. Ни голоса, ни шороха Нюськиных шагов, ни выстрелов. Только сейчас Ольга почувствовала жажду и огромную тяжесть, сдавившую ее плечи. Осторожно, чтобы не звякнуть склянками, положила шинель, не оглядываясь, подошла к овражку, склонилась к ручью. И отпрянула: огромные, жуткие, чужие глаза смотрели на нее с песчаного дна источника. И в тот же миг снова почудились крики и стоны раненых, грохот и лязг танков… Ольга даже подняла голову, прислушалась к лесным звукам. Шорох опавшей листвы. Журчит родник. Птичий гомон…

Треснувший под тяжестью птицы сучок вывел из оцепенения Ольгу. И опять ни шума шагов, ни Нюськиного голоса. На глаза попались оттопыренные карманы шинели. Ольга извлекла целую дюжину бутылочек, пузырьков, коробочек и пакетов. Еще несколько часов назад все это было так необходимо. А что делать с ними теперь? Да, конечно в ручей. Ольга отбирала лишь самое нужное: йод, пластыри, нашатырный спирт. Извлекла из внутреннего кармана шинели объемистую пачку писем Романовны. Подумала, бросила тоже.

И успокоилась. Умылась холодной как лед водой, поправила волосы и, растянувшись на шинели, снова стала ждать Нюську.

Нюська вернулась не одна: с тремя автоматчиками и одним незнакомым Ольге пожилым санитаром. Однако и присутствие живых здоровых людей не взбодрило и не обрадовало Червинскую. Картина гибели Савельича не оставляла ее. А воображение рисовало еще трагедию: бегут, падают под танками люди госпиталя и среди них грубоватый седоволосый… Неужели судьба и на этот раз зло посмеялась над нею?..

— Ну, я ему дал, гаду! — хвастал молоденький автоматчик. — Как клопы повылазили! Ты, сержант, отметь: рядовой Иван Беломестных, на счету один вражеский танк! Эх, бутылочек «КС» бы побольше! Хороша штука! А главное, спичек не надо…

— Герой, чего там! — перебил автоматчика пожилой санитар. — Не время только, сынок, сейчас трофеи считать. Надо об другом думать: куда подаваться начнем. Тут сам черт не поймет, где немец, а где кто.

Сержант, голый до пояса, с наслаждением плескал на себя воду, громко отдувался и фыркал. Глядя на него, полезли в ручей и остальные два автоматчика. Заплескалась и Нюська. Сержант посмеивался над нахохлившимся в стороне санитаром:

— А ты что, папаша? Баньки нам в лесу не сготовили, пользуйся! — Парень подставлял брызгам то грудь, то широкую в крупных лопатках спину и от удовольствия скалил зубы.

Санитар сплюнул недокуренную цигарку, покосился на сидевших в стороне Червинскую и Нюську.

— Сказал бы я тебе, парень… А ну кончай мыться! Ишь разжарило! Идти надо!

— А куда? — наивно спросила Нюська.

— Верно! Куда идти? — улыбнулся сержант, отирая себя белой рубахой. — Воевать будем. У нас теперь сила: три автомата, да дед образца 1891 года, да горючки пять бутылок, да… Вань, сколь у тебя лимонок?

— Ни одной.

— Значит, четыре. Да свой госпиталь — чего нам не воевать? К своим будем пробиваться.

Санитар поднялся с травы, оперся о винтовку.

— Молодежь вы, молодежь и есть. Все у вас просто. Где они теперь, свои-то?

Голова сержанта застряла в вороте.

— Чудно как-то ты калякаешь, папаша. Вот тебе восток, вот тебе запад. Там свои, там чужие… А кому, может, тоже свои?

— Это ты к чему, парень?

— А ни к чему. А у тебя что на уме?

— Дурень! — рассердился санитар. — Я ж тебе дело калякаю. Нам сейчас на какое ни то село надо выбираться. А там смотреть будем: свои в селе, альбо немцы. А тут навоюешь чего?

— Ишь ты! Нет, к селу нам, дед, не резон. Нам на фрицев смотреть нечего. Мы на них в другом месте посмотрим.

— Верно отец говорит, сержант. К селу надо, — принял сторону санитара автоматчик постарше. — Проблудим в лесу, с голоду только сдохнем.

Сержант махнул рукой.

— Ладно. Иван, лезь на осину, может, видать что. Но гляди, дед, к немцу в село заведешь — вот схватишь! — показал он санитару на автомат.

— Тьфу! — зло сплюнул тот и выругался. — Да нешто так можно людям не верить? Кто тебя учил этому, протезная твоя голова! Ты с мое повоюй, сопля зеленая!..

— Будет вам! — одернула Нюська. — А ты чего стоишь, глаза пялишь? Лезь, говорят! — напустилась она на автоматчика помоложе.

Солдат скинул сапоги, полез на осину. Но и осина высока, и стоит на бугре, а спустился с нее ни с чем. Даже злосчастной дороги не видел. И маленький отряд двинулся наугад к востоку.

Шли лесом. Все шестеро. Овражками, лощинками. Перебегали открытые места. Ночь застала их у речушки.

— Село близко, должно быть. Надо опушкой держаться, к реке поближе, — сказал санитар.

На ночлег устроились одной кучкой, тесно прижавшись друг к другу. К утру выпал густой иней, лужицы затянуло льдом. Теперь впереди шел санитар, за ним сержант, автоматчики, Нюська и, наконец, Ольга.