После продолжавшейся несколько месяцев столичной «смуты» наступила некоторая стабильность. Однако в стране сложилась необычная конфигурация верховной власти: на месте самодержавного «великого государя» оказались две номинальные фигуры — единокровные братья, за каждым из которых стояла соперничавшая родня. При отсутствии авторитетного правительства и без того нехарактерная для московской традиции роль регента перешла к ещё более нетрадиционной дамской персоне — энергичной и властной, но всё же не ца-рице-матери, а «девке»-царевне. Прибывший в 1684 году в Москву с саксонским посольством Георг Шлейсингер в своём сочинении отвёл ей ведущую роль в управлении: «Оба они (цари. — И. К.) правда, сидят на троне, но ни один из них ничего не решает, а царевна обдумывает всё с магнатами, после чего решение публикуется — опять же от имени обоих царей». Но на заданный себе же вопрос, как же царевна может участвовать в управлении, он так и не смог дать внятного ответа: «Этого я и сам не понимаю и не могу многого об этом сказать».
Понять и вправду было мудрено, ибо девица не могла официально председательствовать в Думе, издавать указы, требовать доклада от бояр и дьяков, официально решать судебные и прочие дела. Ей нужны были надёжные и влиятельные помощники. «Боярин князь Василий Васильевич Голицын вступил в великую её, царевнину, и в крайнюю к ней милость, и для управления государственных и иностранных дел повелено ему ведать Посольский приказ», — указывал позднее петровский вельможа и сын убитого стрельцами боярина Андрей Артамо-нович Матвеев. Другой столь же знатный современник, дипломат Борис Иванович Куракин, утверждал: «...понимали все для того, что оной князь Голицын был её весьма голант; и всё то государство ведало и потому чаяло, что прямое супружество будет учинено». А упомянутый выше де Невилль впервые употребил применительно к Василию Васильевичу уже привычный для Франции термин «фаворит».
Как судить о реальности такой «теремной революции» спустя три с лишним века — при том, что суждения её современников разнятся, а их отношение к царевне далеко от научной объективности? К тому же даже самые осведомлённые из них не были допущены в царские покои и «свечку не держали». С одной стороны, трудно представить в допетровском дворце публичное проявление галантных нравов, присущих временам Елизаветы и Екатерины II. Но с другой стороны — как иначе воспринимать сохранившиеся письма правительницы фавориту, написанные «цифирью» (шифром)? «Свет мой, братец Васенька, — писала в одном из них Софья во время первого похода Голицына в Крым (1687), — здравствуй, батюшка мой, на многие лета и паки здравствуй Божиею и Пресвятые Богородицы и твоим разумом и счастием, победив агаряны. Подай тебе Господи и впредь враги побеждати, а мне, свет мой, веры не имеется, што ты к нам возвратитца, тогда веры пойму, как увижю во объятиях своих тебя, света моего. А что, свет мой, пишешь, штобы я помолилась, будто я верна грешная перед Богом и недостойна, однако же дерзаю, надеяся на его благо-утробие, аще и грешная. Ей всегда того прошю, штобы света моего в радости видеть». Во время следующего похода (1689) она, надеясь на победу, вновь обращалась к своему любимцу: «Свет мой батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце моё, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне тот день был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днём тебя поставила пред собою... Я брела пеша из Воздвиженского, толко подхожу к монастырю Сергия чудотворца, а от тебя отписка о боях. Я не помню, как взошла, чла идучи...»
Князь Василий Голицын, представитель древнего рода, к тому времени уже был хорошо известен. Он начал службу в 1658 году стольником при дворе Алексея Михайловича, но в первые ряды вышел в царствование его старшего сына: в 1676 году стал боярином, участвовал в Чигиринских походах 1677—1678 годов, в 1680-м был назначен главнокомандующим войсками на Украине, добился завершения войны и заключения Бахчисарайского мира. По возвращении князь был щедро награждён и поставлен во главе особой Ответной палаты — «ведать ратные дела для лучшего своих государевых ратей устроения и управления»; на этом посту он занимался сокращением расходов на армию (основной прямой налог — «стрелецкие деньги» — был уменьшен на треть) и переводом её на режим мирного времени.
Способствовала ли его карьере царевна, мы не знаем. Но занимавший видные посты при дворе Голицын не мог не обратить на себя её внимание, тем более что отличался широтой кругозора и начитанностью. По мнению де Невилля, Василий Васильевич принадлежал к самым умным, воспитанным и великолепным людям страны: «Он хорошо говорит на латыни и очень любит бывать с иностранцами и принимать их, не принуждая напиваться, сам вовсе не пьёт водки и единственное удовольствие находит в беседе». На француза произвёл большое впечатление и роскошный дом Голицына в Охотном Ряду. Сама Софья, по мнению того же очевидца, красотой не отличалась («...она ужасно толстая, у неё голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах, и ей по меньшей мере 40 лет», — писал де Невилль, увидев царевну в 1689 году, когда ей исполнилось только 32 года), но нельзя не отдать должное её талантам: «Её ум и достоинства вовсе не несут на себе отпечатка безобразия её тела, ибо насколько её талия коротка, широка и груба, настолько же ум её тонок, проницателен и искусен».
Если верить де Невиллю, для Софьи союз с Голицыным был не только плодом честолюбивого стремления к власти, но и поистине революционной попыткой московской царевны обрести женское счастье, ни от кого особо не таясь. Но француз при этом полагал, что князь любил Софью «только ради своей выгоды». Он якобы предложил регентше хитроумный план: «...женить царя Ивана и ввиду его бессилия дать его жене любовника, которого она полюбила бы на благо государству, которому она дала бы наследников. А когда у этого монарха появятся дети и у царя Петра не станет больше ни друзей, ни креатур, в этом случае они (Софья и Голицын. — И. К.) повенчаются... затем они принудят Петра сделаться священником, а Ивана — громко сетовать на распущенность его жены, чтобы показать, что дети рождены ею не от него, потом постригут её в монастырь и добьются, чтобы Иван женился вновь, но так, чтобы они были уверены, что у них не будет детей. Этим путём, без убийства и без боязни Божьей кары, они станут во главе государства при жизни этого несчастного и после его смерти, так как в царской семье больше не останется мужских наследников». Правда, дальше воображение пылкого француза совсем уж разыгралось — под его пером князь Василий Васильевич превратился в настоящего католика в душе, стремившегося «присоединить Московию к Римской церкви», пережить царевну и добиться от папы возведения на трон своего законного сына, а не кого-то из детей от Софьи...
При этом князь боялся, как бы чувства царевны к нему не переменились, а потому клал ей «в ествы для прилюбления» какие-то «коренья». Трудно сказать, насколько опасения князя были обоснованными, — Софья не очень-то скрывала их отношения и даже подарила «моему свету Васеньке» «кровать немецкую ореховую, резную, резь сквозная, личины человеческие и птицы и травы, на кровати верх ореховый же резной, в средине зеркало круглое»... Но как бы то ни было, царевна вышла на политическую арену и стала открыто заниматься делами, о которых до неё женская половина царской семьи даже не помышляла.
Вслед за Софьей к новой жизни потянулись другие царевны, хотя яркая фигура правительницы явно их заслоняла. Однако за «эмансипацию» в виде нарушения вековых традиций приходилось дорого платить. Близкие отношения царевны сперва с князем Голицыным, потом с Шакловитым создали ей дурную репутацию: пошли слухи о том, что Софья «была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра ея... и бояре ходили к ним, и ребят те царевны носили и душили, и иных на дому кормили».
В 1689 году правительница своим указом «помиловала» мужеубийцу «жёнку Палашку»: повелела не закапывать её живой в землю, а отсечь голову и впредь так же поступать с подобными преступницами. При ней же была, наконец, открыта первая высшая школа России — Славяно-греко-латинская академия. Пышные стихи Сильвестра Медведева увековечили это событие; в них воздаётся хвала Премудрости и царевне Софье (само имя по-гречески означает «премудрость») — её насажда-тельнице на Руси: «...царством дивно управляя... благоволи нам свет наук явити». Любовь царевны к просвещению и заботу о его распространении засвидетельствовали также иноземцы — Софью, на её беду, за это хвалили даже побывавшие в Москве иезуиты, говоря, что она не только не чуждалась латинского Запада, но, напротив, относилась к нему благосклонно. Софья подготовила почву для появления в будущем петровских ассамблей и выхода россиянок «в люди», но сама по иронии судьбы осталась в глазах последующих поколений символом «старины», активно сопротивлявшейся реформам.