Она снова заплакала.
Я осторожно гладил ее плечи, вздрагивающие под легким пальтишком.
Я ушел, только когда замолкли ее шаги по лестнице.
Я шел мимо двух высоких домов; мимо домиков с узкими окошками и деревьями вокруг; направо, по широкому шоссе; под темным моросящим небом; мимо домов-громад с синенькими лампочками у подъездов; не обращая внимания на обгоняющие автобусы и троллейбусы; разбрызгивая палкой грязное месиво; припадая на раненую ногу; не выбирая дороги; не замечая прохожих.
Я пришел в себя на мосту, под которым холодно поблескивали рельсы, и расспросил милиционера, как доехать до гостиницы. Глядя на купол вокзала, я запоминал объяснения. Я спустился в метро, проехал станцию «Маяковская» и вышел из поезда на «Площади Свердлова», поднялся направо на эскалаторе, свернул налево, спустился по эскалатору вниз, сел на поезд, доехал до станции «Коминтерн», перешел на другую линию, проехал «Арбатскую», «Смоленскую», выехал из тоннеля.
Поезд полз по мосту. Дождь перестал, и из расступившихся облаков светила полная луна. Навстречу, как раз на уровне глаз, двигались большие белые фонари. Освещенный луной, фонарь возникал вдали, медленно надвигался и вдруг быстро проскакивал перед глазами; вслед за ним выплывал уже другой. Я начал считать их, но неожиданно поезд влетел в тоннель, зашумел, потом мягко остановился. Я пошел вслед за толпой, стараясь не торопиться и не обгонять людей. Мне незачем было спешить. Больше того, мне хотелось остаться наедине со своими мыслями. В гостинице меня ждал хороший человек, но именно из чуткости, из желания сделать мне приятное, он будет сейчас расспрашивать меня о Ладе и о боксе...
Пока я пробирался к выходу, платформа почти опустела, и только несколько человек прошли мне навстречу. Пустой поезд тронулся, я взглянул на него и увидел, что в открытых дверях ведущего вагона стоит девушка, держится за поручень и смотрит на платформу. Девушка скрылась в тоннеле, и голубые вагоны заспешили, набирая и набирая скорость, обгоняя меня.
Поднимаясь по ступенькам навстречу бьющему в лицо горячему воздуху, я вдруг усмехнулся тому, что моя память с болезненной тщательностью фиксирует случайные, ненужные детали. Но уже через минуту я забыл об этой мысли, и мой взгляд задерживался на всем: и на темном крыле вокзального здания, и на прошедшем перед моим носом красно-желтом трамвае, и на каменных колоннах гостиничного подъезда, и на погрузившемся в мягкое кресло в ожидании мест мужчине в пыжиковой шапке, и на пальме на лестничной площадке, и на дремлющем перед рестораном швейцаре в расшитой золотом форме.
Когда я постучался в дверь, сосед крикнул:
— Открывайте, не заперто!
Он полулежал на подушках, держа в руках журнал, и улыбался мне навстречу. В зубах у него была потухшая трубка.
— Что не спите, Петр Васильевич? — спросил я деланно бодро.
— Не спится. Ну, как бокс?
— Великолепно.
— Кто кого? Наши опять кого-нибудь вздули?
— Непременно.
Он еще немного посмотрел на меня, потом закрылся журналом.
Я снял шинель и встряхнул ее.
— Сыро? — он снова положил журнал.
— Мерзкая погода.
-— Видно, здорово промокли?
— Не говорите.
— Бокс хорош? — снова спросил он. — Стоило посмотреть?
Я сказал, что стоило.
— Провожали свою знакомую?
— Да.
— И все опять под снегом?
— Да.
— Вам надо бы на трамвае. От Беговой, от ипподрома, как раз тридцать первый идет. До самой гостиницы.
— Да нет. Мне полезно было пройтись.
Я сел на кровать и стал раздеваться.
— Уже спать?
— Да.
Стараясь согреться, я согнулся и аккуратно натянул до подбородка оба одеяла.
— Вам свет не мешает?
— Нет-нет.
— Смотрите, а то погашу.
— Читайте на здоровье.
— Ну, ладно.
Я лежал, отвернувшись к стене, и старался не открывать глаз. Но заснуть не мог. Я слышал, как Петр Васильевич листает журнал.
Я долго лежал без сна.
— Чего не спите? Погасить свет? — спросил он.
— Нет-нет, я засыпаю.
Я отлежал бок, но не хотел повертываться, чтобы не вызвать разговоров. В моей голове возникали то заплаканное Ладино лицо, то картина боя на ринге, то старый боксер, продирающийся через толпу болельщиков.
В конце концов, я не утерпел и повернулся.
— Чего вы деликатничаете? — Петр Васильевич отложил журнал. — Сам крутится на постели, а говорит, свет не мешает.
Он положил на стол очки, выключил свет, повозился и затих.
Но и в темноте я долго не мог заснуть, лежал с закрытыми глазами и слушал, как шумит батарея парового отопления. Я стал засыпать под ее монотонное шипение, и чуть не уснул, но в трубах что-то защелкало, застучало; я снова открыл глаза и долго смотрел в темноту.
Уснул я много позже.
На следующий день я много ходил и ездил по Москве, стараясь скоротать время до встречи с Ладой. Присмирев, стоял на Красной площади. Знакомая с детства легендарная стена, обсаженная голубыми елочками, была передо мной. Зеленые крыши дворцов и золото куполов над белоснежными соборами виднелись за ее зубцами. Черные раскрылья мавзолея сверкали в лучах солнца. Кремль стоял строгий и гордый. Сколько людей за эти столетия замирали перед его величием, как я!..
Чего только я не высмотрел за эти дни в Москве! И памятник Пушкину, и особняки-дворцы Арбата, и скульптуры мудрецов на библиотеке имени Ленина! Случайно я оказался у института физкультуры, из дверей которого выскочил мужчина с седыми подстриженными бобриком волосами. На нем была серая фуфайка и лыжные ботинки. В руках он держал футбольный мяч. И вдруг я подумал, что мне надо обязательно зайти в спортивный магазин и купить мяч, диск, боксерские перчатки — все, что угодно, лишь бы снова заниматься спортом.
Возникшая цель заставила меня забыть о больной ноге. Через несколько минут я сообразил, что иду с глупой улыбкой на физиономии и, как мальчишка, размахиваю палкой.
Рассматривая в зеркальной витрине магазина диск, я вспомнил слова, одного тренера: «Диск метают ногами». Вот она — нагрузка для моей ноги! Это не нудные удары пяткой по самодельному станку! Это — спорт! Это интересно и неутомительно!
Я зашел в магазин, узнал цену диска, лихорадочно пересчитал деньги.
Любовно прижимая плоский тяжелый сверток к грубому сукну шинели, я продолжал свое путешествие по городу. Дорога меня вывела на Тишинский рынок, от названия которого на меня пахнуло седой стариной. Оказывается, здесь можно было купить с рук все, что угодно. Я потолкался немного, купил для Лады подвернувшуюся зеленую кофточку и стал выбираться из толпы. У выхода меня ткнул в бок заросший волосатый мужчина. У него были две фанерные коробки с трубочным табаком. Вспомнилось: в детстве у меня была красивая коробка из-под печенья; на ней был нарисован белый медведь на голубой льдине, а внизу написано синими буквами «Эйнем». Из любопытства я взял табак в руки. Перед глазами возникла трубка Петра Васильевича; за ней выплыла другая. Чья? Я долго вспоминал. Ну, конечно, старика, который устроил меня в гостиницу!
Через минуту был произведен обмен ценностями: волосатый получил деньги, я — табак. По-моему, мы оба остались довольны.
Когда я развернул эти коробки дома и поставил их симметрично рядом с диском, мне стало удивительно весело. Тут же я положил шерстяную кофточку. Все-таки до чего приятно делать подарки! Гораздо приятнее, чем получать! Я посмотрел на диск и рассмеялся: «Очевидно, тебе приятно делать подарки, не только другим, но и себе?» Я взял диск со стола и взвесил его на руке.
— Милый будущий друг, — прошептал я вслух.
Это было уж совсем глупо. Однако я не мог остановиться:
— Дружок ты мой маленький! Мы сразимся с тобой? А?.. Как ты думаешь, кто кого?..
Но это настроение как рукой сняло, когда я увидел Ладины печальные глаза. Однако она больше не плакала. Она очень спокойно говорила о Володе, пересказывала его письма с фронта; мы вспоминали госпиталь, их дежурства у моей койки.