Поправляя выбившиеся из-под берета волосы, накло­нив голову, она объяснила:

— Знаешь, я отпросилась на час раньше и решила, что еще застану тебя, — и взглянула на меня своими большими глазами.

— Пойдем, я тебя познакомлю со своим соседом по номеру.

Мы усадили Ладу на мое место; она склонилась над ребенком, лежащим на руках женщины, и приоткрыла одеяльце:

— О, какой бутуз! Красавец! А глазищи! Саша, по­смотри, какие глазищи. — Она взглянула на женщину.— Весь, наверное, в отца?

Женщина счастливо улыбалась.

— Дай вам бог такого же сыночка, — сказала она, переводя взгляд с Лады на меня.

— Саша, — рассмеялась Лада, прижавшись к моей руке на мгновение,— нас принимают не за тех... — Она повернулась к женщине: — Мы просто друзья. Пони­маете, друзья?

— А как же без дружбы, девушка, милая?

Лада, все еще не согнав улыбки с лица, положила руки на плечи девочке, откинула волосы с ее лба и по­хвалила:

— Ну, а старшая в маму. Такая же красавица.

Я посмотрел на улыбающуюся женщину, и она, дейст­вительно, показалась мне красивой. На сердце у меня потеплело. Но только позже, когда мы проводили Петра Васильевича, я понял, откуда это чувство: Лада оттаяла; она сегодня смеялась — впервые за эти дни, проведен­ные нами вместе, и, очевидно, впервые за все эти долгие тоскливые месяцы.

— Лада, — сказал я, останавливаясь у буфета. — Я хотел угостить тебя шоколадом. Но давай сделаем так: подарим его той девочке?

— Ну, о чем ты спрашиваешь, глупый?

— Только отдашь ты. Ладно?

— Как хочешь.

Я достал две тридцатки — почти последние из своих денег — и, получив двадцать рублей сдачи, купил шоко­ладный коммерческий батон; на обертке его были нари­сованы журавль и лиса.

— Я пойду на перрон, покурю.

— Хорошо, я догоню тебя.

Мой поезд стоял на первом пути. Наступили сумер­ки, и под крышей дебаркадера было темно. Синие лам­почки светили мертвым светом. Я достал папиросу и закурил.

Подошла Лада, взяла меня под руку, потрогала вещевой мешок, висящий на спине.

— Почему он такой тяжелый? Такой пустой и такой тяжелый?

— Я купил диск, — объяснил я, сдувая пепел с па­пиросы.

— Диск?

— Да. Такой, который метают.

— Почему ты не сказал мне? Я бы тебе подарила на память.

Продолжая курить, я признался:

— Я и сам не ожидал, что куплю. Вышло все слу­чайно. В этом виноват бокс, который мы смотрели, и еще... один спортсмен, которого я вчера увидел.

— Знакомый?

— Нет, — покачал я головой. — В первый раз видел; около института физкультуры.

— А причем здесь бокс? — спросила она осторожно после молчания.

— Помнишь Старика? Прозвище ему действительно дали за возраст. И за опыт. Так вот, он нашел в себе силы, чтобы выиграть бой у молодого, отличного бок­сера... Так уж мне-то сам бог велел найти в себе эти силы... Кроме того, он оказался фронтовиком. — Я вы­бросил папиросу, и мы медленно пошли по пер­рону.

— Ты там не только делаешь зарядку с выздорав­ливающими, но и занимаешься спортом? — спросила Лада.

— Нет, — покачал я головой. — Но приеду — буду. Нужна нагрузка на ногу.

— Я думала: главное для диска — руки.

Я горько усмехнулся.

— Нет. Один наш крупный специалист по легкой атлетике сказал: «Фигурально выражаясь, диск метают ногами»... Я, может, даже заведу велосипед.

— Велосипед... — повторила она задумчиво. — Зна­ешь, мне Володя рассказывал, что мечтой его детства был велосипед.

Когда она заговорила о Володе, я вздрогнул: «Зна­чит, она ни на минуту не забывает о нем».

А она продолжала:

— На руднике, где он рос, был сын главного инже­нера, ему подарили велосипед... Единственный велосипед во всем поселке. Все ребята с завистью смотрели на него. А мальчик никому не давал прокатиться. Исклю­чением был Володя, потому что он бил этого маменьки­ного сынка и играл лучше всех в бабки... как он называл, в «панки»... Катался он так: разбежится и ляжет на живот... Расплачивался за это самыми лучшими бабка­ми... Но так всю жизнь велосипед был чужим... И, в об­щем, недосягаемым... Позже, когда Володя окончил десятый класс, в город, где он жил, вернулись два его друга... Оба работали на золотых приисках. Они при­везли целую кучу каких-то купонов, которые получили за добытое золото, и позвали Володю путешествовать на юг... Это были удивительные друзья — у них было все общее: и последний кусок хлеба, и большие деньги... Они объехали Крым и в Киеве, в торгсине (помнишь, были торгсины?) купили по велосипеду... На купоны... Велосипед стоил там двадцать пять рублей... И поехали по Киеву. Забрались на какую-то гору, по-моему, к Кие­во-Печерской лавре, и прокляли велосипеды... Старший, заводила, говорит: «К черту велосипед, лучше ездить на поезде; да и в поезд нас с ним не пустят». Поставил его, пнул ногой — и велосипед укатился под откос. Володя поставил и пнул. Третий друг поставил и пнул...

Она вздрогнула и схватила меня за руку:

— Иди в вагон. Уже зажгли зеленый свет.

Я взялся за поручень одной рукой и наклонился с первой ступеньки. Она протянула мне губы. Потом меня оттеснили в тамбур. Глядя через спины людей, я махал ей рукой.

Она шла вслед за поездом.

Когда она скрылась, я достал папиросы и с жадно­стью закурил.

Глава восьмая

Я вернулся из Москвы повеселевшим. Мне хотелось сразу же окунуться в работу, жажда деятельности обу­яла меня.

Комиссар мне сказал:

— Моя вина, недоглядел, почему вы уехали в сол­датской шинели. Получите форму, которая вам положе­на по званию. И наденьте погоны. Носила же их девуш­ка, работавшая до вас.

Я рассмеялся:

— Но у нее были сержантские. Вряд ли мои будут соответствовать должности инструктора лечебной физ­культуры?

— Разве это так важно? — произнес он искренне, вскинув на меня глаза.

Я снова рассмеялся, представив, как будут поражены бойцы батальона выздоравливающих.

Китель оказался, как принято у нас говорить, «БУ»— «бывший в употреблении», однако сидел на мне хорошо.

Утром я вышел на зарядку во всей форме и сделал вид, что не замечаю удивленных взглядов.

Я оглядел строй и заявил:

— С сегодняшнего дня мы начинаем заниматься всерьез. Все вы отсюда отправляетесь не на печку к теще, а на фронт. Поэтому будем проводить зарядку в обстановке, приближенной к фронтовой. Со своей сто­роны обещаю, что я буду выполнять все, что положено выполнять вам.

В рядах послышалось ворчание, но я сразу оборвал его:

— Снять рубашки и построиться на волейбольной площадке!

Я снял с себя китель, рубашку и первым вышел на улицу.

Была мягкая, напоминающая московскую, погода. На краешке железной крыши госпиталя дотаивал снежок.

Испугавшись нашего появления, с забора поднялись стаей черные галки.

Хромая, я трусил впереди растянувшейся колонны. Вероятно, к удовольствию бежавших за мной, я пере­шел на шаг.

Следовало бы побегать еще, но я больше не мог. Зато и задал я упражнения — они-то были мне под силу!

Когда кончили обтирание снегом, я заявил:

— Договоримся, чтобы никаких жалоб. Гриппом болеют не от этого. Больше того, через месяц никому из вас грипп не будет страшен.

Я видел, что многие смотрят на меня обиженно, но выдержал их взгляды и сказал: