— Ребята, молочка парного не хотите ли? — спросила тетя Фрося.— Чтой-то вы, гляжу, пригорюнились? Все, слышу, спорите, спорите. А чего вам спорить? Слава богу, в люди вы вышли...— Тетя Фрося тяжело вздохнула.— Выпьете, что ли?
Чадов поблагодарил и взял стакан. Виктор отказался.
«День скоро станет таким коротким,— подумал он, вновь поглядев в окно,— что работать в две смены без освещения уже будет нельзя... А жаль! Двухсменная работа здорово выручила бы».
Чадов залпом выпил молоко и еще раз поблагодарил.
— В городе такого не попробуешь,— добавил он.
— Господи! О чем я и говорю... Еще пей! Пей на здоровье!
— Нет, спасибо,— засмеялся Чадов и попросил:— Тетя Фрося, не разрешите ли у вас переночевать? Не хочется в комнату приезжих идти, неуютно там как-то, да и скучно.
— Ночуй, ночуй, места хватит...
— Ты, Виктор, не возражаешь? — Чадов внимательно посмотрел на товарища.
Честно говоря, присутствие Чадова уже начало как-то стеснять Виктора. Он ждал его ухода, чтобы поговорить с Леной, узнать, чем она расстроена. Но можно ли отказать человеку в ночлеге, особенно не в своем доме?
— Конечно, о чем спрашивать,— пожал он плечами.
Чадов заметно повеселел, словно не надеялся на согласие Виктора. Тетя Фрося вскоре заторопилась в магазин, который закрывался в десять часов, и от порога многозначительно спросила, не нужно ли чего молодым людям купить.
— Купите, если есть, бутылку коньяку,— неожиданно решил Виктор, доставая деньги.
— И вторую за мой счет,— сразу же отозвался Чадов, тоже протягивая сторублевку.
— Нет, хватит одной... Я хочу отплатить долг.
,Тетя Фрося ушла, и снова они остались вдвоем.
— Рыбачишь? — спросил Чадов.
— Два раза бывал...
— Рыбалка здесь отменная. Надо будет вечерок посидеть с удочкой... Расскажи-ка мне поподробнее о твоих предложениях... Мне Рантуева и Панкратов о них говорили, но хотелось бы от тебя услышать.
Виктор принялся рассказывать без всякого настроения, но постепенно увлекся, даже достал бумаги с подсчетами и выкладками.
Чадов выслушал с интересом, кое-что записал в блокнот и удивленно спросил:
— Неужели Тихон не поддержал твоих предложений? Насколько я понимаю, речь идет о создании нормального технологического процесса? Ведь это такая малость, а он против?
— Кто тебе сказал, что он против? Он лишь хочет осуществлять их постепенно.
— Витя, не хитри! Сам знаешь, что говоришь неправду... Все ясно. Тихон сам виноват во всем, потому-то и сопротивляется.
— Слушай, не раздувай выдуманную тобою же склоку. Мы сами во всем разберемся.
— Витя, твоя точка зрения беспринципна...— укоряюще покачал головой Чадов.— Почему ты начинаешь вилять?
— Хорошо, допустим, Орлиев неправ... Допустим, он совершил ошибку. Повторяю, допустим... Но почему же ты цепляешься за ту ошибку, возводишь ее в принцип? Ты же сам протестовал против подобных методов.
— С Тихоном можно бороться лишь его методами. Ничего не прощать, ничего не забывать. Каждую ошибку у других он любит рассматривать как проявление определенной линии. Пусть на себе испытает, что это значит.
— Но чем же в таком случае ты сам будешь отличаться от Тихона? Ты восстаешь против жестокости, а сам готовишься проявить еще большую...
— Эх, Витя, Витя! Не довелось, видно, тебе испытать силу карающей руки Тихона... А я своими глазами видел. Помнишь, поросозерский поход! Ты тогда остался раненым и многого не знаешь... Помнишь, был у нас боец Шувалов. Ты думаешь, он погиб? Нет, он был расстрелян. Расстрелян за то, что на какие-то минуты сомкнул на посту глаза и Тихон обнаружил это. А ведь на месте
Шувалова мог быть и я, и ты... Легко ли было не сомкнуть глаза, когда люди валились от усталости и засыпали стоя.
— Но ты же знаешь, что Орлиев поступил так не ради себя,— возразил Виктор.— Конечно, очень жестоко, но этого, вероятно, требовала обстановка. Отряд был в окружении, и все могло кончиться трагедией.
— Да, обстановка была тяжелая, очень тяжелая,— согласился Чадов.— Однако она не стала легче от того, что мы лишились еще одного хорошего бойца... Возможно, я понял бы Орлиева, если бы он имел дело с какими-то несознательными элементами. Но ведь, черт побери, он командовал людьми, которые добровольно пошли сражаться с врагом... Значит, такая крайняя мера не имела даже воспитательного значения. Она была рассчитана на устрашение, а значит, была продиктована или неверием в людей или чистым формализмом. Провинился человек — и баста.
— Возможно, тогда была ошибка Орлиева, но я не хочу судить его за прошлое. Мы даже не имеем права на это. Нам легко — мы там отвечали лишь за самих себя. Он думал за всех. И неплохо думал — мы победили.
— Против этого спорить трудно,— усмехнулся Ча-
доз.— Мы действительно победили... Но побелили не благодаря жестокости Орлиева, а вопреки ей... Вот что действительно достойно восхищения. А Орлиев не понимает этого.
— Ты говорил когда-нибудь так с самим Орлиевым?
Чадов посмотрел на Виктора и рассмеялся.
— Ты думаешь, мне своя голова надоела? Да он только и ждет, чтоб к чему-нибудь прицепиться...
— Я бы не мог так,— подумав, сказал Виктор.— Как же можно думать о человеке такое и ни разу с ним не объясниться?
— Собирайся, идем,— неожиданно поднялся Чадов.
— Куда?
— К Тихону... Пойдем и потолкуем с ним начистоту. Сегодня у меня есть настроение! Кстати, и о твоих предложениях потолкуем.
Виктору и самому хотелось побывать у Орлиева, узнать, что произошло на лесопункте за время его командировки, посидеть, рассказать о Гурышеве, Белянине, Потапове.
— Лена, я ненадолго уйду,— приоткрыв дверь в другую комнату, сказал он.
Лена читала лежа в кровати, придвинув к изголовью табуретку с лампой. Оторвавшись от книги, она долго не могла прийти в себя, потом, устало потянувшись, с улыбкой поманила мужа пальцем.
— Вы еще спорите? — прошептала она, прильнув к нему.— Опять ты небритый?! Ты знаешь, мне он сегодня совсем-совсем не понравился.
— Чадов? Почему? — Виктор покосился на полуоткрытую дверь.
— Не знаю... Просто он какой-то неприятный. Он ведь тебя не любит. Я это почему-то сегодня почувствовала... И потом — он чего-то от тебя хочет... Ты надолго? Без тебя мне теперь здесь так грустно бывает.
— Мы к Орлиеву. Ничего, Леночка, скоро достроят дом, и мы переедем в свою квартиру.
— Ты на меня не сердишься? Потом я расскажу тебе что-то важное, хорошо?
— Виктор, я подожду тебя на улице! — крикнул Чадов.
— Я иду...
ГЛАВА ШЕСТАЯ 1
Тихон Захарович был дома. Это они увидели, как только свернули с шоссе к общежитию. Окно на торцовой стене барака тускло лучилось зеленоватой полоской света, которая с каждым шагом раздвигалась, открывая все шире внутренность комнаты. Вот уже выглянул край абажура, отбрасывавшего яркий свет вниз, на листы белой бумаги. Вот за стеклом показалась огромная орли-евская рука, державшая авторучку. Рука дернулась и быстро-быстро покатилась по листу бумаги. Сам Орлиев все еще был скрыт косяком окна. Еще шаг, и прямо перед ними — орлиевское лицо. В зеленоватом свете оно выглядело неестественно белым. Не было в нем ни обычной строгости, ни отчужденной сосредоточенности, когда Орлиев и слушает человека, и делает вид, что все это пустая трата времени.
Когда Курганов и Чадов проходили мимо окна, Орлиев оторвался от работы, задумчиво поглядел в черноту ночи. Виктор даже остановился, так как глаза Тихона Захаровича были устремлены прямо на него. Но Орлиев ничего не заметил и вновь склонился к столу.
— Бьюсь об заклад, мемуары строчит! — усмехнулся Чадов.— Представляю себе, что он там наворочал.
— Хватит тебе умничать! — оборвал его Виктор.— Неужели не надоело?
Чадов постучал в дверь и, не ожидая ответа, вошел.
— Здравствуйте, Тихон Захарович! А мы к вам на огонек, как говорится... Сидели вот у Курганова, дай, думаем, сходим, благо ночь теперь длинная, успеем выспаться...