Я не смог бы даже сейчас подробно изложить «сменовехов-' скую» программу. Да никогда я ее и не знал подробно, а сборника статей «Смена вех» отродясь не держал в руках.

Известно было, что, особенно поначалу, настроения «сменовеховцев» питались надеждами на то, что объявленная в Советской России новая экономическая политика (нэп) означает буржуазное перерождение Советов и сулит в будущем реставрацию капитализма в России. Истолковав таким образом нэп, группа литераторов-эмигрантов (Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, Ю. Н. Потехин, С. С. Лукьянов, А. В. Бобршцев-Пуш-* кин) еще в 1921 году в своем сборнике «Смена вех» призвала эмигрантов к примирению с советской властью и возвращению на Родину.

«Накануневцы» были как бы левым крылом среди эмигрантов, сменивших «вехи», но и в этом «левом» были свои расслоения. Так, Алексей Николаевич Толстой принадлежал к эмигрантской группе, уже никак не связывающей свое «сменовеховство» с какими-либо надеждами на реставрацию капитализма в России.

Из всех «сменовеховцев» именно «накануневцы» решительнее других подняли голос за сотрудничество с советской властью, за труд на пользу Советской страны. И также подняли голос против антисоветских клеветников, против козней бело-гвардейщины за границей. «Накануне» будет противостоять антисоветским эмигрантским изданиям. А русская белая эмиграция в те годы была еще многочисленна и пользовалась за границей влиянием.

Итак, мне предлагается стать постоянным московским корреспондентом этой газеты и литературным секретарем ее московской редакции. Мой земляк-дипломат, бывший секретарем советской делегации в Генуе, сказал, что уверен во мне и готов рекомендовать меня Кричу. Крич должен руководить московской редакцией «Накануне». Через некоторое время его сменит Михаил Левидов. Пока что Левидов в Лондоне представитель нашего телеграфного агентства.

Чуть не через день я приступил к работе. Работы не было пока никакой. Крич требовал только, чтобы я время от времени являлся к нему узнавать, не наступило ли время работать.

Жил он в доме Наркоминдела на Кузнецком мосту и был небезызвестным журналистом Михаилом Кричевским. Крич — его псевдоним в дореволюционной печати. В 1923 году вышел дневник Алексея Суворина — издателя «Нового времени». Именно Крич опубликовал его со своими интересными примечаниями.

Крич, тридцатипятилетний и элегантный, как и подобало * работнику Наркоминдела, дал мне понять, что лично ему недосуг заниматься созданием московской редакции «Накануне». Заниматься этим будет... Кричевская. И он представил меня * своей супруге.

Вот уже не помню, как звали эту импозантную, со светскими манерами супругу Кричевского. О ней говорили, что в прошлом она была личным секретарем члена Государственной думы В. В. Шульгина. Бог ее знает, как и при каких обстоятельствах стала она супругой журналиста и наркоминдельца Кричевского. За глаза мы называли ее «мадам». Вскоре после конца «Накануне» мадам укатила в Париж, оставив мужа в Москве. Крича я встречал несколько лет спустя. Он с умилением рассказывал, что мадам прекрасно устроена в Париже, открыла ателье не то дамских шляп, не то модного дамского платья и время от времени пишет из Парижа своему доброму Кричу...

Вот эта мадам до прибытия в Москву Михаила Левидова и стала полноправной хозяйкой московской редакции берлинской «сменовеховской» газеты «Накануне».

Она держала себя как хозяйка литературного салона. У нее были свои любимцы — Юрий Слезкин и Владимир Лидин,— наиболее респектабельные из всех бывавших в этом салоне писателей. Появлялись они в нашей редакции в изящных, купленных за границей пальто, очаровывали всех своими манерами и печатались в «Литературном приложении» к «Накануне» особенно часто.

Благоволил к ним даже сам Калменс. Но как же рассказывать о московской редакции «Накануне», не представив сначала Семена Николаевича Калменса! Никто из москвичей-«нака-нуневцев» не сможет его забыть! Калменс был главою конторы редакции и ведал всем хозяйством этой конторы, всеми ее финансами. Он следил за получением ежедневно прибывавших самолетами «Дерулюфт» из Берлина пачек газет «Накануне», распространением газеты в Москве и во всех больших городах страны, сбором объявлений и уж не знаю, чем там еще! Без благословения Калменса ни один автор не мог получить гонорара.

По образованию он фармацевт. В недавнем прошлом — дипломатический курьер, возивший диппочту между Москвой п Тегераном и потому считавший себя знатоком Ирана. По душевным своим влечениям Калменс — обожатель литературного общества и разговоров о литературе. И наконец — переводчик, переводивший пьесы с немецкого. После того как одна из них — «Пламя» — пошла на сцене театра Корша, он начинал всякую фразу со слов: «Мы, драматурги...»

Многим Калменс казался грозным, несговорчивым и скупым. На деле был добр, общителен, болтлив, неглуп, но способен был возненавидеть каждого, кто вздумал бы напомнить ему о _том, что в прошлом он фармацевт. Калменс был невообразимо горд новым своим назначением, хотел, чтобы его принимали за крупного общественного деятеля, и, хотя на судьбу принятых рукописей влияния не имел, с важностью пробегал глазами каждую рукопись, принятую Кричевской или рекомендованную мной для отправки в Берлин.

Девушки, работавшие в редакции— машинистка, конторщица и кассирша,— боялись его. Писатели подшучивали над ним.

Ему ужасно не нравилось, что я являлся в редакцию в обмотках, в ботинках со сбитыми каблуками, в вельветовой рыжей * толстовке, а зимой в куртке мехом наружу. И так же не нравилось, когда я приводил в редакцию дурно одетых молодых начинающих литераторов. Дальше я еще расскажу, как разгневало Калменса появление в нашей редакции «каких-то бродяг» — Валентина Катаева и Юрия Олеши. Правда, Катаев очень скоро стал одним из наиболее любимых авторов «Накануне». Уже недели через три после первого знакомства с редакцией он стал одеваться хотя и не так изящно, как Слезкин и Лидин, но вполне прилично, и Калменс не только аккуратно выплачивал ему гонорар, но и беспрекословно давал авансы.

Однажды Семен Николаевич вошел в помещение редакции в новой шубе. Боже, какой он произвел фурор!

В те времена обзавестись новой шубой доступно было разве что только нэпманам-богачам. Я помню, как однажды беллетрист Ефим Зозуля пришел к нам в редакцию необыкновенно счастливый. Он просил поздравить его с редкой писательской удачей: наконец-то собрал деньги и на сухаревской барахолке купил своей жене вполне приличную, по его словам, шубу — «совсем, совсем еще мало ношенную». Зозуля назвал цену, разумеется, в миллионах рублей. Его обступили, и он должен был подробно описать, как выглядит «новая» женина шуба.

Зозуля оптимистически заключил:

— На три года жене этой шубы хватит. А через три года будет совсем другая жизнь. Писатели смогут заказывать своим женам новые шубы у каких-нибудь там, я не знаю, модных портных!

У окруживших его молодых литераторов дух захватило от таких предсказаний. Впрочем, Зозуля всегда отличался безудержным оптимизмом.

Шуба Семена Николаевича ^Калменса также была куплена на одной из бесчисленных барахолок Москвы. Это была умопомрачительная мало поношенная старомодная шуба на дорогом меху. Все поздравляли Калменса, щупали черный с искоркой «верх», почтительно поглаживали пальцами мех. Наш Кал-менс сиял. Он всерьез говорил, что вынужден был купить шубу ради поддержания чести редакции. Он никогда, даже в самые сильные морозы, не застегивал шубы — ходил нараспашку. Все должны были видеть, что его шуба на дорогом меху,— иной шубы и не может быть у заведующего конторой московской редакции берлинской газеты «Накануне»!

Газета была поставлена на широкую ногу. Небольшого формата, в каком обычно выходили газеты в Германии, «Накануне» издавала три приложения в неделю, каждое не меньше чем на восемь полос: «Литературные» под редакцией А. Н. Толстого, «Экономическое» под редакцией проф. Г. Г. Швиттау и иллюстрированное «Кинообозрение» под редакцией О. С. Мельника.