Ваня блуждает в лесу и оказывается вблизи избушки, где Енакиев расположился со своим штабом. Он встречается с «роскошным» мальчиком Вознесенским. Вознесенский — в новешеньком полном воинском обмундировании, сшитом специально по мальчику, да еще с «шашечкой» как раз по его росту и силам! Вознесенский — счастливый сын полка: он по всей форме занесен в воинские списки. Ваня подавлен «величием» Вознесенского. Тем горше его обида на капитана Ена-киева. Но, расспрашивая «счастливого» сына полка, Ваня делает вид, будто вовсе ему не завидует. Сперантова намеренно показывала, как далеко не всегда удавалось Ване скрыть эту зависть.

Вознесенский горд своим воинским видом и высокомерно приказывает «штатскому мальчику» покинуть район расположения штаба. Когда спор доходит почти до драки, Сперантова — Ваня быстро-быстро оглядывает противника и понимает, что с ним не справиться. Вознесенский куда сильнее хрупкого Вани. Ваня струхнул: если это еще скрыто от Вознесенского, то уже не скрыто от зрителей. Однако не отступать же перед противником! Здесь Сперантова играла лучшую из своих импровизаций, возникших в репетиционный период. Катаев только ахал, смотря ее: «Изумительно! Здорово как! Вот для кого писать!» Он сидел, как зритель, еще не знающий пьесу.

...Ваня поспешно оглядывался по сторонам. Он как бы искал предлога для отступления. И вдруг замечал самовар на камне вблизи избушки. В два прыжка Ваня у самовара. Нет, он вовсе не отступал — просто ему понадобилось посмотреть, что это за самовар в лесу! Он, мол, и к самовару-то подскочил только, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к Вознесенскому! И порывисто схватился за самовар. Но самовар горяч, Ваня даже подпрыгнул от боли. Первый порыв — взгляд в сторону Вознесенского: видел ли тот? Только бы не показаться в его глазах смешным! Боль, однако, изрядна. Ваня то и дело ловчит незаметно для Вознесенского подуть на обожженные пальцы. Вся сцена коротка, почти без слов. Но с какой отчетливостью показано, как Ваня подавляет в себе детскую робость, как силится скрыть от противника, что боится его, и с какой выдержкой скрывает, что ему очень больно!

Ваня попадает в фашистский плен. Его допрашивают, то пытаясь соблазнить всякими благами, то грозя, и наконец избивают хлыстом. Ваня прикидывается несмышленышем. И чем старательнее, чем убедительнее Ваня Сперантовой притворяется перед гитлеровцами забитым, малосообразительным простачком, тем более он возвеличивается в глазах зрителей. Тем очевиднее нравственное торжество Вани. Его героичность не умаляется чисто детским испугом перед хлыстом взбешенной немки: «Тетенька, не бейте меня!»

Великолепной силой своего искусства Сперантова как бы напоминала, что Ваня Солнцев — юный человек нового поколения. Его поколение с детства закалено в испытаниях Великой Отечественной войны. И в этом поколении — будущее народа.

Прошел год после «Сына полка», и в театре появилась пьеса Сергея Михалкова «Красный галстук». Как и в «Сыне полка», главную роль в этой пьесе играла Сперантова. И вдруг обнаружилась нерасторжимая связь между ее замыслом Вани Солнцева и ее замыслом Шуры Бадейкина, героя «Красного галстука».

Михалков впервые написал психологическую пьесу для детей. «Зримого действия» в ней очень мало. На сцене почти не меняются декорации, не развертываются внешне занимательные происшествия, не загаданы тайны, нет зрелища. Юные герои на протяжении восьми картин разбираются в поступках друг друга, рассуждают о жизни, открывают друг другу свою душевную жизнь. «Красный галстук» поколебал старые правила детской драматургии. Нет истин, незыблемых для всех поколений юных зрителей. Я этой пьесе обрадовался. Когда Михалков попросил меня написать предисловие к изданию его пьес, о «Красном галстуке» я написал с большой охотой.

Мне пришлось повторить то, что я говорил в театре во время бесед о пьесе. Вот тема спектакля, товарищи: «В советском обществе каждый ребенок в каждом взрослом находит своего отца. И каждый взрослый в каждом ребенке видит свое дитя!»

Михалков пришел в совершенный восторг от этих слов:

— Слу-ушай, это же замеча-ательно! Ка-а-ак это здорово ты, Эмилий, сказа-ал!

Я объяснил, что это не я сказал. Когда-то в тридцатые годы я слышал эти слова от легендарного Бетала Калмыкова, а сейчас, беседуя о «Красном галстуке», вспомнил их, подумал, что они могут помочь актерам.

— Слу-ушай, почему ты мне раньше их не ска-а-азал, когда я еще писал пьесу? Ты же знал, о чем я пишу.

— Дорогой Сергей, нельзя же подсказывать автору идею пьесы, когда он только пишет ее! Нельзя подгонять образы под идею. Но когда пьеса написана, можно говорить об ее идее. По-моему, так, Сергей.

— А по-очему в таком случае ты говоришь об этой идее актерам до того, как они создали свои образы?

— Я объясняю им твою пьесу. Объясняю, как я понимаю ее.

— Напиши это в своем предисловии.

Я написал.

В пьесе «Красный галстук» два главных действующих лица: сын директора завода, избалованный, самонадеянный, ленивый, хотя и способный Валерий Вишняков, и сирота, без семьи, без дома Шура Бадейкин. Родители Валерия берут Шуру в свою семью. Избалованный Валерий поражен, когда в беседе с ним Шура и свое горькое детство называет счастливым. Тут зрители в зале задумываются. В чем счастье несчастного Шуры Бадейкина? В любом другом обществе все, что стряслось с Шурой Бадейкиным, неизбежно вызвало бы в мальчике страх перед жизнью, утрату веры в свое будущее, убило бы в нем волю, интерес к жизни. Счастье Шуры в том, что даже большие личные несчастья не лишили его бесстрашия перед жизнью. Он всем своим существом ощущает, что не может пропасть в своей стране. В нем живо чувство своей страны, своего общества. Никакие несчастья личной жизни не Могу? закрыть перед ним путей в его «завтра». И опять, играя маленького несчастного Шуру Бадейкина, Сперантова видела и раскрывала в нем будущего человека!

Впечатление от созданного Сперантовой образа Шуры складывалось даже не столько под влиянием его слов, сколько под влиянием его внутренней уверенности в будущем, его душевной твердости, цельности характера, не искаженного, не придавленного несчастьями. Сперантова передавала все это в рисунке каждого жеста Шуры, в интонациях его голоса, блеске глаз, как бы глядящих в завтра, и даже в сценах молчания, полных глубоких детских раздумий. Сквозь облик юного Шуры проступали черты будущего человека в ребенке. Этого человека не согнут никакие личные горести, как бы ни были они велики, ибо ему дано обрести цель и смысл человеческой жизни.

Вскоре после «Красного галстука» я как-то зашел к Сперантовой. Сперантова, угощая «зарайским» студнем, в виде особого благоволения наполняя водкой «андерсеновский» заветный стаканчик, вдруг вспомнила давнишнюю свою женскую роль *— Елочки в пьесе В. Любимовой «Совершеннолетие». Играла эту Елочку лет десять тому назад, когда была уже известной актрисой.

— Вы меня знаете, я больше привыкла играть мальчишек, а не девчонок. И играть интереснее, и получались лучше. А тут вдруг самой захотелось сыграть эту Елочку. И не то чтобы роль особенная какая-то. Так себе роль была. Но чем эта Елочка заинтересовала меня? Девчонка, только что кончила среднюю школу и мечтает посвятить свою жизнь театру. Ну совсем, как я сама в годы Елочки. Я же, как и эта Елочка, сама себя убеждала еще в Зарайске: «А вот буду актрисой!» Ну и сыграла. И кажется, ничего себе. И так было мне приятно повторять эти Елочкины слова: «А вот буду актрисой!» Я даже повторила их большее число раз, чем надо было по роли. Ей-богу!

«А вот буду актрисой!» — упорно твердила когда-то маленькая хрупкая девочка в тихом Зарайске. И бежала из Зарайска в Москву.

Могла стать актрисой Московского Художественного театра. Предпочла играть для детей. И стала Ермоловой детских театров.

НЕВИДИМЫЕ

СОБЕСЕДНИКИ

I

ни не позабудутся, эти первые ночи налетов на добрый огромный город, строенный поколениями русских людей на перекрестке путей России. Мы знали, что однажды они начнутся ночи огня и смерти,— враг потщится обрушить с московского неба огонь на крыши Москвы. Но никто не думал, что фашистский налет окажется таким беспорядочным и бесплодным.