— Э, полно, Феничка, — стараясь скрыть своё волнение, проговорил Ртищев, — брось, зачем такие страхи придумывать? Никто от тебя твоего сына не отнимет, — живи, как хочешь!

   — Горяченька же ты, племянница, — добродушно заметил он, когда все немного успокоились, — да ты не бойся, у тебя у царицы заступа большая есть, царевна-матушка о тебе печётся, в обиду не даст.

Расстроенные отец и дочь Ртищевы вскоре уехали от Морозовой.

Они не знали, что Морозова уже давно готовится в монахини.

Пострижение Морозовой совершалось здесь же, в её доме, совершал его старовер, бывший Тихвинский игумен Досифей.

Федосья Прокопьевна была наречена Феодорой, и Досифей отдал её в послушание той же Мелании.

   — Зело желала я иноческого образа и жития и наконец удостоилась его сподобиться! — восторженно говорила новая инокиня своему наставнику Аввакуму и начала отдаваться ещё больше подвигам, посту, молитве и молчанию, управление же домом передала своим верным людям.

IX

Прошло два года.

Про Морозову у царя говорили мало.

Редко появлялась Федосья Прокопьевна и у царицы. Но обстоятельства заставляли её всё-таки не разрывать сношений с царскими палатами.

Аввакум, а равно и Мелания, которых она слушалась, заставляли её, в видах предосторожности, бывать на торжественных выходах в Кремле.

   — Свет мой, сестра Феодора, — говорил Морозовой не раз протопоп, — ради бережения нас всех должна ты бывать у царя. Как минута злая придёт, — сможешь всем нам помочь!

И вдова послушно исполняла его волю.

Сам Аввакум проводил всё время в духовных прениях с православным духовенством. Чаще всего ходил он для этого в дом к Феодору Ртищеву, куда являлись для споров с ним киевские учёные монахи.

Жил он по-прежнему в доме Морозовой.

Здесь навещала его и сестра Морозова, княгиня Урусова, духовная дочь Аввакума.

Скоро постигло начинавших укрепляться староверов неожиданное горе.

В сентябре 1867 года скончалась Анна Ильинишна, вдова Бориса Ивановича, последнее время бывшая верной заступницею их перед царём, благодаря своей сестре-царице.

Закручинились о смерти золовки Мелания и Федосья Прокопьевна.

   — За нас царица-матушка, — уверенно сказала боярыня, — она нам всегда поможет!..

Задумчиво покачала головой Мелания и ничего не ответила.

Снова минул год.

Первого сентября 1668 года к Морозовой явился царский посол — великий государь приказал звать Морозову на обед в царские палаты...

Морозова решила посоветоваться со своей наставницей Меланией.

   — Не премини сходить, сестра Феодора, к царю: сказывали, проверить хочет, сколь ты послушна его воле.

Покоряясь воле наставницы, Морозова поехала в царские палаты.

Царица приветливо встретила любимую боярыню.

   — Редко ты к нам ныне жалуешь, Федосья Прокопьевна, — милостиво обратилась царица к гостье. — Пока была жива сестрица, ты чаще жаловала.

За столом Морозова молчала, творя в уме молитву. Ей казалось, что она нарушит послушание, если будет вести разговор.

Царь приметил её появление на праздничном обеде и по окончании его ласково сказал: — Загордилась, боярыня, ой, загордилась!

Недолго пробыла Морозова на этот раз в царских палатах, но и этого было достаточно, чтобы все обвинения, которые не переставали поступать на неё к царю, пали...

И радостная своею победой, вдова возвратилась домой к ожидающим её с нетерпением Аввакуму и Мелании.

   — Ну, уж теперь поборюсь я с отступниками, — задорно сказал протопоп, — завтра Феодор Ртищев назначил в Преображенском монастыре толкование. Тридцать иноков понаехало туда из Киева да из Межегорского монастыря, то-то поборюсь!

Дом Морозовой по-прежнему был переполнен множеством приверженцев старины. Юродивые, увечные не переводились, продолжали жить пять старцев, подначальных Мелании.

Анисья, которой когда-то, уезжая в ссылку, поручил Аввакум своё духовное стадо, находилась здесь же, и вместе со всеми совершала ежедневно положенные правила и службы.

Сама Морозова совсем перестала заботиться о доме. Сын её, Иван, настолько вырос, что мог заведовать всем. Но, опасаясь, что его увлекут никониане, протопоп Аввакум не доверял ему важных тайн, относившихся к последователям старой веры.

Неожиданно налетела новая напасть.

Царица, Мария Ильинишна, приверженность которой к старой вере всем была известна, в марте 1669 года умерла.

Скончалась царица Мария Ильинишна в третий день марта.

По обычаю тогдашнего времени, похороны должны были совершиться на другой день.

Государь не хотел уйти из комнаты почившей и почти всё время до самого погребения провёл там.

Величественно были совершены похороны.

На них присутствовали два патриарха, два митрополита, епископ, несколько архимандритов, игуменов и множество духовенства.

Стоили эти похороны по тогдашнему времени больших денег, которые сыпались щедрой рукой.

Одним нищим, следовавшим за гробом, было роздано по рублю на человека.

В третины, в девятины нищих и стражников кормили на аптекарском дворе и также давали деньги.

За отправление девятин в Чудовском монастыре царь раздал архимандриту с братией около пятисот рублей.

Немало было уплачено денег крестовым и певчим-дьякам, которые на гробу царицы псалтырь «говорили».

Царь разослал во многие монастыри для поминальных столов несколько сот осётров и белуг.

Первого апреля отправился царственный вдовец ночью по монастырям, везде молился за усопшую супругу и раздавал милостыню.

Зайдя к священнику Никите, у которого жил расслабленный Зиновий, царь, вручая ему деньги, промолвил:

   — Молись, старче Зиновий, молись о душе царицы Марии, — и горько заплакал.

Алексей Михайлович повелел освободить колодников и тюремных стрельцов и заплатить за них писцовые иски и пошлины.

Так продолжалось целый год.

По свидетельству современников, на погребение и поминовения царицы пришлось употребить половину ежегодного дохода, собиравшегося со всего государства.

Вскоре после смерти царицы, кто-то из бояр заметил царю о том, что по кружилам и кабакам не прекращаются пение и песни.

   — Твоя царская милость в горести находится, а народ веселится.

Царь вскипел. Не раздумывая велел собрать все музыкальные инструменты, какие только находились в Москве, свезти за город и сжечь.

Разрешено было заниматься музыкой одним немцам.

Но всё-таки кое-где сохранились в домах гусли, домры, сурны и гудки.

Московский люд втихомолку продолжал на них играть. Опасность быть захваченным и поплатиться битьём батогами и денежной пеней мало кого останавливала. Несмотря на разосланные повсюду грамоты от митрополита, в которых последний грозил ослушникам наказанием без пощады и отлучением от церкви, музыка продолжалась.

Молодой Иван Морозов тоже пристрастился к игре на гуслях. Но едва об этом узнала его мать, Федосья Прокопьевна, гусли были уничтожены, а молодой человек, поставленный на строгую эпитимью, долго не вспоминал про музыку.

Так хотел заставить Алексей Михайлович Москву печалиться и грустить вместе с ним о смерти своей первой супруги.

Всё сильнее разгоралась неприязнь между последователями старины и исправлениями патриарха Никона.

Во дворце царя уже не осталось никого, кто поддерживал «древнее благочестие».

С каждым днём «новшества» патриарха Никона интересовали Алексея Михайловича всё больше.

Влияние Милославских почти совсем исчезло со смертью Марии Ильинишны.

Поддержки для Морозовой более не существовало.

До царя стали доходить слухи о постриге Морозовой, и он велел ей явиться во дворец.

Боярыня решилась противиться во что бы то ни стало свиданию с Алексеем Михайловичем и на первый раз сказалась больною.

На некоторое время Морозову оставили в покое, и о ней никто не вспоминал в царских палатах.