И вместе с обеими женщинами он отправился в другой конец дома, где была устроена молельня.

Там собрался «пятирик» изгнанных инокинь. Воскурили ладан, зажгли свечи, и моление началось.

Не скоро оно окончилось.

Утомлённые долгими молитвами, инокини подошли к Аввакуму под благословение.

Затем, произведя уставные поклоны перед ним и старицею Меланией, старшая Елена обратилась к Морозовой со словами:

   — Отпусти ты нас, сестра Феодора, из твоего дома...

Боярыня изумлённо посмотрела на них.

   — С чего это вы, матери, надумали? Живите здесь спокойно.

   — Боязно нам, чтобы нас тут не захватили; гроза царского гнева приближается!

   — Нет, голубицы мои, не бойтесь, никто вас здесь не тронет!

Неуверенно посмотрели на свою хозяйку инокини. Они сознавали, что преследования Морозовой должны усилиться, и тогда всем, живущим в её доме, не миновать беды.

Видя печальные лица инокинь, Морозова поспешила их утешить.

   — Верьте мне, сёстры, теперь ещё долго никто здесь не появится.

Тяжело было ей разорять этот мирный монастырь, где долгие годы безмятежно молились они вместе, где всё уже сложилось, шло так правильно, одно за другим. Была уверенность, что устав жизни исполняется неустанно и богоугодно.

Печально расходились по своим кельям обитательницы Морозовского дома.

XIII

В царских покоях по приказу царя собрались: его духовник, ближний боярин Хитрово и князь Урусов.

Богато украшенный иконостас, весь установленный иконами, освещался трепетным светом множества лампад и восковых свечей, теплившихся почти у каждого образа.

Алексей Михайлович, одетый в домашний исподний кафтан из тёмно-алой объяри, с небольшою иерихонкою на поредевших кудрях, сидел задумавшись у стола на царском седалище.

У стены, недалеко от стола, помещались оба боярина, а духовник стоял перед царём.

   — Что же ты скажешь, отче Стефан, — нарушил первым молчание государь, — что надлежит теперь соделать с ослушницею?

Протопоп, рослый, полный, средних лет мужчина, слегка покосился на сидевшего у стены князя Урусова. Царь заметил его взгляд и проговорил:

   — Говори смело при нём: он, хотя и родственник предерзостной вдове, но верный царский слуга.

Духовник откашлялся и глухим голосом сказал:

   — Вина её известна, великий государь! Беглый протопоп Аввакум давно проживает в её доме; сказывают, что инокинь не мало, изгнанных из обителей, там же скрывается...

   — Знаем мы всё это хорошо, отче, — нетерпеливо прервал говорившего Алексей Михайлович, — ну, дальше, дальше-то что?

Протопоп немного смутился и замолчал.

Боярин Хитрово поспешил придти к нему на помощь.

   — Дозволь слово сказать, великий государь...

Царь молчаливо кивнул головою.

Оружничий царский поднялся с лавки.

   — Испробуй, государь, послать к ней архимандрита, как раньше спосылать изволил, пусть допрос учинит...

   — Не время ещё для этого! — прервал и его царь, — придёт черёд, пошлю...

Протопоп, наконец, решился предложить свой план.

   — Спосылал бы ты, государь, в Морозовский дом боярина со стрельцами, пусть схватят Аввакумку-то да стариц, а мы им здесь допрос учиним.

Царь задумался.

   — Говор великий по Москве пойдёт, ослушницу вдову, поди, вся Белокаменная знает! Не хотел-бы я разруху дому её делать! Подумайте что иное.

Присутствующие молчали.

   — Для того и созвал я вас на это малое сидение, что не хотел разглашать о дерзостной вдове всей думе, — продолжал государь и снова наклонился к столу.

   — Потайно взять её самое да представить пред твои царские очи, — робко заметил духовник.

   — Потайно! Как же тебе удастся потайно её схватить да из дому вызволить?! Неладное толкуешь ты, отче! — не удержался от замечания Алексей Михайлович.

   — Возьми, государь, в тоем случае сына её, Ивана, — предложил Хитрово.

   — Почто сие действо? Какая на нём вина — ни ты, ни я не знаем! А невиновного зачем же брать?

   — Коли сына возьмёшь, так мать сама придёт к тебе о нём просить!

   — Неладное толкуете вы мне! Что скажешь ты, князь Пётр? Тебе она роднее, ближе, ты можешь нам благой совет подать, — окинув его проницательным взглядом, сказал царь.

Урусов поднялся с лавки и, подойдя к столу, медленно произнёс:

   — Оставь её на время в покое, государь. Попробуй, авось, одумается, а я тем временем наеду к ней, поговорю с ней не как посланец царский, а как родственник.

   — Пожалуй, твоя и правда, — задумчиво прошептал Алексей Михайлович, — пождём!

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием восковых свечей.

   — Но только месяц, не больше шести недель ждать буду, а потом...

И государь решительно махнул рукою.

   — Уйти прикажешь, государь великий? — робко спросил Хитрово.

   — Идите с богом, а ты, князь Пётр, останься: ещё кое-что я передать тебе хочу.

Хитрово и царский духовник удалились.

   — Сколь жалко мне, поверишь, князь, сына Морозовой, Ивана! Сын боярина Глеба мог бы быть верным слугою мне и государству, теперь же гибнет он среди глупых бредней этих изуверов! Вот ради него только и соглашаюсь я ждать покорности Морозовой...

Урусов низко поклонился царю.

   — Спасибо, государь, за твою милость к ослушнице!

   — Всё, что я тебе сказал, всё передай ей да посоветуй ей прогнать протопопа и всех стариц! Негоже это ей, боярыне Морозовой! А коли постриг свой захочет сохранить, в любой из монастырей поступить вольна!

И царь, сам взволнованный этими словами, отпустил князя.

XIV

На другой день утром Урусов повелел жене, чтобы она шла к сестре и передала ей волю государя.

Хотя Евдокия Прокопьевна сознавала, что государь отпустил для Морозовой срок покаяния только благодаря ходатайству князя Петра, ей показалось обидным, что сестру так не любят во дворце.

   — Почто не оставят её в покое, что злого содеяла она перед великим государем, чем прогневила она его?!

Урусов гневно посмотрел на жену.

   — Сказывал я тебе чем. Ты это и сама сознаешь! Аввакум, Мелания да все им присные крутят голову твоей сестре. Пусть отошлёт их от себя, и царь всё простит ей!

   — Святых людей ты, князь, напрасно винишь; они блюдут веру православную, как она идёт издревле! Вина их, что они не хотят покориться новшествам Никона.

   — Покорятся, княгиня, покорятся, — горячо возразил Урусов, — согнут им выю!

Румянец залил лицо Евдокии Прокопьевны.

   — Никогда, князь, никогда этого не будет! В вере своей стойки они, ох, как стойки!

Изумлённо взглянул Урусов на жену.

   — Ты это откуда знаешь, княгиня, аль сама прельщена ими?

Урусова готова была признаться мужу о своих беседах с Аввакумом, но мысль, что это может повредить сестре и общему делу, остановила её.

   — Поезжай к сестре, — снова сказал Урусов, — старайся уговорить её, время ещё есть.

Княгиня уехала.

Передав Морозовой, что требовал от неё царь, Евдокия не ждала благоприятного ответа.

   — Наша вера истинна, — запальчиво вмешался в разговор Аввакум, — и не может царь о ней настоящего понятия иметь, так как Никоновой ересью прельщён.

   — Отсюда выходит, — сказала Морозова, — что царь наш неблаговерен: как же мы будем неблаговерному царю повиноваться и руку ему целовать?

   — Горе, горе церкви православной, чего только не творят никониане. Ох, собаки, что вам старина-то помешала!

- Помешала, батюшка, помешала! — воскликнули некоторые из стариц, здесь присутствующих.

Отыдите от нас, еретики, не замайте старых, святых, непорочных книг пречистых, как не беда бы содеяся в земле нашей?.. Всех еретиков от века в ереси собрали в новые книги. Духу лукавому напечатали молиться...