В церкви все рыдали, прощаясь с Никоном.

Несмотря на тёплое сентябрьское время, он лежал в гробу, не издавая никакого запаха; а патриаршая одежда, при седой огромной его бороде, давала ему особенно величественный вид и напоминала св. митрополита Филиппа.

Когда все простились с ним и хотели уж закрыть гроб, появилась сгорбленная старушка черница и, протолкавшись, взошла на подмостки и припала к руке покойника.

Долго она стояла в таком положении, но вот пошатнулась, упала с подмостков.

Придворные боярыни и царевны, стоявшие по левой стороне церкви, за занавесом, бросились подымать её — она была мертва.

Царевна Татьяна, подымавшая её, вглядевшись в её лицо, вскрикнула.

   — Мама Натя...

Погребли Никона на Голгофе же, на южной стороне, внизу, на том месте придела, где в Иерусалимском храме указывают прах Малхиседека.

После похорон государь снесся с восточными патриархами, и они признали низложение его неправильным и в грамотах писали: «Патриарх Никон столп благочестия, непоколебимый, и божественных и священных канонов сберегатель присноискуснейший, и отческих догматов, и повелений, и преданий неизреченный ревнитель и заступник достойнейший».

XLVII

ЭПИЛОГ

Прошло с небольшим полгода со дня смерти Никона, как царь Фёдор Алексеевич в Светлое Воскресенье (16 апреля 1682 г.), бывши весёлым и совсем здоровым, вдруг захворал, и 27 апреля вечером его не стало.

Остались его наследниками слабый душою брат его Иван и малолетний Пётр.

Правление государством приняла энергичная, мужественная и умная царевна София.

Получив власть, она исполнила обет свой: она соорудила церковь Богоявления.

В ските, в келии Никона, висит современный ему портрет его, с надписью посетившего эту келию, в Бозе почившего Царя-освободителя. Надпись собственноручная и гласит: «Александр, 30 мая 1837 года».

Что думал едва двадцатилетний наследник престола в этом священном месте: думал ли он о печальной участи великого человека, или тогда уже явилась у него мысль быть последователем Никона и освободить крестьян, или же он сетовал о многострадальной его жизни, или он предчувствовал тогда, что и он будет тоже великомучеником людской злобы и неблагодарности?.. Надпись его над портретом свидетельствует о сочувствии его к Никону, а жизнь его и деяния святителя были ему вполне известны, так как он был отличный знаток истории своего народа.

Над могилою Никона ныне повешены двухпудовые железные вериги, состоящие из цепи с железными крестами, которые возлагал на себя Никон во время его пребывания в монастыре.

У гроба патриарха служатся обыкновенно все совершаемые в храме панихиды, причём на каждой из них поминается его имя во главе прочих.

Храм докончен ещё царём Фёдором Алексеевичем и царевною Софиею и торжественно освящён в 1685 г. патриархом Иоакимом, причём тот служил панихиду Никону как патриарху. Потом переделывался храм несколько раз и теперь, по грандиозности своей это одно из лучших зданий в России.

Но бессмертнейший памятник поставил себе Никон присоединением Малороссии и Белоруссии к России и тем благолепием и великими началами братолюбия, веротерпимости и милосердия, которыми обязана ему всецело наша православная церковь.

Но, спросите вы, как же появилась на свете вновь мама Натя, когда её сожгли в Темникове в срубе?

Запорожцы, находившиеся в этом городе с Долгоруким, узнав её, спасли из темницы, а на её месте сожжён труп умершей в тот день женщины.

Г. Т. Северцев-Полилов

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

I

1648 год Москва встретила весело.

В январе женился молодой царь Алексей Михайлович на Марии Ильинишне Милославской.

Свадьбу отпраздновали по старинным дедовским обычаям. Посаженною матерью у государя была боярыня Авдотья Алексеевна Морозова, жена Глеба — брата его дядьки, пестуна и кормильца, Бориса Ивановича Морозова.

Немолод Глеб Иванович: полсотни скоро минёт, тридцать лет женат на Авдотье Алексеевне.

Женился он в ту пору, когда ещё боярином не был; в 1637 году пожаловал его покойный государь Михаил Фёдорович боярством.

Статен ещё боярин Морозов, — в тёмных кудрях только кое-где ещё серебристая проседь показалась. А в высокой боярской шапке и аксамитовом кафтане, с расчёсанной тёмно-русой бородой, совсем молодым человеком казался.

   — Ой, Глебушка, куда до тебя брату Борису Ивановичу. Он тебе в отцы смотрит! — сказала мужу Авдотья Алексеевна.

   — Да и ты, жена, ещё не старой кажешься, — шутливо отозвался Глеб Иванович.

Боярыня улыбнувшись встала навстречу новобрачным, возвращавшимся из-под венца в царские палаты.

Затрезвонили во все колокола на кремлёвской колокольне; царский ход двинулся из Успенского собора; супруги Морозовы расстались.

Боярыня вошла в золотую палату, где в красном углу лежали на аналое иконы и стоял пышный каравай белого хлеба; Глеб же Иванович вышел вместе с царским тестем, Милославским, на красное крыльцо для встречи молодых.

   — Кто это? — спросил Глеб Милославского, указывая ему на рослого мужчину, шедшего в числе «сверстных», то есть родственных невест дворян.

   — Сродственник дальний нам по женину роду, Прокопий Фёдорович Соковнин. А вот среди боярышен, видишь, две его дочери, Феня да Дуня.

Морозов взглянул и обомлел.

Обе девушки выделялись из толпы своих сверстниц. В особенности красавицею выглядела старшая из них, Феня.

   — Наградил же Господь твоего сродственника такими дочерьми, — прошептал Глеб Иванович.

   — А вон там и сынок его Фёдор, — продолжал Милославский, — царь-батюшка не обошёл и его своею милостью, в стольники пожаловал!

Но Морозов не слышал, что ему говорил царский тесть: всё его внимание было поглощено девушкою.

При самом входе в палату молодых поставили на «мех», и две постельные боярыни обсыпали их хмелем, пшеничным зерном и золотыми ефимками, — чтобы новобрачным жилось весело, сытно и богато.

После всего повеличали молодых царя и царицу и сели за свадебный стол в столовой палате.

Долго тянулся пир.

Утомлённые приготовлениями к свадьбе молодые царь и царица удалились на покой.

Отшумела царская свадьба.

При молодой царице, Марье Ильинишне, появилось в Кремле много новых лиц.

Через месяц после царской свадьбы старик Соковнин пожалован был в царицыны дворецкие. На его обязанностях было «сидеть за поставцом царицына стола», то есть отпускать для царицы яства.

Не прошло и четырёх месяцев после этого, как его пожаловали в сокольничьи.

Сыновья его Фёдор и малолетний Алексей сделаны были ещё раньше стольниками. Что же касается до обеих девушек, то они были взяты в верхние палаты к государыне.

Для незнатной и небогатой семьи Соковниных такое возвышение было неожиданным.

Теперь, благодаря родству с молодой царицею, Прокопий Фёдорович мечтал и о думном дворянстве.

Милославские поддерживали своих родичей и помогали им подыматься по ступеням лестницы придворных чинов.

Одно только удручало старика Соковнина: его роду приходилось занимать всё ещё предпоследнее место.

Но он надеялся, что это только временно.

II

В богатой опочивальне Морозовского дома, раскидавшись на постели, лежала боярыня Авдотья Алексеевна. Огневица трясла её уже более недели, пробовали лечить домашними средствами, баню несколько раз вытапливали и в ней знахарки различными снадобьями в самом жару тёрли больную, заговоры против огневицы делали, но ничто не помогало, — горячка не покидала Морозову.

С каждым днём ей становилось хуже: бред и жар усиливались, она не узнавала даже самых близких.

   — Сегодня придёт царёв лекарь Готфрид, — сказал Глеб Иванович, возвратясь из царских палат. Но больная ничего не слышала и не понимала. Бессмысленно смотрела она на стоящего у постели мужа и вздрагивала всем телом.