— Нюша, — сказала она, нащупывая у кровати сумку и доставая сигареты, — я во сне что-то говорила? Если услышишь, не обращай внимания.

Нюша, сидя рядом, медленно повернулась к ней. На темпом, теряющемся в сумраке лице грозно и презирающе светили глаза.

— Что-то, доченька, ты со мной ровно как с вражиной заговорила? — спросила молодым от негодования голосом Нюша. — Али переменилась? Али правда иудой стала да душу этим мышастым продала?

Полина, пораженная этим взрывом, смотрела на новую, незнакомую Нюшу. Та встала.

— Пришла я к тебе душу твою ослобонить, — сказала та, култыхая в глубь комнаты. — Да вижу, не ко времени я! Али нету при тебе души-то? Немец ее, видать, к себе прибрал!

Она повернулась и шаркающе заковыляла из комнаты.

И Полина решилась. Одним прыжком она настигла Нюшу, обняла за плечи, повернула, повела назад к постели.

— Нюша, — сказала она, усаживая старушку и становясь перед ней на колени, — ты мне веришь?

— Досе верила, — сказала Нюша, отвертываясь и вытирая тылом ладони беззвучные слезы, — да разве тут все поймешь? То крыла германов последним словом, то служить к им подалась!

— А если надо? — теребила Нюшу за рукав Полина. — Если надо, понимаешь?

— А если надо, — Нюша всхлипнула и тут же собрала лицо. Теперь оно было торжественным, как при клятве. — Коли надо тебе, то и меня не забудь. Нюша, она хоть бесталанная баба, да на что ни то сгодится. Потому как русская она и смерти не боится. Приказания мне отдавай, — дернула она Полину за плечо, — слышь, девонька, я на все готовая.

И она отдала Нюше «приказание». Та ушла на рассвете. Толстая в своей кацавейке и платке, в старых ботах на толстых измаянных ногах.

— Не сумлевайся, Поленька, — сказала она, прощаясь, — я их найду. У меня по всей округе родня, почище любого НКВД все знает.

Полина долго стояла у забора, слушая, как затихают Нюшины шаги. Потом вошла в дом, в гостиной сидел Бергман. Свеча освещала дрожащим светом его измученное лицо.

— Рупп, — сказала она, подходя к нему, — простите меня. Я втянула вас в это. Но поверьте, что бы ни случилось, я буду о вас молчать.

Он вдруг грузно упал со стула на колени и обнял ее ноги.

— Полин, — шептал он, и она, обожженная жаром его тела, прижавшегося к ее ногам, вся запылала, пытаясь отстранить его за плечи.

— Полин, — бормотал Бергман, прижимаясь губами к ее платью, нащупывая ими ее тело, — я люблю вас, я безмозглый дурак, Полин. Я не могу больше ждать. Плевать, что будет завтра. Я не трушу. Я хочу бороться, я ненавижу коричневых. Но прежде всего я люблю вас, Полин.

— Рупп, — сказала она, справившись наконец с дыханием и с силой отводя от себя его плечи, — Рупп, милый, но у меня есть муж. И я люблю его.

Бергман взглянул снизу угольно сверкающими глазами, встал, отошел, раскинул шторы, выдвинул голову и плечи в окно. Черемуховый запах наполнил комнату. Он стоял так с полчаса. Она, боясь его потревожить, ждала молча. Ей хотелось сейчас подойти и прижаться к этой сильной спине в чужом мундире. Утопить руки в кудрявых густых волосах. Но она знала, что никогда не сделает этого. Потому что самое страшное для нее в этом мире было предательство. И она не могла его совершить ни в большом, ни в малом.

— Извините меня, Полин, — сказал он, поворачиваясь. Он был совсем спокоен, только веко одного глаза подергивалось, и приходилось сдерживать дыхание, когда он говорил. — И я бы попросил запомнить, — сказал он с ненужной резкостью, — я избрал борьбу с режимом сознательно. И я готов к последствиям, Полин.

 

Открылась дверь. Обер-лейтенант фон Притвиц стоял в фуражке и перчатках.

— Фрау Мальцов, — сказал он, вглядываясь в нее с новым и сразу насторожившим ее интересом, — разрешите сопроводить вас в небольшое путешествие.

Она сразу подумала о Кранце и, чтобы выиграть время, стала копаться в сумочке.

— Что-то не помню, чтобы я собиралась куда-нибудь? — сказала она. — «Вот оно, — стучало в мозгу. — Ты этого ждала. Это пришло».

— Это недалеко, — сказал он, — поторопитесь, мадам, это приказ полковника.

Она вышла, прошла в сопровождении Притвица по коридорам и, повинуясь его указаниям, свернула во двор комендатуры. Притвиц, проводя ее мимо поста, опять стал разговорчив.

— Какое на вас впечатление произвела Калерия? — спросил он.

— Интересная женщина, — рассеянно откликнулась Полина. Они шли вдоль забора, по огромному, покрытому клочьями затоптанной травы двору.

Вдалеке виднелись каменные склады купцов Куренцовых. Перед войной там было зернохранилище. А теперь в них содержались заключенные, и около накрепко припертых наружными запорами железных дверей прохаживались часовые полиции.

Они шли не туда, а к какому-то низкому длинному строению из кирпича, притулившемуся у самого забора.

— Шеф необычайно ревнив, вы заметили? — болтал фон Притвиц. — Он сделал вид, что просто жаждет нашего с ней отсутствия, а потом потребовал, чтоб я проводил ее домой. Но вы видели его глаза, Полин?

— Он влюблен в нее? — спросила Полина, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Нет, но считает ее воплощением славянского темперамента и русской натуры, — засмеялся Притвиц. — Шеф очень любит Достоевского... Прошу, фрау, — позвал Притвиц, втягивая ее во тьму каменного, неприятно пахнувшего помещения, — обязанность неприятная, но я вынужден...

Они вошли в низкий покой, тускло освещенный лампочкой, и остановились. На носилках перед ними лежало тело.

— Узнаете? — спросил Притвиц.

Полина увидела торчащие из-под юбки старые порыжелые боты, толстые чулки, поднялась взглядом по наброшенной на труп кацавейке и увидела остекленевшие глаза Нюши и под самыми в беспорядке разбросанными русыми волосами две черные дыры на изжелта-бледном лбу.

Она упала на колени у носилок и не могла оторваться от чужого мертвого и все-таки родного лица. «Нюшенька, прости! Это я послала тебя на смерть».

— Узнаете ее? — спросил Притвиц.

Боковым зрением она уловила его наблюдающий взгляд и с трудом поднялась.

— Это моя хозяйка. Как вы могли?.. Она курицы не обидит. — Слова были спасительные, они сами подвертывались на язык. Но внутри у нее все корчилось и стонало: «Нюшенька, родная, прости!»

— На рассвете пыталась обойти наши посты. На предупреждение часового не ответила, — объяснил Притвиц, — пришлось стрелять.

Они вышли из морга. Полина пошатнулась от свежего воздуха. Притвиц подхватил ее.

— Простите, Полин, что пришлось вас подвергнуть этой процедуре. Но мы сутки возились, пока опознали личность убитой.

Полина оправилась. «Ничего, — подумала она, — ничего. Надо держаться». Они подходили к зданию комендатуры. Из помещения караула вышли двое в мундирах с нарукавной свастикой и остановились, глядя на нее.

— Полин, — сказал с заметным смущением Притвиц, — я должен вас передать этим господам. — Эсэсовцы клацнули каблуками. — Надеюсь, все будет в порядке, Полин.

Они прошли через площадь, где стояли немецкие машины. Торговки со своими ведрами и корзинами проводили их взглядами. Пробежал беловолосый мальчишка, ведя на проволочном крюке колесо. Дребезг колеса царил над тишиной поселка.

— Сюда! — эсэсовец показал на вход в здание СД. Часовой у крыльца ощупал ее глазами. Она оглянулась. Мальчишка все бежал, дребезжа колесом. Сирень вываливалась своими блеклыми гроздьями сквозь штакетник палисадника. Сорвать бы хоть ветку, подумалось ей. Ее провели в низкую комнату. Гауптштурмфюрер Кранц в черном мундире кивнул ей из-за стола.

— Прошу садиться, фрау. Решил поговорить, — улыбнулся Кранц, обнажая мелкие ровные зубы.

Она тоже улыбнулась ему. А в голове тупо гудело: все! Отсюда выхода нет.

— Небольшая беседа, — улыбался Кранц, — просто появился повод, и я решил повидать красивую фрау Мальтсов. Вы мне прощаете, мадам? — Зазвонил телефон. Кранц взял трубку, и на его небольшом четком лице появилось выражение неприязни. — Не слишком ли много внимания, полковник? — спросил он, и Полина поняла, что звонит фон Шренк. Трубка ожесточенно квакала. — Если это просьба, пожалуйста, — сказал Кранц и положил трубку не на рычаги, а возле аппарата. Трубка оставалась свидетелем их разговора.