Остальные были заняты хозяйственными делами или бездельничали. Целая толпа сопровождала осматривающих лагерь десантников. Те двое сержантов, что появились первыми, недавно принесли радиограмму от командования Ленинградского фронта и теперь были кумирами. Даже Редькин, в глазах многих неспособный проявлять какие-либо чувства, обнял здоровой рукой рослого десантника со шрамом. Устанавливалась связь с Центром. Они больше не были «дикими». Лагерь ликовал.

Штаб уже второй час обдумывал ответную радиограмму. В семь часов их ждал командир десанта с тем, чтобы скоординировать планы и выйти на связь с Ленинградом. К Репневу подбежала Надя.

— Борис Николаевич, Мишина трясет, температура сорок, бред...

Репнев встал и пошел за ней в землянку. Мишин выживет, организм крепкий. Он дал раненому успокоительное, перебросился несколькими словами с Ниной и вышел на воздух.

Шибаев не шел. Хотя по времени он уже мог бы и вернуться. Поведение его жены наводило на разные мысли. Она молчала, даже когда выгоднее было ответить. С ней можно было разговаривать только о деле. Например, ела девочка или нет, или сможет ли она сделать перевязку? Но любой вопрос о муже вызывал слезы. Высокая черноглазая, украинского типа женщина с истомленным красивым лицом, она вздрагивала от любого шума, затравленно озиралась. Это казалось Репневу подозрительным. Шибаев ушел в Клинцы. Не решился ли он сыграть в поддавки? Ведь не только его жена в руках Репнева, но и жена Репнева в его руках? Кроме того, Репнев, кажется, сказал ему чуть больше, чем нужно. Во всяком случае, похоже, Шибаев понял, что Полина и Бергман вызывают подозрение у партизанского начальства.

Утром Редькин наткнулся на девочку и рассвирепел. Если бы не подошедший Репнев, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Это не отряд, а табор! — сквозь зубы, серея от боли и гнева, скрипел Редькин. — Может, детсад здесь организовать?

Репневу пришлось сказать, что он давно звал из Никитовки фельдшерицу и что та теперь пришла. Ему нужна квалифицированная помощница, а девочку они потом пристроят в деревне. Редькин унялся. Всего, по мнению Репнева, ему знать не полагалось.

Впрочем, унять его сегодня было легко. Связь с десантом заставляла всех верить в самое невозможное. Партизаны ходили обалделые от счастья. Теперь о них узнают за линией фронта. Юрка и Трифоныч уже поговаривали о том, дойдет ли весть о них до самого Сталина, и Юрка безусловно, Трифоныч с некоторыми оговорками это допускали.

Десантники в гурьбе сопровождающих остановились возле санитарной землянки, и Репнев в раздражении зашагал туда. Сейчас посетители ни к чему, у одного из раненых был кризис.

— Значит, санбат? — спрашивал десантник со шрамом.

— Санбат, — пояснил Трифоныч. — У нас, браток, все как в военной части.

— К сожалению, к раненым нельзя, — подоспел Репнев.

— Гостеприимство нарушаешь, Борис Николаевич?!

Толпа уже уходила дальше, а Репнев вдруг весь ослаб от спавшей тяжести — от деревьев постовой вел рослого мужчину в темном пропыленном костюме, серых от пыли сапогах и серой кепке. Было половина седьмого. Шибаев отсутствовал больше полусуток.

— Вот, товарищ врач, — сказал постовой, — пароль знает, говорит, к вам.

— Ко мне, — сказал Репнев, — идите на пост.

Паренек убежал.

— Успел, кажись, — сказал, валясь на траву, Шибаев. — Где мои-то?.. — Он увидел девочку, и красивое тяжелое лицо его побледнело от силы нежности, которая была запрятана в этом огромном теле.

— А, с прибытием, — сказал, подходя, Юрка. — Сам пришел? Или привели? Главное, не опоздал. — Он нежно поглаживал «вальтер», затиснутый под ремень. — Давно мы до тебя добираемся, Алеха.

— Вот что, — сказал Репнев, — Юра, беги и зови сюда командира. Одного. Обязательно одного. Скажи, врач зовет, скажи, очень срочно. Пусть оторвется, что бы он там ни делал.

Он вывел Шибаева к просеке, они сели на ствол поваленного дерева.

— Как она там? — спросил Репнев.

— Десант тут? — спросил Шибаев.

— Тут, — ответил Репнев, — в семь часов командование пойдет к ним совещаться.

— Успел, — сказал Шибаев, утирая пот со лба, — первый раз за всю жизнь вором стал — лошадь увел. Иначе б не добрался... Спасла нас женушка ваша, спасла...

— Этот? — спросил, подходя, Редькин и вдруг узнал Шибаева, и дернулся всем телом: — А-а, гнида!

Репнев встал на его пути.

— Товарищ командир... Судить потом будем.

Шибаев по моему поручению ходил в Клинцы и связался с подпольщиками.

— Это с какими же? — спросил Редькин, с презрительным вниманием разглядывая Шибаева.

— Товарищ командир, — сказал, вставая, Шибаев, — на понт вас берут. Десант этот предательский. Фон Шренк его прислал.

— Шренк? — прищурился Редькин. — А ты, часом, не рехнулся, дорогой?

— Эсэсманы уже частями подходят, — Шибаев опять отер лицо и с покорным вызовом уставился на Редькина. — Опять как прошлый раз. Только тогда егеря козырем были. А теперь десант. Кюнмахль подтянется, а они с тылу. Операция «Троянский конь» называется.

— Да кто ты такой, чтоб я тебе верил? — с тяжкой злобой сказал Редькин. — Перебежчик! Продажная шкура!

— Командир, — перебил его Репнев, — времени нет. В семь они вас ждут. Это провокация. Там они и возьмут вас. Теперь ясно.

— Так, — сказал Редькин, не глядя на Шибаева, но раздумывая. — А чем он докажет?

— Пусть разведка пройдет к хутору, — сказал Шибаев. — Эсэс уже там должны быть. А у этих главный, Полина Владимировна говорит, Мирошниченко, его...

— Мирошниченко? — откликнулся Редькин. — Он? Проверим. А ты, Шибаев, тут будешь. Под стражей. Отпустим, как выяснится. Но если, — он с сумасшедшим весельем осмотрел Репнева и Шибаева, — если он ко мне сам пришел, Мирошниченко, то я в бога поверю. Боялся, не сыщу.

 

Минут через десять Юркин взвод и разведчики незаметно исчезли из лагеря, где все еще бродяжили двое десантников. От гостей не отходили несколько партизан, получивших инструкции. Еще один взвод под командой Точилина уже раскинулся в лесу, за деревьями, выставив стволы пулеметов и автоматов. Он должен был остановить Кюнмахля. После ухода командира к десанту комиссар должен был поднять в лагере тревогу.

В семь Редькин (у которого в бинтах спрятан был браунинг) и Репнев в сопровождении десантника со шрамом двинулись в лагерь парашютистов. Второй десантник оставался. Ему у партизан нравилось. Тем более что подошло еще четверо парашютистов, а у одной землянки уже позвякивали кружки — готовилось угощение гостям.

Редькин шел вслед за десантником, Репнев позади. Он был почти спокоен, почему-то с Редькиным всегда было спокойно. Высвистывали и кричали лесные птахи, сыпались листья с обламываемых парашютистом кустов — тот старался уберечь раненую руку Редькина. Широкоплечая спина командира, обмотанная бинтами шея и вызывающе заломленная фуражка двигались от него в двух шагах. Хворост поскрипывал под ногами. Редькин все время о чем-то расспрашивал десантника, а тот, приостанавливаясь, отвечал ему. Репнев вспоминал Коппа. «И надо убить первым, чтобы он не убил тебя».

Десантники расположились у самого болота, не более чем в двух километрах от партизан. Там, на болоте, была гать, и только по этой гати партизаны могли уйти в труднодоступные чащобы, если немцы нажмут с опушки. Редькин обычно такие и выбирал места для лагеря. Но теперь на пути к гати были парашютисты, и Репнев сейчас способен был оценить план Шренка. Редькин, повернувшись вдруг, подождал его и сказал вполголоса:

— А колпаки варят у Гансов. Со всех сторон нас обложили.

Редькин присел на пень. Десантник впереди забеспокоился.

— Товарищ капитан, надо поторапливаться.

— Ладно-ладно, — добродушно отозвался Редькин, отводя здоровой рукой еловую лапу. — Руку заломило, к тому же мы партизаны, браток, а не армия. У нас без опозданий не обходится. — Редькин оттягивал время. Ему важно было, чтоб Юркины парни успели. А лагерь уже был рядом. Слышались голоса, виднелась впереди защитная парусина палаток, и тут Редькин вдруг сказал: