Пленных маргусцев заталкивают в овечий загон, огороженный плетнем. Диора почтительно ссаживают возле отдельно стоящей кибитки. Сармат, привезший его, говорит:

— Твое жилище. Сейчас принесут еду. За становище не выходи. Могут убить.

В кибитке Диор находит толстую кошму, шкуру для укрывания и очаг, обмазанный глиной. Явилась пожилая сарматка, принесла кувшин с водой, лепешку, сыр на дощечке. Насытившись, Диор лег на кошму и уснул.

Утром вновь появляется пожилая сарматка с едой. Диор пожаловался ей на блох, сказал, что всю ночь чесался. Женщина ушла, вскоре вернулась с охапкой молодой полыни, разбросала ее по днищу повозки. Поев, Диор стал наблюдать за жизнью огромного становища.

Женщины в длинных платьях и меховых безрукавках готовили на кострах скудную пищу. Между повозок бродят козы. В грязи луж блаженствуют свиньи. Молодые сарматка поднимаются по тропинке от реки с кувшинами на плечах, с любопытством поглядывая на Диора. Видимо, они уже знают, что он сын грозного Чегелая. Мужчин не видно. Они еще спят. Только возле богатырского меча на корточках сидят трое воинов. Неподалеку несколько подростков попарно упражняются в рубке на мечах. Некоторые из юрт выделяются размерами и окраской войлока покрытия. Самая большая юрта красная. Возле нее коновязь. Два воина охраны стоят у входа. Из нее доносится приглушенный рокот барабана. Сонный сармат в вывороченном мехом наружу тулупчике обходит становище, размахивая горящей веткой, выкрикивая:

Злые духи, удаляйтесь,

Ай, иначе обожжетесь!

Чужая жизнь, чужие обычаи. Юргут говорил, что сарматы образом жизни сходны с гуннами и так же не любят каменных жилищ.

С вершины холма хорошо просматривается в утреннем свете огромная зеленая равнина с рощами и озерами, на ней стада и отары, охраняемые конными пастухами и сторожевыми собаками. Вот к реке на водопой скачет табун, во главе с черным как ночь жеребцом. Справа, закрывая треть неба, изломистым валом тянется горный хребет, вершина которого окутана облаками. За хребтом орда Чегелая. Слух о том, что у Абе—Ака находится сын темник–тархана, с быстротой скачущей лошади уже несется по горным тропинкам. Как воспримет эту весть сам Чегелай? Поверит ли? Диору недолго пребывать в неведении.

К кибитке подходит молодой воин, говорит, что юношу ждет сам Абе—Ак.

Возле овечьего загона один из пленных маргусцев, толстогубый кудрявый юноша, робко окликает Диора:

— Сын Марка! Скажи им, что я сын декуриона Септимия. За меня им дадут богатый выкуп!

— А я сын Помпония! Не забудь, Диор!

— Напомни им, что и от моих родителей они получат выкуп. Я Александр Гета!

Диор проходит мимо с окаменевшим лицом. Именно эти трое обзывали его «вонючим гунном».

На площадке возле гигантского меча шаман совершал утреннее жертвоприношение. Его помощники разделывали барана, а он творил заклинания над чашей с дымящейся кровью. Диор не стал останавливаться, чтобы увидеть, в чем заключается обряд. Его подгоняло нетерпение.

2

Как оскалился во весь свой зубастый рот Алатей, когда Диора ввели в шатер, добродушно похлопал себя по коленям, но встретив напряженный взгляд юноши, сказал сидящему на покрытой ковром скамье Абе—Аку:

— Вот сын Чегелая. Он не прощает обид. Запомни это, дядя!

Оказывается, Алатей — племянник предводителя! То есть человек, который станет предводителем после Абе—Ака. По рассказам Юргута, у варваров сохранились обычаи, которые давно уже изжиты у римлян. Упоминая о золотом кресле, хранящемся в подземелье, Юргут непременно прибавлял, что страстным желанием Чегелая было подарить золотое кресло Аттиле, племяннику вождя гуннов Ругилы. Но Аттила — младший племянник. Вождем после Ругилы по обычаю должен стать Бледа. Тут есть над чем подумать!

Величаво повернув к юноше грозно–сдержанное лицо, вперив в него проницательный взгляд, Абе—Ак спросил:

— Это правда, что ты владеешь многими языками?

Диор подтвердил и добавил, что знает все, что должен знать римский юноша, закончивший риторскую школу [69], а сверх того может писать письма, отчеты, знаком с врачеванием, халдейством.

Из всего перечисленного Абе—Ака заинтересовало то, что Диор искусен в составлении писем. Алатей, кое–чему научившийся за время своего мнимого рабства, подражая римлянам, в знак восхищения поднес правую руку к губам. Вышло это у него довольно неуклюже.

— Кто тебе сказал, что ты сын Чегелая? — спросил Абе—Ак.

— Мой раб, гунн Юргут. Он спас меня, когда я был младенцем.

Вмешался Алатей, заявив обиженным тоном:

— Дядя, рассказывал об этом мне сам Юргут. Диор не сможет рассказать больше, чем знал гунн!

— Почему же вы не захватили Юргута в доме Марка?

— Он защищался. Зарубил славного Таба.

Помолчав, сарматский вождь обратился к Диору:

— Ты уверен, что Чегелай признает тебя своим сыном?

— Еще бы!

Горячая убежденность, прозвучавшая в голосе юноши, поколебала сомнения Абе—Ака.

— Я встречался с Чегелаем перед тем, как ему взять Потаисс, — задумчиво сказал он. — И знал декуриона Аврелия. Гм. В тебе есть что–то и от гунна, и от римлянина. Ну что ж, гонец к Чегелаю уже послан. Он вернется через шесть дней.

— Это весьма упрочит наш союз с гуннами! — воскликнул Алатей.

— Ты прав, племянник, — сказал Абе—Ак и обратился к Диору: — До возвращения гонца поживи у нас. Тебя будут обслуживать с почетом. А чтобы ты быстрее забыл обиды, которые у тебя, возможно, появились при нападении моих воинов на дом Марка, разрешаю тебе взять из ларца, — он указал на столик, накрытый волчьей шкурой, — то, что принадлежит тебе!

Алатей, всячески подчеркивая свое благорасположение к сыну Чегелая, вскочил, сдернул шкуру со столика. Перед глазами Диора предстал ларец Марка. Был и еще один вместительный сундучок и несколько кожаных поясов, в которых римские купцы хранят деньги. Пояса туго набиты. Ларец Марка полон: в нем не только то, что принадлежало ветерану, но и золотые и серебряные монеты россыпью, кольца, браслеты, две золотые цепи. Диор выбрал тяжелый пояс и красивый перстенек. За его спиной алчно сопел Алатей. Юноша вернулся к предводителю. Абе—Ак спросил, доволен ли Диор и нет ли у него еще желания, требующего быстрого исполнения.

Диор сказал, что среди пленных маргусцев трое — его смертельные враги и он не хотел бы, чтобы они остались живы.

— Нет ничего проще! — добродушно объявил Абе—Ак. — Скажи, кто они, и мои шаманы принесут их в жертву Священному Мечу!

Когда Диор в сопровождении Абе—Ака вышел из шатра, площадку в центре становища уже окружили воины.

Вождь сарматов, Алатей и Диор уселись на почетном возвышении. Охрана привела горестно плачущих сыновей Помпония, Септимия и Геты. Их раздели донага, поставили на колени перед Священным Мечом и отрубили головы. Диор с наслаждением наблюдал, как кровь его врагов обильно орошает почерневшую землю вокруг богатырского клинка. Охрана пинками отгоняла собак, украдкой слизывающих с чахлых травинок дымящуюся кровь.

— Услади свой взор, о могущественная Табити, покровитель племени фарнаков, — воскликнул шаман, схватив ее за волосы и поднимая над собой одну из голов. — Радуйся, на трех твоих врагов стало меньше!

— Слава священной Табити! — торжествующе гремят воины, поднимая вверх копья. Зрелище поистине внушительное.

3

Диор не вернулся в повозку. Его отвели в гостевой шатер, устланный коврами. Держать себя с присущим знатным людям достоинством оказалось не так уж трудно.

В шатре юноша тщательно осмотрел перстень — подарок Абе—Ака. Он выбрал его не случайно. Драгоценная вещь превосходно изготовлена. По закругленному тяжелому ободу идет тончайшая ажурная вязь. В крохотных гнездах в виде лепестков тщательно граненые изумруды. Но не это привлекло внимание Диора. В шатре предводителя сарматов, расхваливая достоинства сына Чегелая, Алатей сказал, что юношу отличает необыкновенная острота зрения. И он был прав! Разве человек с обычным зрением смог бы заметить возле одного из лепестков крохотный выступ, явно сделанный нарочно.