Бросается в глаза, что сарматы, рослые, крепкие, в меховых кафтанах, кожаных штанах, держатся гораздо бесцеремонней, чем в прошлые приезды, пренебрежительно расталкивают горожан, бродя возле лавок, перекликаются, словно в лесу. От них несет кислым запахом овчин и немытых тел. То и дело между заносчивыми варварами и надменными горожанами вспыхивают перебранки.

— Как смеешь ты, варвар, плевать мне под ноги! — кричит мускулистый римлянин рослому лохматому сармату.

— Ха, тебе мал места? Отскочи в сторона! — косноязычно отвечает тот.

Окружившие ссорящихся люди хохочут над забавным ответом сармата. Гунну бы он не осмелился дерзить.

Диор выбирает место для наблюдения возле бассейна, где в прозрачной воде плавают громадные тупорылые осетры в окружении рыб помельче. Несколько варваров изумленно цокают языками, склонившись, суют в воду руки, пытаясь схватить проплывающую рыбину. Один из них, богатырского сложения, седой, с умным властным лицом, делает вид, что тоже увлечен созерцанием рыб. Но к нему время от времени подходят соплеменники и почтительно говорят что–то на своем каркающем языке. Нетрудно понять, что этот богатырь — предводитель. Диор незаметно приближается к варвару. И слышит такое, отчего у него перехватывает дыхание. Низкорослый смуглый сармат говорит вождю:

— Хвала Небу, славный Абе—Ак! Алатей передал: у богатых жителей крыши домов из свинца.

Крыши из свинца только у десятерых горожан, в том числе у декуриона Фортуната и Марка.

— Крепки ли ворота? — спрашивает тот, кого назвали Абе—Аком.

— Достаточно легкого тарана.

— Улицы на ночь перегораживаются?

— Алатей сказал, нет.

— Запомни расположение домов, чтобы ночью быстро найти.

Другой сармат радостно сообщает:

— Хао, Абе—Ак! Я выяснил. Эргастул [63] охраняют десять стражей. Там сейчас больше сотни рабов. Дашь мне отряд, и я освобожу рабов.

Абе—Ак прерывает говорившего:

— Где размещается стража?

— В башне.

— Как проникнуть в тюрьму?

— Дверь в нее ведет из башни.

— Удастся ли быстро захватить ее?

Лазутчик озадаченно мигает, не зная точно. Абе—Ак сурово говорит:

— Иди и до отъезда все выясни!

Так вот для чего сарматы продали Алатея! Они намереваются ограбить Маргус! Один из молодых сарматов, как бы подтверждая догадку Диора, восклицает, обращаясь к другому:

— Смотри, вон идет белолицая девушка. Вот бы переспать с нею!

— Потерпи, — отвечает тот, — скоро переспишь с любой!

Марк выжидательно топчется поодаль. Диор направляется к нему, ветеран шепотом спрашивает:

— Что они говорят? Собираются гунны напасть на город?

Диор отвечает, не солгав:

— Нет, гунны не нападут. Их нет на левом берегу.

Внимание его и Марка отвлекает драка, возникшая между горожанами и сарматами. Ветеран торопится на помощь своим. К месту драки уже спешит городская стража.

3

На следующее утро Диор идет на хозяйственный двор. Более убогого жилища, чем у Алатея, нет, наверное, на всем круге земли. Здесь едва помещается деревянный лежак, прикрытый старой шкурой, скамейка и крохотный очаг. Алатей готовит себе в котелке кашу, помешивая ее щепкой. При виде юноши лицо его расплывается в угодливой улыбке. Диор останавливается в дверном проеме. Рядом в закутках беспокойно хрюкают свиньи и визжат поросята. Вонь здесь такая, что впору зажать нос.

— Я тебе приготовил кое–что, — таинственно сообщает Алатей и, не вставая с корточек, шарит длинной рукой под шкурой на лежаке, вынимает бронзовое зеркальце. — Возьми–ка, всмотрись!

Диор высокомерно отводит протянутое ему зеркало, сухо произносит:

— Это уже не нужно. Кто мой отец, я знаю и без того!

— Кто же?

— Тархан–темник Ругилы, прославленный Чегелай!

От неожиданности сармат роняет в котелок щепку.

Она некоторое время торчит в булькающей ячменной каше, скрывается. Алатей толстым пальцем пытается поддеть ее, обжигается, плюется. Но лицо его значительно и весело.

— Так, так, — говорит он, — сам Чегелай… Как ты узнал?

— Сказал Юргут. Он сам привел к Чегелаю дочь декуриона Аврелия. Потом охранял дверь!

— Зачем же Юргут привез тебя сюда?

— Узнав о моем рождении, Чегелай послал Безносого в Потаисс. Велел привезти меня. Но его тысячу в это время Ругила направил далеко на запад. Моя мать умерла. Безносый не решился в одиночку ехать по землям племен, настроенных враждебно к гуннам. Он оказался в Маргусе, потому что Марк тоже из рода Аврелиев, а значит — мой дядя! Ты солгал, раб!

— Прости меня, Диор, я рад, что ошибся! Не хочешь ли откушать со мной? — Голос Алатея почти нежен.

Как мало нужно, чтобы тебя уважали! Всего лишь незначительная ложь, которую проверить невозможно. Диор поворачивается и, надменный, уходит.

Потом он сидит возле ограды, скрытый кустами, наблюдая в щель, не появится ли в саду Элия Материона. А вот и девушка. О, как она прелестна, юна, свежа! Белое платье, подпоясанное тонким витым шнурком, подчеркивает грациозность и волнующую женственность ее хрупкой фигуры. На плечах приспущен платок, завязанный на груди кокетливым узлом, на пышную прическу наброшена золотая сетка, голова гордо поднята, на тонких запястьях сверкают серебряные браслеты, полураскрытые губы, кажется, источают аромат роз. Диору она видится богиней.

— Элия, Элия! — страстным шепотом зовет ее Диор.

Но она делает вид, что не слышит умоляющего зова юноши, и проплывает мимо забора, обдавая Диора дразнящим запахом молодого тела.

— Элия! — Диор в ярости трясет изгородь, не замечая боли от вонзившихся в ладони колючек. Ему на голову сыплются листья.

Девушка приостанавливается и с негодованием говорит:

— Неужели ты надеешься, что я могу полюбить тебя?

— А почему бы и нет? О Элия! — стонет Диор.

— «Ты запятнан позором»! — Она быстро уходит.

Это обычный ответ девушки юноше, имеющему унизительные недостатки. Бешенство охватывает Диора. Ему ничего не стоит вырвать плетень, в несколько прыжков догнать ее, но он сдерживается, лишь тяжело смотрит ей вслед, но вдруг, испугавшись, отводит глаза.

Когда Диор вернулся из сада, Еврипида спрашивает его, не брал ли он зеркальце из спальни.

— Зачем мне оно? — зло спрашивает юноша. — Зачем мне оно, если я знаю, что безобразен!

— Что с тобой, мой мальчик? — ошеломленно спрашивает Еврипида.

Диор не отвечает, лишь зловеще хмыкает. До самого вечера он мечется по своей спальне, поглядывая на меч, висящий на стене. Он отомстит! В его голове зреют замыслы.

Возвращается с поля Марк и с порога весело объявляет, что на том берегу действительно нет гуннских отрядов, замечены лишь сарматские, да и те малочисленные.

Еврипида, сидящая за ткацким станком, говорит:

— Какая разница, мой любимый муж, кто нас будет грабить — гунны или сарматы?

— Как бы не так, жена! — бодро отвечает Марк. — От сарматов мы отобьемся. Уже послан гонец в Железный легион. Через несколько дней две когорты будут здесь! А тебе, мой мальчик, я принес подарок, держи! — С этими словами Марк протягивает Диору книгу.

Это «История» Аммиана Марцеллина. Как бы обрадовался Диор, принеси Марк ее раньше. Сейчас его лицо остается хмурым.

— Да уж не заболел ли ты? — с тревогой спрашивает Марк. — Нет ли у тебя жара?

— Он стукнулся с разбегу головой о колонну, — сообщает Еврипида. — На какие деньги ты купил книгу?

— Получил задаток. Продал Алатея и хряка! Через два дня придут забирать. Как видишь, мой мальчик, я выполнил свое обещание. С Аммианом Марцеллином я был знаком. Вместе служили на южном лимесе. Он сирийский грек, очень образованный. Жаль, что умер. Честно признаться, царствие ему небесное, центурионом [64] он был никудышным, но написал книгу — и тем прославился!

Ах, если бы не «История», возможно, все было бы иначе. Но Диор прочитал, что писал Аммиан Марцеллин о гуннах: «Лица у них безобразные, безбородые, как у скопцов… Питаются они кореньями и полусырым мясом, одеваются в холщовые рубахи и шкуры… Они не имеют определенного местожительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивого образа жизни, кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы с кибитками, в которых проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей…»