— Остаться китайцем! — ответил ему хан.

Тот молчал, донельзя удивленный.

— Остаться китайцем, — повторил Чингис. — Китайцем, перешедшим на службу ко мне. Я вижу, ты удивлен, полководец Лу?

— О нет, меня только смущает неизвестность… неясность…

— Не ты ли сам выразил желание служить мне? — перебил его хан.

— Да, и я буду честно служить вам!

— А верхом на лошади ты скакать умеешь?

— Нет!

Все громко захохотали. Ни военачальники, ни нойоны, ни даже женщины и девушки не могли себе представить полководца, не умевшего ездить верхом на лошади.

Сделав знак, чтобы все замолчали, хан сказал:

— Извини, я не хотел тебя обидеть, однако я забыл, что китайских полководцев выносят на поле битвы в повозках без колес. Но ты научишься ездить верхом?

— Если вы прикажете, да!

— Я приказываю тебе!

— А что я буду делать?

— Это пока известно мне одному. Ты поймешь все позднее, когда придет время. А пока что ты получишь от меня юрту и двух слуг. Будешь жить в моей орде как один из моих военачальников. Знай: кто живет с нами, подчиняется всем нашим законам. Если ты попытаешься удрать, тебя поймают. И мои слуги размозжат тебе голову тяжелым камнем, как поступают с пойманным волчьим выводком. Хочешь о чем–нибудь спросить, полководец?

— Нет.

— Тогда иди! — миролюбиво проговорил Чингисхан и выпил полный кубок вина.

Он всегда пил много, но никто его пьяным не видел. И вдруг, словно вспомнив о чем–то, он поднял глаза к круглому проему в крыше дворцовой юрты и воскликнул:

— Солнце!

Все вслед на ним задрали головы, обратив свои глаза навстречу сияющему светилу.

Чингисхан снова встал и пошел к выходу из юрты. Военачальники, нойоны и женщины последовали за ним. Стражи поддерживавшие тяжелый голубой полог, следили за теми, кто нетвердо держался на ногах. Их из дворцовой юрты не выпускали.

Когда хан достиг широкой площади в центре орды и опустился на колени, рядом с ним упала на колени вся свита и многие простые воины, при его появлении выбежавшие из юрт. Следуя старинному обычаю, все мужчины сняли пояса и шапки.

Чингисхан обратился с молитвой к солнцу.

Справа от него молился Джебе, слева Мухули и самые славные его военачальники.

Тихо, чтобы даже стоявшие рядом не могли этого услышать, хан сказал:

— Солнце, с твоей помощью я сожгу империю Хин! — Он поднялся и рассмеялся, словно солнце уже дало ему свое согласие. — Солнце принадлежит нам! — вскричал властитель, указывая вытянутой рукой в сторону Лисьего перевала, из–за мрачных теснин которого оно выкатилось на небо.

— Оно наше! — взвыла в ответ толпа. — Наше! Наше! Наше!

— Только наше! — воскликнул хан.

И снова толпа взвыла:

— Только наше! Наше!

— Народу монголов! — продолжал Чингис.

— Народу монголов! — откликнулись все остальные, вздымая к небу свои мечи.

И снова загудели бычьи жилы, натянутые на дощечках, зазвенели колокольцы, затрубили трубы и загремели барабаны, а девушки запели песню о великом хане:

Среди умных — умнейший,

Среди сильных — сильнейший…

Когда они допели свою песню, хан спросил, кто знает сказку, которую ему еще не приходилось слышать.

— Если такой найдется, он получит в награду пять овец!

Вызвались многие.

— Выходите вперед и говорите, о чем сказка!

— О хитром старике, мой хан, — сказал первый.

— Я был еще мальчиком и жил в племени хунгиратов, когда услышал ее впервые, — ответил Чингис.

— О заблудившемся верблюжонке, мой хан, — сказал второй.

— Эту я тоже знаю.

— О старике и тигре! — сказал третий.

Называли еще много сказок, но все они были хану

известны. Тут вперед выступил Тенгери и спросил:

— А известна вам, мой хан, сказка, как родилась лошадиноголовая скрипка?

— Нет! — обрадовался хан. — Эту я не знаю! Наконец–то! Садись на лошадь, чтобы тебя все видели! Считай, что пять овец твои.

И Тенгери начал:

«Давным–давно жил пастушонок по имени Сухэ. Он был сиротой, воспитывала его бабушка. У них было несколько овец. Сухэ гонял овец на пастбище и помогал бабушке готовить пищу и убирать в юрте. У него был красивый голос, и он любил петь. Когда ему сравнялось семнадцать лет, им заслушивались все пастухи и табунщики.

Однажды, когда солнце уже зашло и быстро спустилась ночь, Сухэ все еще не вернулся домой. Бабушка начала тревожиться, а потом забеспокоились и все соседи. Наконец Сухэ появился. На руках он нес что–то белое и пушистое. Это был новорожденный жеребенок. Увидев удивленные лица соседей, Сухэ сказал с улыбкой: «На обратном пути я наткнулся на это маленькое существо, лежавшее посреди дороги. А кобылицы нигде поблизости не было. Я испугался, что вот–вот появятся волки и разорвут жеребенка — да и меня заодно! — и поэтому принес его в нашу юрту».

— Нет, этой сказки я никогда раньше не слышал, — сказал хан. — Продолжай!

Тенгери перевел дух и продолжил:

«Шло время. Маленький жеребенок вырос и благодаря заботам Сухэ стал сильным и видным жеребцом. Он был белым как снег, здоровым и красивым. Он нравился всем, кто его видел, а Сухэ — особенно!

Однажды ночью Сухэ проснулся от громкого ржания. Он вскочил со своей подстилки и выбежал из юрты. Сейчас до него донеслось вдобавок и возбужденное блеяние овец в загоне. Когда Сухэ добежал до загона, то увидел, что белый жеребец защищает стадо от крупного серого волка. Стоило Сухэ подбежать, как волк трусливо скрылся во тьме. Вспрыгнув на белого, Сухэ пустился за ним в погоню. Вскоре догнал, набросил на него аркан и задушил. С каким же гордым видом тащил он мертвого серого волка к своей юрте! Его белый весь взмок под ним. А Сухэ прямо исходил любовью к нему за то, что тот защитил овец. Он поглаживал его потный круп, трепал по холке, шептал на ухо ласковые слова. С тех пор Сухэ и его белый стали близкими друзьями, и, когда приходилось надолго разлучаться, оба не могли дождаться встречи».

Тенгери умолк, словно желая перевести дух или вспомнить, что же все–таки было дальше, и щурился на солнце, хотя явственно ощущал, что хан не сводит с него испытующего взгляда. Тенгери знал почему: хан пытается вспомнить, где он мог раньше его видеть.

— Продолжай! — потребовал Чингисхан таким тоном, будто усомнился в том, что Тенгери знает продолжение сказки.

Но тому и в голову не приходило оборвать ее на половине.

«Как–то весной до них долетела весть, что наследник хана его племени устраивает скачки. И победитель этих скачек получит в жены одну из его трех дочерей. Сухэ тоже услышал об этом. Друзья стали уговаривать его участвовать в этих скачках. И вот Сухэ со своим белым отправился в назначенное наследником старого хана место. Все соседи пожелали ему удачи, а некоторые даже отправились на скачки вместе с ним.

И вот начались скачки. В них участвовало множество сильных и смелых мужчин. Они нахлестывали своих лошадей и мчались во весь опор, но у столба все–таки первым оказался Сухэ на своем белом».

В этом месте сказку Тенгери прервали рукоплескания: большинству пришлось по душе, что на скачках победил Сухэ на своем белом. Все смотрели на Тенгери, будто он и есть этот Сухэ, а лошадь, на которой он сидел, — белый жеребец. Даже хан захлопал в ладоши и сказал:

— Хорошая сказка! Но ведь это еще не конец?

— О-о, конечно, нет, мой хан!

— Так что же ты замолчал? — подбодрил его хан.

«Позовите ко мне всадника на белом коне!» — приказал своим слугам наследник старого хана».

— Ах да, — перебил Тенгери властитель, — Он же обещал выдать за него свою дочь!

— Да–да, выдать за Сухэ дочь! Он обещал! — радостно подхватила толпа.

Тенгери поднял руки и, когда снова наступила тишина, проговорил:

«Но когда наследник увидел, что победитель всего–навсего молодой пастух, он сказал…»

— Ну, не томи, что он сказал? — послышались крики со всех сторон.

«…Он словно забыл о своем обещании. И, хитро улыбаясь, приказал своим стражам: «Дайте ему за его лошадь три больших слитка золота, и пусть он уходит!»