— Да, он почтил нашу победу, присвоив моему названому отцу титул Ван–хана, а меня он отныне именует Чао–хури. Мы с великим императором китайской империи теперь друзья и можем за наши границы не опасаться.

Темучин слегка улыбнулся и подошел к одному из многочисленных ящиков с захваченной добычей.

— Я дарю тебе эту серебряную чашу, а это дорогое платье — твоей красавице жене, Кара—Чоно. Моя супруга хвалила твою маленькую меркитку. Во время набега чуркинов она находилась в одном из шатров Борты?

— Да, Темучин.

— Ты правильно поступил. Случись с ней что, твое горе стало бы моим горем. Моя Борта сказала, как почтительно умеет хранить молчание твоя жена.

— Как это предписано законом, мой друг.

— А еще моя нежная Борта сказала, будто твоя маленькая жена одевается и тебе, и всем людям на радость.

— Она любит меня, Темучин.

— Хороших мужей узнают по хорошим женам, — сказал хан. — Когда жена глупа и злоблива, когда не содержит хозяйство в должном порядке и не умеет любезно принять гостей, все сразу видят в этом плохие свойства мужа. А когда у нее в руках все спорится, когда она ласково принимает гостей и угощает их на славу, это прибавляет уважения мужу и укрепляет его доброе имя.

Темучин поднялся, сделав мне знак следовать за ним.

В восточном углу большой дворцовой юрты он отбросил в сторону тяжелый бархатный полог. И мы оказались в небольшом полукруглом помещении, полностью обтянутом небесно–голубым шелком. В центре стояла золотая колыбель. На белом покрывале лежали бесчисленные жемчужины, большие и маленькие, походившие на капли росы.

— Это мои татарские трофеи, — проговорил он тихо, словно новорожденный уже лежал в колыбели, и слегка тронул кончиками пальцев драгоценную чудесную вещь которая начала покачиваться туда–сюда.

— Если Борта вскорости родит и это будет мальчик, я назову его Тули!

Я видел счастье в его глазах. Они сияли, как жемчужины на покрывале в колыбели.

Когда я возвращался в свою юрту, мне у трех дубов повстречалось много народу. Рост пленных больше не измеряли по ступице высокого колеса в повозке…

Глава 11

С ЛУКОМ И МЕЧОМ

С каждой зимой у нас прибывало седины в волосах, каждое лето сгорало в боях и войнах и приумножало наши силы.

В то время как младший сын Чингисхана — Тули, качавшийся в раннем детстве в драгоценной татарской колыбели, еще хранил вместе с матерью огонь в отцовском шатре, его старшие сыновья Джучи, Чагутай и Угедей сражались бок о бок с отцом, покоряли чужие племена и народы, повергали в прах непокорных, не желавших склонить головы перед ханом. Скольких мы уже ни взяли под свою руку, как ни разрослось наше царство, еще хватало племен и народов, не присоединившихся к нам и не желавших слияния всех живущих в войлочных юртах.

Поздней весной года Кур [6], когда мы снова стояли лагерем у голубого Керулена, в орду примчался стрелогонец.

— К хану! Я немедленно должен предстать перед ханом! — крикнул он, спешиваясь с разгоряченного коня.

Я сопроводил его. Все лицо гонца было покрыто степной пылью.

— Что случилось? — резким голосом спросил Темучин, взглянув в глаза стрелогонца. — Ты стоишь передо мной с таким видом, будто за тобой гнались тысячи духов!

— Мой хан! — выдавил из себя гонец. — Прости, что мой язык, передававший тебе так много добрых вестей, на сей раз приносит дурную: твой бывший друг Джамуха признан нашими врагами Гур–ханом, верховным правителем степи. Он объединил вокруг себя тайчиутов во главе с Таргутаем, трех вождей с остатками войска меркитов, многочисленные татарские народы и другие племена, которые ты пощадил. Они желают тебе зла. Прости мне, хан, что мой язык донес до твоего слуха такую обидную весть.

— Созовите ко мне всех благородных. Я хочу держать с ними совет! — повелел Темучин.

Потом он отослал из шатра своих телохранителей, слуг он тоже отправил прочь, даже того, который всегда стоял за его спиной и отгонял павлиньим пером надоедливых мух.

— Пусть Борта тоже оставит нас. И пусть матушка последует за ней.

— А я, Темучин?

— Останься, Кара—Чоно! Разве ты не был всегда рядом со мной? Ты ведь знаешь, что вот–вот появится еще один стрелогонец с куда горшей вестью. Ты должен выслушать ее. Наши сердца будут болеть, потому что Джамуха когда–то был нашим другом.

— Однако отчего же ты отослал женщин? Ведь это они посоветовали тебе когда–то расстаться с Джамухой?

Чингисхан сел на свое место. Взял в руки маленькую китайскую чашку, по дну которой полз искусно нарисованный изрыгающий огонь дракон. Взвешивая чашку на ладони, Темучин с улыбкой проговорил:

— Я не желаю, чтобы меня вторично оскорбляли в присутствии моей супруги Борты и моей старой матушки Оэлон—Эке. И чтобы причиной этому стал Джамуха. Низкородный оскорбляет высокородного! Он, предки которого стерегли в прошлом стада овец да баранов, желает возвыситься надо мной, предкам которого принадлежали огромные табуны лошадей. Я проклинаю его!

Его пальцы сжали тонкий сосуд из фарфора, и чашечка сразу треснула и рассыпалась на куски.

— Джамуха! — сказал он. — Джамуха, ты был другом моего детства, мы обменивались с тобой подарками!..

Рука хана разжалась, и осколки чашки упали на пестрый ковер. Они были такими же красными, как раздавленный дракон, а из ладони хана капала кровь.

Я сразу опустился перед ним на колени, приник губами к ранкам и высосал из них кровь.

Немного погодя он негромко проговорил:

— Жаркая ненависть обуревала меня, боль стучала в моих висках. Сейчас она ушла с кровью, я успокаиваюсь, Кара—Чоно. Посмотри, появился ли уже в орде второй гонец.

Вовсю светило солнце, украшая реку, долину и лес, но моих грустных мыслей оно не смягчало. Телохранители вопросительно взглянули на меня, подводя коня. Я молча оседлал вороного и поскакал к Керулену по широкой дороге, идущей вдоль берега, — гонец должен был появиться с этой стороны. На высоком ясене передрались сороки, но я не обратил бы на это внимания, не упади прямо передо мной в седло несколько красных ягод. Я задрал голову и услышал у себя за спиной чей–то тихий призыв:

— Чоно! Мой Чоно!

О-о, я прекрасно знал этот голос! Лишь драчливые сороки были повинны в том, что я не сразу заметил поднимавшуюся от реки с кувшинами воды жену, мой Золотой Цветок. Она стояла передо мной в платье из ярко–красного бархата.

— Куда пропал блеск в твоих глазах, Чоно? Хан был недобр с тобой?

— В глазах хана тоже нет блеска, Золотой Цветок.

— А у Борты?

— И у нее тоже нет!

Я поднял Золотой Цветок на лошадь.

— Значит, в ближайшие дни мы не будем сидеть с тобой у реки? И не будем удить рыбу? И не будем мечтать вместе? И спать под одной крышей, Чоно?

— Похоже, так, Золотой Цветок. Сказать больше мне запретил хан!

— Ты все сказал, Чоно! — И в ее глазах тоже пропал блеск.

У въезда в орду, где стояли первые юрты и начиналась ровная степь, раздался крик, который полетел быстрее, чем сам всадник!

Люди кричали:

— Дорогу! Дорогу! Гонец!

— Гонец!

Люди отпрыгивали в сторону. Дорога пылила. Было слышно, как гонец настегивает лошадь и подбадривает ее громкими возгласами.

Опустив Золотой Цветок на землю, я помчался впереди стрелогонца, указывая ему путь к дворцовой юрте нашего властителя. Однако под гонцом оказался такой быстроногий скакун, что он опередил меня, и я не без труда держался сразу за ним. И именно в то мгновение, когда гонец спрыгнул с него перед улочкой жертвенных алтарей, его скакун рухнул замертво. Гонец, едва переставляя ноги, шел мимо очистительных огней к шатру. Перед самым входом я догнал его. Телохранитель поднял тяжелый синий полог, и мы оба предстали перед ханом.