Орехов растерялся. Из головы вылетели все «воспитательные слова», которые он хотел сказать Кашину. Он принялся уговаривать Володю, чтобы тот взял ватник.

— Я же три дня по толкучке таскался, пока его купил… И размер тебе в самый раз… Что же ты отказываешься? С учительницей химии мы его покупали…

Николай говорил искренне и бестолково. Зачем-то рассказал о происхождении дырки на плече и заставил Кашина ее потрогать.

— Из винтовки стреляли… Если бы из шмайсера, много больше разорвало… Снайпер, наверное, бил.

— И промахнулся, — добавил Кашин, довольный тем, что пуля неведомого снайпера не достигла цели. Застенчиво улыбнулся и взял подарок.

— Спасибо, Николай Иванович, — тихо сказал он и погладил ватник. — Пуговицы у него настоящие, военные.

— Армейский ватник… У меня на фронте такой был. Теплая штука.

— Мой папа тоже в таком на войну уезжал. Мы с мамой ходили на вокзал провожать. Лидка тогда еще родиться не успела.

Володя заботливо свернул ватник и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Ну, теперь, Кашин, гляди! — улыбнулся Орехов и погрозил ученику пальцем. — Гляди теперь у меня!

Николай грозно сдвинул брови и навел на лицо такое выражение, что Володя прыснул в кулак и выскочил из учительской.

Топот расхлестанных кирзачей гулко откликнулся в пустом коридоре, затем хлопнула, будто пальнули из «сорокапятки», входная дверь.

«Удрал из школы», — догадался Орехов и подошел к окну.

Зажав под мышкой ватник, Кашин со всех ног мчался по школьному двору. Он ни разу не оглянулся, хотя наверняка знал, что Николай смотрит вслед.

Это расстроило Орехова. Он подумал, что директриса, опытный и знающий педагог, безусловно, была права, советуя продумать порядок вручения подарка.

Воспитательного значения из бестолкового разговора в учительской не вышло. Николай ожидал, что после получения ватника, Кашин отправится в класс, мучаясь угрызениями совести, сядет за парту, чтобы без всяких промедлений наверстывать упущенное в занятиях.

А он удрал из школы, словно ничего не произошло, словно ватник получил просто так. Только потому, что классному руководителю надоело видеть его латаную хламиду.

Нет, Кашин. Вместе с ватником ты взвалил на плечи кучу обязанностей. И двойки теперь тебе придется срочно исправлять, и с уроков ты больше убегать не станешь, и учительницам дерзить кончишь. И немецкий язык будешь учить, как миленький, потому что этого требует школьная программа. И точка!

На другой день Володя явился в школу в новом ватнике, ладно сидевшем на его поджарой фигуре. И лицо его было чисто вымыто, и под ватником белела свежая рубаха, и колючие вихры то ли были подстрижены, то ли старательно приглажены.

Из окна учительской Орехов видел, как во дворе Володю обступили ребята. Видел, как Кашин отталкивал любопытные руки, норовившие пощупать обнову. Проверить, крепко ли пришиты пуговицы со звездочками, надежно ли пристрочены карманы и хлястик с пряжкой.

Когда Николай вошел в класс, Володя улыбнулся ему так, словно учитель был одним из приятелей, с которыми Кашин ходил на речку, в лес за опятами, играл в лапту и казаков-разбойников.

— Проверим домашние задания, — объявил Николай, раскрыл журнал и многозначительно посмотрел на Кашина.

Тот не смутился, не отвел глаза. Продолжал улыбаться доверчиво и открыто.

Тетради для домашних задании по немецкому языку у него не оказалось, хотя Николай, втайне надеялся, что именно с тетради Кашин начнет наверстывать упущенное.

Это рассердило Орехова. Но он подумал, что Володя, видимо, пока не в состоянии справиться с домашними заданиями. Ведь с самого начала года он не выучил ни одного урока.

Николай вызвал Кашина к доске. Попросил написать и перевести первую фразу из учебника. Про Анну и Марту, которые «баден». Уже это-то он должен был уметь наверняка.

Володя писать и переводить не стал. Он переминался у доски, крошил мел, неряшливо просыпая его на пол и продолжал дружелюбно улыбаться учителю.

Беспричинные, нелепые улыбки вывели Орехова из себя. Он понимал, что Кашин может написать и перевести фразу, но не хочет это делать.

— Как тебе в конце концов не стыдно? — вспылил Николай. — Вчера ты удрал из школы, сегодня ты не приготовил урок. Более того — ты нарочно не хочешь написать на доске то, что можешь написать. До каких пор это будет продолжаться? Неужели и помощь учителей для тебя ничего не значит? В ответ на доброе отношение ты снова принялся за старые штучки…

— Какая помощь? — спросил Кашин, и в голосе его колыхнулось беспокойство. — Я ничего не просил…

— Ты забыл вчерашнее?.. Кто тебе купил ватник?

— Мать ему купила, Николай Иванович! — крикнули с задней парты. — На толкучке у солдата… Он, Николай Иванович, на плече пулей простреленный, фрицевский снайпер стрелял и промазал…

Оказывается, вдобавок ко всему, Кашин наврал товарищам. Обманул их беспардонным образом. Мало того что он лентяй и нарушитель дисциплины, он еще и лжец. Это нельзя было оставлять без последствий. Орехов мог терпеть мальчишеские озорные проделки, но обман он не принимал. В принципе. Ни от кого и ни в какой форме.

— Этот ватник… — растягивая слова, заговорил Николай.

Кашин съежился, будто ожидая удара. Глаза его отчаянно метнулись по сторонам. Потом застыли на лице учителя, просящие и умоляющие.

Кашин боялся правды. Он требовал, чтобы ради него обманули три десятка притихших пятиклассников. Учеников, для которых Орехов был мерилом справедливости и правды. Какой бы трудной она ни была.

Николай оглядел класс и закончил фразу.

— …купили ему учителя на собранные деньги.

Глаза Кашина полыхнули такой откровенной ненавистью, что Николаю стало не по себе. Володя осторожно положил мел, отряхнул испачканные руки и пошел к двери.

— Ты куда, Кашин? У нас урок… Немедленно сядь на место!

Володя остановился, оглядел учителя холодными глазами, взялся за ручку двери и осторожно, без пушечного прихлопа, закрыл ее. Так, как закрывают дверь в комнате, где лежит тяжко больной человек.

Ребята молчали, как по команде уткнувшись в раскрытые учебники и тетради для выполнения домашних заданий. Сидели так тихо, что было слышно чириканье замерзшего воробья за грязным оконным стеклом.

Неделю Кашин не появлялся в школе. Потом Николай снова увидел его в ветхом ватнике, на спине которого прибавилась свежая латка.

В тот день Володя выполнил домашнее задание, но это не обрадовало Николая.

После уроков Орехова окликнула на дворе женщина с болезненно худым лицом. В руках ее был сверток.

— Вы будете Николай Иванович?

Орехов остановился, догадываясь, что перед ним мать Володи Кашина.

— Возьмите обратно.

Она развернула старенький платок, и Николай увидел знакомый ватник с дыркой на плече.

— Не нужна ваша милостыня… Не нищие.

Глаза у нее были такие же, как у Володи, когда он уходил из класса.

— Зачем парня-то срамотить?

Орехов не знал, что ответить.

— Отца у него убили. Неуж сообразить не можете, что такое одежиной не заткнешь. Ученые ведь люди, должны понимать.

Тихие слова были как камни. Николай не уклонялся от них, не пытался оправдаться. Стоял, принимая почти физически ощутимые удары тихих, булыжной тяжести слов.

— Рукав я тут немного подшила. Неуемный Володька, в отца характером… Ножиком надумал ватник изрезать. Хорошо, я углядела и отняла. Зачем добрую лопотину портить. Берите ваш подарочек. Дороговат он для нас. Мы уж как-нибудь сами горе осилим. Не лезьте вы в него…

Орехов взял ватник и зачем-то сказал «спасибо».

— Чего теперь спасибом загораживаться, — вздохнула женщина. — Будет Володя вам по-немецкому учиться. Упросила я. Так что своего добились.

Повернулась и ушла, не простившись.

Родимушка

_{Рассказ}

— Надумал, значит, Петрей Романович?

— Надумал, Анфимья, — ответил дед Лека.