— Помню. Итак, что ты решила, детка: хочешь идти или нет?

— Конечно, нет. Во сколько ты заберешь меня в пятницу?

— В половине шестого.

— Ужас, я должна бежать, «роудранер» уже сигналит. Увидимся в пятницу, я люблю тебя, папа.

— Я тоже люблю тебя, детка, — сказал я, но она уже убежала.

Я положил трубку, Вероника наблюдала за мной с порога ванной.

— Твоя дочь? — спросила она.

— Да.

— Этот уик-энд она проводит с тобой?

— Этот и следующий тоже.

Она кивнула и вернулась в ванную, чтобы повесить полотенце. Через мгновение она снова вышла, подошла к стулу, где бросила свою одежду прошлой ночью, и натянула белые нейлоновые трусики.

— Ты познакомишь нас? — спросила она.

Я вернулся к зеркалу и стал заново завязывать галстук.

— Мэтью?

— Я думаю.

— Это так сложно, что требует обдумывания?

— Я еще не сказал ей о Дейл.

— Твоя бывшая подруга, — сказала Вероника и взяла белые шорты, — которая оставила тебя ради… как, ты сказал, его зовут?

— Джим.

— «Хардли всегда приносит мне чудесные цветы». Ты знаешь эту песню? Или это было еще до тебя? — Она надела шорты и застегнула «молнию» на спине. — Правильно, ты вырос на «Битлз», да? — сказала она.

— Я уже учился в юридической школе, когда появились «Битлз».

— Кто тогда? Элвис?

— И «Эверли Брадаз», и Дэнни, и «Юниорс», и…

— Никогда не слышала таких, — сказала она и натянула через голову широкую блузу. — Я сбросила свои годы, правда? Ты когда-нибудь отойдешь от зеркала? Ладно, я воспользуюсь зеркалом в ванной.

Она взяла сумочку и пошла с ней в ванную. В зеркале над раковиной мне было видно, как она красила веки в синий цвет, более темный, чем ее глаза.

— Почему ты сказал ей, что я уборщица? — спросила она.

Мне было неприятно лгать Джоанне. Мне хотелось считать, что наши отношения отца и дочери построены на взаимном доверии. Я не знал, как сказать ей в восемь часов утра, что женский голос, который она слышала, принадлежит незнакомой ей женщине, женщине, как немедленно решит она, с которой я провел ночь. В мире Джоанны, в ее юношеском мире, Дейл была единственной женщиной, с которой мне полагалось проводить ночи.

— Она застала меня врасплох.

— И поэтому ты сказал, что я уборщица. Мне стыдно, что я не мою твои окна или полы.

— Но я просто не знал, что ей ответить.

— Наверное, тебе следует постараться сказать ей правду.

— Не по телефону.

— Конечно, нет.

— Она восхищается Дейл.

— Вполне понятно. Ты говорил мне, сколько лет Дейл? В моем возрасте такие вещи запоминаются с трудом.

— Тридцать два.

— Тридцать два, как чудесно, — сказала она с издевкой, — они должны относиться друг к другу как сестры.

Я смотрел на нее, пока она подводила губы помадой. Она была единственной женщиной из всех, кого я встречал, которая по утрам была ослепительно прекрасной. Ее восхитительно чистому лицу с крапинками веснушек на переносице не нужны были ни тени, ни грим, ни румяна. Она заметила, что я наблюдаю за ней в зеркале, зажмурилась на мгновение и вышла из ванной взглянуть на себя в зеркало комода, где освещение было лучше. Она заправила за ухо прямую прядь светлых волос и сняла косметической салфеткой крошечное пятнышко помады в углу рта.

— Ты можешь сказать ей, что я это я. — Она все еще изучала себя в зеркале. — Я это я, ты знаешь.

— Да, знаю, — сказал я и улыбнулся.

— Может, ты подумал, что я когда-то была уборщицей. Она улыбнулась мне в зеркале, повернулась и оперлась о комод. — Я увижу тебя в этот уик-энд?

— После того как сообщу ей новости.

— Новости? — повторила она.

— О Дейл.

— О! О разрыве с Дейл.

— Да.

— На мгновение мне показалось, что «новости» относится и ко мне тоже.

— Я сделаю это отдельно. Когда ты познакомишься с ней.

— А я познакомлюсь с ней, Мэтью?

— Конечно, если хочешь.

— Конечно, хочу. Когда?

— Я позвоню тебе. Мне нужно посмотреть, что будет с Джоанной.

— После того как ты расскажешь о Дейл, ты это имеешь в виду?

— Да.

— Полагаю, это ее огорчит.

— Да, она была очарована ею.

— Как ты думаешь, когда это произойдет, Мэтью?

— Не понимаю тебя.

— Прости. Ты сказал, что позвонишь мне. Ты сказал, что хочешь посмотреть, как…

— О, я действительно не знаю. Мы должны играть по слуху. Я позвоню тебе, как только…

— У меня есть лучшая идея, — сказала она. — Вместо этого вызови мне такси. Сейчас, хорошо?

Я посмотрел на нее.

— «Синий Кэб» или «Желтый Кэб», все равно, какой сможет отвезти меня на ранчо.

— Я собирался отвезти тебя сам.

— Я не собираюсь утруждать тебя. Я уверена, что у тебя в это утро масса работы. Ты, вероятно, хочешь подготовить инструкцию, как лучше всего сообщить новости твоей…

— В чем дело, Вероника?

— Это тебе лучше знать.

— Почему ты вдруг ни с того ни с сего так рассердилась?

— Почему ты решил, что я сержусь? И кто тебе сказал, что ни с того ни с сего? Ты говоришь дочери, что я твоя уборщица, ты говоришь мне, что не уверен, сможешь ли увидеться со мной в этот уик-энд…

— Сегодня только среда, почему ты беспокоишься об уик-энде? Мы увидимся сегодня вечером, мы увидимся…

— Это ты так думаешь.

— Не увидимся?

Она прикрыла рот рукой. Она показалась мне какой-то безжизненной, ее глаза были совершенно бесцветными в лучах света, падавших через окно. Когда она заговорила, ее голос был очень тих.

— Уик-энд зависит от того, как Джоанна отнесется к этим потрясающим новостям, так?

— Думаю, да.

— Это ужасные новости. Этот разрыв…

— Вероника, ты не можешь требовать, чтобы я сказал ей, что с Дейл все кончено, и затем сразу сообщил…

— Сразу сообщил о бабушке, верно?

— Думаю, нужно забыть слово «бабушка». Мне оно больше не кажется смешным.

— И бабушке тоже. Если эта твоя драгоценная любовная история…

— Вероника, ты вообще заблуждаешься…

— …она была столь незабываемой, столь чертовски уникальной, что объявление о ее завершении вызовет землетрясение в Южной Калифорнии…

— Ради Христа, это семейная ссора! Все, что я сказал…

— Ты сказал, Мэтью, что хочешь удержать меня. Боюсь, что не очень хочешь. Я слишком много лет была замужем за человеком, который заставлял меня ждать у телефона, пока он развлекался в Денвере, или Далласе, или… да черт с ним, давай забудем об этом, ладно? Ты проводишь уик-энд, заботясь о своей дочери, а я провожу уик-энд, заботясь о себе. «Розы красные, лиловые, синие», ну их к черту!

Она взяла сандалии.

— Не беспокойся о такси, я пойду домой пешком.

Босая, неся в руках болтающиеся на ремешках сандалии, она ушла из моей спальни и из моей жизни.

Гарри Лумис позвонил мне в два часа того же дня. Я не был расположен разговаривать с ним. Я не был расположен разговаривать вообще с кем бы то ни было. Все утро, выслушивая клиентов, с которыми у меня были назначены встречи, я все время терял нить разговора. Одна женщина — она пришла ко мне по поводу составления ходатайства, которое дало бы ей право построить забор высотой восемь футов вокруг ее владений, — в конце концов сказала: «Мистер Хоуп, только мой психиатр так невнимателен, как невнимательны вы», — и ушла из конторы. Другой клиент, который знал меня немного лучше, сказал: «Мэтью, много выпили прошлой ночью?» Когда я вопросительно взглянул на него, он сказал: «Может быть, отложим дело до другого раза, а?» Мы обсуждали затраты в миллион шестьсот тысяч долларов на приобретение в собственность лучшей прибрежной полосы; я мог понять его горячее желание изложить мне все детали этого дела. Я старался переломить себя, я старался слушать, я старался делать записи. Когда он ушел из конторы, я обнаружил, что без записей был бы не в состоянии вспомнить ни слова из нашей беседы. Я сделал по меньшей мере дюжину звонков, но разговаривая, машинально рисовал профиль женщины с короткими волосами, красивый профиль, смотрящий влево. За ленчем с двумя адвокатами, которым мы отдавали уголовные дела, я равнодушно слушал, как один из них рассказывал анекдот о гинекологе. Они оба были специалистами по уголовным делам, а все их анекдоты почему-то были связаны с медициной.