И он продолжал рассказывать, как все происходило.

Он пришел в квартиру Кроуэла в Ньютауне, новом жилом районе, постучал в дверь, назвал себя. Кроуэл вышел к нему в нижнем белье. Блум спросил, можно ли ему войти. К этому времени собралось много народа, так как полицейский офицер в Ньютауне в половине второго ночи может означать вполне определенную вещь — есть либо жертва преступления, либо преступник. Кроуэл впустил его в квартиру, крошечную комнату, которая выглядела еще более захламленной, чем когда Блум был там в прошлый раз. По всему полу разбросано грязное нестираное белье, журналы и газеты. Но Блум считает, что это образ жизни современных тинэйджеров, жизни по-свински. Он сделал отступление по поводу того, что все подростки дикие варвары, пока не дорастут до двадцати четырех лет (я не стал напоминать ему, что официально подростковый возраст заканчивается в двадцать лет). В этот момент они вдруг обнаруживают, что в жизни есть кое-что еще, кроме сумасшедших мотоциклетных гонок по улицам города, курения наркотиков и преследования женщин, годящихся им в матери. Он определенно намекал на отношения Кроуэла с Санни Мак-Кинни или, возможно, мои с Вероникой. Я ощутимо почувствовал ее присутствие у параллельного аппарата в спальне.

Кроуэл спросил, чем он обязан удовольствию видеть Блума (это были слова Блума, я сомневаюсь, что Кроуэл мог когда-нибудь произнести подобное), и Блум сказал, что надеется найти здесь Санни, и спросил, не прячется ли она в ванной или еще где-нибудь, а Кроуэл заверил, что ее нет. Но Блум на всякий случай проверил ванную и нашел там тридцатилетнюю негритянку, на которой не было ничего, кроме банного полотенца, и которая сказала, что она ничего ни о чем не знает и пришла сюда только затем, чтобы принять душ, так как в ее квартире душ не работает.

Затем Блум осмотрел квартиру и не нашел в ней никакой женской одежды, кроме той, что принадлежала негритянке и висела на одном из стульев, и фиолетового купального бикини на полу. Он спросил негритянку, как давно она здесь, и она ответила, что около одиннадцати часов увидела, как подъезжает Джеки, и решила спросить, нельзя ли ей воспользоваться его душем, так как у нее душ не работает. Кроуэл подтвердил, что к этому времени безрезультатно объехал все места, где они бывали с Санни. Он как раз ставил свой автомобиль, когда Летти — негритянку звали Летти Холмс — вышла к нему и попросила воспользоваться его душем. От Летти в самом деле пахло мылом, как и от Джеки Кроуэла. («От него всегда пахнет мылом, ты не заметил? — спросил Блум. — Он, должно быть, чистюля».)

Во всяком случае, Блум поблагодарил их обоих, извинился за то, что помешал им принимать душ или заниматься чем-то другим, и спустился на улицу. Там на ступеньках у подъезда сидело много чернокожих. В Ньютауне, объяснил он, где в квартирах нет кондиционеров, жильцы иногда всю ночь сидят на улице, надеясь уловить дуновение прохладного ветерка. Негры Ньютауна не слишком любят иметь дело с полицией, особенно с тех пор, как дежурный патрульный Калузы бессмысленно убил чернокожего бизнесмена два года назад и не понес за это никакого наказания. Блум очень гордился своим темным цветом кожи, так как это позволяло ему установить с чернокожими правильные отношения. Он не удивился, когда один из стариков, сидевших на ступеньках, заговорил с ним и сказал, что видел молодую светловолосую девушку, выходившую из здания сегодня около четырех часов с чемоданами. Девушка очень спешила, она положила чемодан в красный автомобиль и поехала в сторону сорок первой дороги. Женщина подтвердила, что она видела то же самое из своего окна наверху. Жители Ньютауна любили наблюдать за тем, что происходит внизу, опираясь на положенную на подоконник подушку. Блум поблагодарил каждого, а потом нашел телефон в ночном бильярдном зале, расположенном ниже по улице. Сперва он набрал номер ранчо на тот случай, если Санни все-таки вернулась, но не получил ответа и позвонил к себе в контору, чтобы дежурный детектив внес имя Санни в список пропавших и послал в СР.

— По какому номеру вы звонили? — спросила Вероника по параллельному телефону. — На ранчо, я хочу сказать.

— Так, я звонил по номеру…

— Но не по номеру дочери? У нее свой телефон.

— У меня нет ее номера, если вы дадите его, я попробую позвонить.

— Не хочу беспокоить вас, — ответила Вероника, — я могу…

— Лучше это сделаю я, если не возражаете. Свяжем все оборванные концы.

Вероника дала ему номер и спросила:

— Что такое СР?

— Служба розыска, — расшифровал он. — Неважно, как это называется, она служит не только для розыска нарушителей. Мы обычно подаем рапорт о пропавших, его заводят в компьютер, обслуживающий Флориду и шесть других штатов. Два человека убиты, а ваша дочь исчезла, — продолжал Блум. — Да, миссис Мак-Кинни, я считаю, что это очень серьезно. — Он вздохнул. — Попробую набрать номер вашей дочери. Если я не перезвоню вам, это будет означать, что ее там нет. Мэтью?

— Да, Морис?

— Во что она была одета, когда ты видел ее сегодня днем?

— Фиолетовые шорты, фиолетовые сандалии и широкая фиолетовая блуза.

— Значит, она переоделась, прежде чем покинуть квартиру. Свидетели, видевшие, как она уходила, говорят, что на ней было фиолетовое платье и туфли на высоком каблуке. Ах да, красный автомобиль. Это ее автомобиль, миссис Мак-Кинни?

— Принадлежность ранчо. Он записан за «М. К.».

— Какой марки машина?

— «Порше».

— Вы можете сказать мне год выпуска и регистрационный номер? Я бы хотел добавить это в СР.

Она сообщила ему все, что он просил. На линии возникла долгая пауза. Потом она спросила:

— Скажите мне, мистер Блум, вы ищете напуганную молодую девушку… или убитую?

— Я пока не знаю, миссис Мак-Кинни, — ответил он и опять вздохнул. — Я знаю только, что она исчезла. Я думаю, она объяснит причину, когда мы найдем ее.

— Спасибо, — сказала Вероника.

— Будем надеяться, что ждать недолго.

Телефон зазвонил рано утром следующего дня. Вероника еще принимала душ, а я в спальне завязывал галстук. С включенным кондиционером температура в доме была семьдесят два градуса,[2] термометр за окном спальни показывал восемьдесят четыре. И это в восемь часов утра. Я взял трубку.

— Алло?

— Папа, это я.

— Джоанна, привет.

— Мама сказала, ты хотел, чтобы я позвонила. Через минуту придет автобус, так что давай договоримся побыстрее.

— Детка, я хотел спросить тебя об этой свадьбе…

— Ты имеешь в виду свадьбу Дейзиной мамы?

— Да. Мама говорит, ты хочешь пойти…

— Она не могла так сказать.

— Это неважно. Если ты хочешь пойти…

— Я не видела Дейзи, должно быть, шесть или семь месяцев. Почему бы мне вдруг захотелось посмотреть, как выходит замуж ее мама? Я даже не помню, как она выглядит.

— Речь идет не о том, чтобы просто посмотреть, как кто-то выходит замуж, Джоанна. Я уверен, ты приглашена на прием, так же…

— Конечно, куча взрослых, напивающихся допьяна, — сказала Джоанна.

— Я уверен, там будет много твоих сверстников, которых знаешь и ты и Дейзи.

— Ты стараешься отделаться от меня или что? — спросила Джоанна, и я ясно увидел ее усмешку на другом конце линии.

— Я стараюсь быть справедливым, детка. Если ты в самом деле хочешь пойти…

Вероника вышла из ванной голая, вытираясь огромным голубым банным полотенцем.

— Это Блум? — спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

— Это Дейл там с тобой? — спросила Джоанна.

Я вдруг растерялся, как будто Джоанна и я разговаривали по видеотелефону, где можно видеть друг друга во время разговора и где она могла видеть Веронику, которая вытиралась, стоя на пороге ванной.

— Нет, это не она, — ответил я.

— А кто?

— Одна из уборщиц.

— Я думала, они приходят по вторникам и четвергам, — сказала Джоанна в недоумении. — Разве сегодня не среда? Я потеряла представление, какой сегодня день, все эти проклятые письменные работы, которые задает миссис Карпентер. Папа, не беспокойся о свадьбе, хорошо? Правда, я лучше побуду с тобой. Во всяком случае, Дейзи Робинсон напрасно старается. Помнишь, она всегда говорила, что я жульничаю в камешки?