Таежник белозубо улыбается:

Точно и дело. Допру до самого места, как миленький. А хочешь, так и ты сверху садись. А то вон взводного подсади. Ноги-то у ней, поди, заплетаются...Врешь, сибирский славный леший! Не заплетаются мои тренированные ноги. Они привыкли ходить. Вот если бы не жара...На очередном привале Саша Закревский, с ненавистью глядя на свои новые американские ботинки, ругается почти по-солдатски:Подлюги заокеанские! Черт бы вас подрал вместе с вашим вторым фронтом!Ты чего это, мазурик, собаку спустил?Ногу натер, товарищ старший сержант. Адская боль...Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет. Не учили тебя, мазурика, онучи накручивать!Закревский тихо бубнит:- Еще десять шагов, и пройдусь носом по пыли на потеху всему “обчеству”...Но слух у деда Бахвалова, как у сохатого.Я тебе пройдусь! Разувайся, мазурик!Так ведь обуться не успею!Босиком потопаешь, не на свадьбу идешь.На пятке у Закревского вздулся огромный кровавый волдырь. Другой, поменьше, лопнул и сочится кровью. Я сказала:Надо позвать санинструктора. Идти еще больше половины.Не требуется, – возразил дед, – сейчас ему, мазурику, будет -лечеба. – Он срывает два пыльных подорожника, вытирает их о штаны и, поплевав, прикладывает к больному месту. Бинтует и ворчит: – Знаешь, мазурик, что плохому плясуну мешает? То-то же...Первая рота, встать!- Вторая, подни-майсь! – Шагом марш!Колонна опять ползет неровными толчками по дороге, не имеющей конца.Охрипшим голосом покрикивает Мамаев:- Ты что же это, краб, отстаешь? Идет налегке, как граф Иголкин на прогулке, и никакого сознания не имеет! Ты погляди на пулеметчиков: они нагружены или ты? Ши-ре шаг!Меня нагоняет Ухватов. Кивнув на ковыляющего Закревского, ворчит:Ты бы еще штаны разрешила солдату скинуть. Сейчас же прикажи обуться! Цирк тебе тут, что ли?Иди своей дорогой.Комбат на пегом жеребчике едет по обочине, и его длинные ноги, как у Паганеля, свисают почти до самой земли. Поравнявшись с Закревским, спрашивает:Новичок?Так точно, – уныло отвечает охромевший солдат.Лейтенант, приветик! Не хотите ли проехаться? – Это Паша трусит на моей бывшей волосатой кобылке.- Спасибо, Пашенька, не хочу. Денисюк опять заворчал:Сам едет и шлюху на коня посадил...Эй, счетовод, а клюв тебе давно не чистили?Ты, мазурик, наших сибирячек не замай!Во, змей, что ни слово – то гаденыш.На половине пути большой привал у прозрачной речушки. Скидывая амуницию и оружие, солдаты бегом устремляются к воде. Пьют жадно и много, умываются, окуная головы в воду. Опившегося Шерстобитова Непочатов от воды оттаскивает за шиворот. Тот вырывается и снова бежит к речке, но на пути встает грозный дед Бахвалов:- Только сунься, мазурик, отволохаю, как цуцика! Ишь налил требуху – дух не перевести...Подъехали две дымящиеся кухни. Старший повар Алексей Иванович, размахивая поварешкой на длинной ручке, весело кричит:- Налетай, братья славяне! На первое – суп-пюре на мясном отваре, на второе – мясной отвар с супом-пюре.Но усталый, разморенный народ ест плохо, а некоторые и вовсе не едят. Шерстобитов, раскинув руки, лежит на траве лицом вниз и тихо постанывает. Закревский сидит, нахохлившись, на берегу речушки, опустив в воду больную ногу. Дед Бахвалов степенно хлебает горячий суп деревянной самодельной ложкой и недовольно косится в сторону Саши:- Никакого соображения у мазурика. Нет, чтобы сесть пониже по течению... В аккурат где люди добрые пьют, окунул свою кочергу...Один Пырков, кажется, не утратил аппетита. Опорожнив котелок, покосился в мою сторону. Я одобряюще подмигнула. Заулыбался и направился за второй порцией....Они налетают совсем внезапно. Хищные крылья со свистом рассекают воздух, моторы воют на самых тошнотворных нотах, по солнечной траве скачут диковинные безобразные тени.- Воздух! – хлестнул запоздалый сигнал наблюдателя.На нашу уютную полянку, на маленькую голубую речку с визгом сыпятся” мелкие бомбы.Девятка, развернувшись, делает новый заход. Самолеты неизвестной марки пикируют почти отвесно. Они совсем черные, юркие, злые, как осы. Сбросив бомбы, бьют из пулеметов, и тогда Мамаев кричит:- Не бегать! По самолетам противника! Залпом! – Но залпа не получается, стреляют далеко не все, неприцельно и вразнобой. Сделав еще один заход, стервятники скрываются за горизонтом, пропадают так же внезапно, как и налетели.Непочатов, все живы?Так точно!А кто там стонет?Трех стрелков подранило. Одного сильно.Закревский стоит мокрый с головы до ног, и вода стекает с его обмундирования ручьями. Ребята хохочут, а Гурулев приплясывает, гримасничает и визгливо поет:Вот Фома пошел на дно, А Ерема там давно..,Дед Бахвалов ловко хватает веселого коротыша за подол гимнастерки и, пригнув к земле, дает увесистого шлепка по тому месту, откуда ноги растут,- Ха-ха-ха-ха!Дед строго смотрит на Сашу Закревского через стекла очков и укоризненно качает головой:В силу чего ж ты, мазурик, нырнул в ручей? Была команда купаться, я тебя спрашиваю?Да ведь он не сам нырнул, его фриц толкнул!Сашка, не отжимай обмундирование – Вовка Шерстобитов дорогой обсосет...Ха-ха-ха-ха!Ко мне подходит улыбающийся Мамаев:Хорошая разрядочка. Гляди, как ожили.Хорошая-то хорошая, но ведь троих ранилр.Не троих, а только одного. Двое остались в строю....Последний привал был километрах в пяти от передовой, в стороне от большой дороги, в полуразрушенной деревне без жителей. У единственного колодца сразу же выстроилась очередь. Журавля нет, а колодец глубоченный – дна не видно. На отполированный дубовый шест на крепкий крюк солдаты вешают сразу по нескольку котелков, но водопой идет медленно, так как из посудиы вода выплескивается на полдороге.Дед Бахвалов заворчал и направился через дорогу к покосившейся избушке, возле которой дымила полевая кухня. Вежливо крикнул в черный провал окна:- Товарищ руководящий, одолжи-ка, мил человек, пехоте ведерочко!Ведро вынес совсем молодой немец в куцем сизом мундирчике – худой, голенастый, тонкошеий. Поклонился деду:Битте, гроссфатер!Господи Иисусе! – перекрестился дед. – Да откуда ж ты, поганик, тут взялся? – Но ведро всё-таки принял и пошел к колодцу, пятясь задом. А немчик пресцокойно уселся на обвалившейся завалинке.Из наших первым напился Коля Зрячев. Увидев немца, неистово завопил:- Ребята, фриц!!! Настоящий живой фриц!Бывалые солдаты глядели на немца равнодушно-презрительно, новички – с откровенным любопытством, но ни те, ни другие не проявляли никакой враждебности.- Вот так фа-ши-и-ст! – разочарованно протянул Коля. – Соплей убьешь...- Какой тебе, мазурик, это фашист? Самый натуральный тотальный щенок, и никаких гвоздей. Покури-ка, парень, русского. – Дед Бахвалов протянул пленному толстенную самокрутку. Немец вскочил на ноги, начал кланяться:О, данке! Данке шён!хЧего уж там! – ухмыльнулся дед. – Дают – бери, бьют – беги. У нас, стало быть, в Расее так...Немец трясущимися пальцами взял курево и заплакал. И даже не заплакал, а задохнулся в судорожном отчаянном рыдании – точь-в-точь жестоко обманутый подросток. Он стряхивал обильные слезы на мундир, на сухую землю и, всхлипывая, бормотал что-то на родном языке. Впрочем, два слова мы разобрали: “пропаганда” и “Геббельс”.Ку-у-рт! – послышалось из избы. – Где аймар? – В провале окна, как в раме, показалась добродушная физиономия в белом колпаке набекрень. Повар укоризненно покачал головой:Нехорошо, братки, пленного обижать. Эй, камрад, чего пузыри пускаешь?- Да мы ж ничего, – за всех ответил дед Бахвалов,- кто его знает, с чего он распузырился.Повар счел нужным пояснить:Он мне по случаю достался. Поиск ихний третьего дня провалился, ну и не отошел он со своими, сдался. А конвойного, который его в штаб вел, с самолета подшибли, так я этого немчишку пока и присвоил, и в аккурат кстати: помощник мой что-то прихворнул. Пусть потрудится, пока начальство не спохватилось.А как же ты, мил человек, с ним калякаешь?По-немецки объясняюсь, дедушка. Я в немецком дока. Курт, шнель горох арбайтен!Немец послушно встал и, не отрывая рук от лица, направился в избу. Солдаты засмеялись:- Дрессированный!..Уже на марше Мамаев с досадой сказал:Как некстати этот тотальный недомерок встретился, кляп ему в рот!Чем он тебе помешал?А как же? Ты видела, как вели себя новобранцы? Да они готовы были зареветь вместе с этим заморышем. Теперь придется собрания проводить. Надо разъяснить народу, что не все такие курты. Да еще,и неизвестно, так ли уж он безобиден, как кажется. И не ведая, что творишь, можно причинить много зла.Прислушайся-ка, агитатор, – толкнула я его под бок. В колонне не умолкал разговор о пленном.Как же тут разобраться, какой из них хороший, а какой гад?Лупи всех без разбору – бог сам разберется.Эй, Ильин, а ты сначала агитни. Крикни: “Фриц, ты случайно не фашист? Ах, фашист, туды твою! Ну тогда стой, замри – я тебя прикончу”.Хо-хо-хо-хо!Илья Эренбург пишет: “Убей немца, где увидишь”. А как вот такого Курта убить? Пожалуй, и рука не поднимется.И не Эренбург это писал, а Тихонов!И ты не бреши, не Тихонов, а Симонов!Какая разница, мазурики, кто писал? – прикрикнул дед Бахвалов.- А понимать надо так: “Увидишь в бою