лейт. Поленов. 1943 г.”. Такое оружие не выпускают из рук до самой смерти.В тот же вечер пришел Лиховских. Увидев меня в новом костюме, воскликнул:

Мать честная, курица лесная! Да еще и лейтенант! Ну, пропала моя бедная голова.Мы постреляли из нового пистолета, а потом уселись на кромку траншеи, лицом к фронту.Подошел Иемехенов и тоже уселся рядом. Было очень тепло. В лесочке на нейтральной полосе беззаботно куковала кукушка.Как хорошо! – Я подставила лицо под жаркие солнечные лучи и закрыла глаза.Чего хорошего-то? – заворчал Лиховских. – Парит, как в бане. Весь мокрый,- А я так еще и не нагрелась после зимы. Так бы и сидела на солнышке целыми днями...Немец дал залп из орудий по верхушке Вариной высоты. Видимо, наблюдатели-верхолазы чем-нибудь себя обнаружили. Снова за речкой глухо ударили пушки. Снаряды пронеслись над нашими головами.Развоевался фриц, однако, – озабоченно сказал Иемехенов.Сейчас ему наши глотку заткнут. Все батареи засечены. Вот, слышите? – Лиховских поднял вверх палец. – Дивизионные долбанули. А ну ее к бесу, эту войну. Давайте поговорим о любви.Ну что ж, начинай, – сказала я.А если я скажу, что люблю тебя?А если я не поверю?А если я побожусь, да еще и при свидетеле?Это другое дело. А дальше что?А дальше, очевидно, надо целоваться. Что ж ты смеешься? Тут дело вполне серьезное.Васька-автоматчик один раз целовал, теперь, однако, платит на чужой ребенок,- вдруг мрачно сказал Иемехенов.Лиховских ласково сгреб его за жесткие вихры и опрокинул на спину. Бронебойщик верещал и, пытаясь подняться, махал в воздухе ногами, как перевернутый черный жук. И это было очень смешно.- Как им весело! Даже позавидуешь, – вдруг раздалось за нашими спинами.Мы разом оглянулись: над траншеей стоял рыжий капитан Величко, а чуть позади него – парикмахер Кац. Взглянув на пана Иосифа, я всплеснула руками: Ах, лихо-тошно! – и упала навзничь.Мы трое хохотали, как ненормальные. Капитан улыбался:- Эк их разбирает!.. Щекочут вас, что ли?А пан Иосиф был невозмутимо серьезен и стоял, как на посту, положив белые маленькие руки на новенький автомат, повешенный перед грудью.- Пан Иосиф, а как же ваши баптисты? – спросила я, вытирая выступившие от смеха слезы.Нерпичьи глаза Каца стали вдруг сердитыми:Цоб их дьябли везли! Те лайдаки баптисты Гитлера лижут пониже спины. Пся крев! Своими ушами слыхал в приемник у капитана.Это теперь мой связной, – сказал капитан Величко, дружески похлопывая Каца по плечу.- Пан Иосиф мужчина отменной храбрости, – пряча улыбку, сказал Лиховских.Маленький парикмахер сорвал с шеи автомат и, дав очередь в воздух, задорно на нас посмотрел:- А что? Я тем лайдакам покажу! Пся крев!Ну и забавник!- А вам, капитан, когда-нибудь Мамаев поднесет под нос свою дубинку, – пообещала я контрразведчику. – Почему вы не ходите по траншее, как все нормальные люди, а обязательно поверху лезете?- Виноват, исправлюсь, – поклонился капитан Величко и протянул мне маленький букетик ландышей.- Вот спасибо! Мне так давно никто не дарил цветов, – сказала я.Иемехенов обиделся:Врешь, однако. Я дарил. А ты, как веник, пол подметала.Тоже мне – цветы! – ухмыльнулся Лиховских. – Набрал целую охапку колючек. Видел я твое подношение,Ну как дела, друзья мои? – спросил Величко,Нормально, – ответили мы в один голос,Твой Андриянов всё ворчит?- Ворчит, бродяга, – улыбнулась я. – Но теперь уже, кажется, меньше. Мы и внимания не обращаем. Он не вредный.- Ну-ну... Мамаев на месте?- Был здесь.Капитан вместе с Кацем ушли. И почти сразу же возле центрального капонира пан Иосиф заблажил по-украински и по-польски:- Цур мени! Цур! Матка боска! Геть, горобци!Это мои солдаты, поздравляя, подкидывали толстяка в воздух.Лиховских ходит к нам чуть ли не каждый день – хоть на пять минут, а завернет. Это понятно: здесь все его друзья-товарищи. Но наши офицеры меня иногда поддразнивают, говорят, что начальник полковой разведки приходит так часто только ради меня. Чушь. Мы просто хорошие товарищи.И Коленька Ватулин частенько заглядывает в нашу роту, и тоже говорят, что из-за меня. Ну уж это совсем ерунда! У Коли сложные и запутанные отношения с красивой Зиночкой Косых, медсестрой из нашей санроты. Коля чуть не ежедневно жалуется мне на Зинин характер и просит совета: жениться или нет. В конце концов мне надоело, и я с сердцем сказала:- Раз тебе в таком личном и важном деле потребовался советчик – значит, не любишь! А жениться в двадцать два года, да еще в такое время, без любви – просто негодяйство! Понял?Не знаю, понял ли Николай, и как понял, но только в тот же день он самовольно закатился в медсанбат и оказался вдруг на полковой гауптвахте. К вечеру ко мне пришел Тимофеич, связной разведроты – земляк и кум нашего деда Бахвалова. Жалостливо моргая близорукими глазами, он сказал:- Запрятали мово голубенка в клетку. – И подал мне от Коли записку.Николай просил меня поговорить с командиром полка, чтоб его освободили. Почему именно должна просить я, а не Колин начальник Лиховских?.. Я отказалась. Тимофеич захлюпал носом:- Вы ж барышня рассудительная и, почитай, всегда тверезая, – сказал он мне, – потому и должны понимать, что может деяться с человеком в подвыпитрм виде...”Почитай всегда тверезая!” Я хотела отчитать Тимофеича, но, взглянув на его усатую добродушную физиономию, рассмеялась, а Коле написала: “Пьянчужка и Дон-Жуан полкового масштаба! Заслужил. Сиди не рыпайся”.Так и отбухал Коля все десять суток. Поумнел ли?.. У меня о разведчиках сложилось определенное мнение. В основном – это удалые парни. И бесшабашные. А Коля, кажется, всех перещеголял.Я возвращалась из штаба батальона. У землянки меня поджидал хмурый Мамаев:К тебе пришли капитан Филимончук и Ухватов. Больше часа ждут. Что им от тебя надо?А я откуда знаю!Мамаев к Ухватову относится с холодным презрением, а капитана Филимончука просто недолюбливает. Филимончук теперь большой чин: начальник разведки всей дивизии. Он больше не пытается со мною заигрывать, но отношения между нами так и не наладились. Теперь, когда капитан перешел в дивизию, мы почти не встречаемся, и нас не связывают служебные узы. Действительно, что ему от меня надо?У стрелков Филимончук распоряжается, как среди своих разведчиков. Понравился солдат, сейчас же в категорической форме: “Этого молодца я забираю в разведку”. Но у Мамаева без скандала не возьмешь – дубинку к носу и разговор короткий: “Отваливай. Штормяга будет добрый. Ни один док в ремонт не примет”. Филимончук, посмеиваясь, уходит, а через день-два из штаба дивизия приказ: откомандировать такого-то в распоряжение начальника разведки. Мамаев мечет громы и молнии и пишет рапорты. Я его вполне понимаю: кто ж не дорожит хорошим солдатом?Однажды и мне капитан Филимончук пытался подложить свинью: “Твоего Пыркова забираю к себе”. Разговор был короче, чем с Мамаевым. Я молча поднесла к носу разведчика фигу. А Пыркова с обидой спросила: “Ты хочешь от нас уйти?” – “Что вы, товарищ младший лейтенант! – вскричал Пырков. – Я ж молчу, это капитан пристает”.Мамаеву скоро надоело сражаться с Филимончуком в одиночку, и на одном из полковых совещаний в присутствии комдива он дал начальнику дивизионной разведки бой. Мамаева поддержали командиры остальных рот полка, и Филимончук притих. Но следить за ним надо – ходит по обороне, как вор на ярмарке, того и гляди, кого-нибудь переманит в разведку.Капитан Филимончук честолюбив и этого не скрывает. После зимнего наступления его повысили в должности, представили к награде и подали материал на присвоение очередного звания. Но Филимончук не получил ни ордена, ни “майора”. На него вдруг пожаловалась какая-то девушка из медсанбата. Вмешался политотдел, и вместо наград Филимончуку вкатили партийный выговор. Начальник разведки считает себя несправедливо обиженным и караулит подходящий случай, чтобы всё разом вернуть.А случай может быть только один – взять “языка”. Но как раз в этом и не везет нашим разведчикам в обороне, и даже удачливый Коля Ватулин не может достать пленного.С неделю тому назад вся полковая разведка переселилась в расположение нашей роты. Капитан Филимончук решил, что именно здесь, на самом спокойном участке обороны, противник не столь бдителен. Целыми днями он, мрачный и злой, просиживает в боевом охранении на болоте. Сам ведет наблюдение – готовит новый решающий поиск, а ночью спорит и ругается с Мамаевым.Мамаев тщетно пытается доказать Филимончуку всю бесплодность его затеи. В самом деле, какой может быть здесь поиск, когда даже боевое охранение находится не менее чем в пятистах метрах от переднего края немцев!! Ну, предположим, доберутся разведчики до немецких позиций, возьмут “языка”, а дальше что? Как отходить более километра, имея при себе пленного? Да еще надо перебираться через речку, правда, не широкую, но достаточно глубокую, с ровными пологими берегами. Мамаев прав: этот “язык” достанется немалой кровью. Но Филимончук упрям. Мне кажется, он способен положить всю нашу разведроту во главе с Лиховских, лишь бы достичь цели. Мамаев так и говорит начальнику разведки: “Ох, дорого обойдутся дивизии твои майорские погоны!”Покосившись на Мамаева, Филимончук сказал мне:Есть важный и секретный разговор.Давай, – махнула я рукой. – У меня от Мамаева секретов нет.Разведчик насмешливо поднял красивую бровь:Вот даже как?Амба! – стукнул Мамаев рукой по столу. – Язык почешешь о ближайшую сосну. Валяй о деле.Можно и о деле,