- Здоровье может оценит только тот, кому приходилось его терять. О, богопоставленный, богопрославленный, боговенчанный! Благодетельное внимание василевса может оценить только тот, кто испытал горестное состояние опалы и пришёл к надежде увидеть лучезарный свет твоего величества. Опала и возвышение в жизни как день и ночь, и чем темнее была ночь, тем благодатнее и радостнее кажется нам свет нового дня, свет солнца. Я могу быть тебе бескорыстно полезен и тем искуплю грех вероломства. Только одно это утешение и осталось у меня, о, мой святой владыка царь.

- Утешение? Не лицемеришь ли опять? В тебя трудно проникнуть… Подумать только: изменить своему василевсу ради варвара, который носит холщёвую рубаху как простой солдат, ест сырую конину, и вместо постели спит на седле, положенном на сырую землю.

- Все мы когда-нибудь нарушали клятву своему василевсу, - ответил Калокир.

Иоанн Цимисхий понял, куда он метит, и сказал сердито:

- Болтай да не забалтывайся. А если в самом деле у тебя есть что дельное сказать, говори:

- Сперва попрошу у Вашего величества внимания выслушать краткую историческую справку.

- Твою?

- Нет. Василевса Константина Багрянородного.

- Я внимаю.

- Ещё Константин Багрянородный, покровитель наук и литературы, сам написал обширное сочинение «Об управлении государством» и дал нам в руки нить, ведущую к цели.

- Император писал очень небрежно, - заметил Цимисхий, нахмурившись.

- Не возражаю, владыка. Однако он дал верные зарисовки этого воинственного и дикого народа - руссов. Он сообщил в этом сочинении, что как только наступит ноябрь месяц, князь отправляется «в полюдье», в круговой объезд своих земель для взимания дани и прокормления дружины. Когда растает лёд на Днепре, возвращается в Киев с добычей: мехами, мёдом, кожей. Грузят всё это на однодревки и отправляются к нам с Романию. Но когда они подходят к днепровским порогам, то семь раз высаживаются на берег и волоком тащат лодки, а иногда шестами проталкивают их через эти опасные для судоходства днепровские пороги.

- Зачем ты пустой болтовнёй отнимаешь моё время, - прервал его Цимисхий. - Ведь и я читал обо всем этом.

Калокир продолжал невозмутимо:

- Поэтому догадливые печенеги и приходят к этим порогам и именно в этом месте нападают на руссов. Когда я перечитал об этом, я сразу понял разгадку твоего затруднения, автократор…

- А-а-а! - изумлённо воскликнул василевс. - Понимаю. Ну, Калокир, ты неповторимо проницательный… на всё дурное… Прирождённый обманщик…

Но тон был снисходительный.

- Владыка, обмануть врага в бою называется не обманом, а стратегией. Обмануть же хитростью - это дипломатия.

Цимисхий весело расхохотался. Он давно не слыхал такого наглого остроумия среди унылых льстецов царского двора.

- Если бы ты, Калокир, не был столь изобретателен, я тебя давно бы привязал на спину ослу. Но так как ты при ненасытном своём честолюбии и тщеславии, соединёнными с незаурядным умом, можешь быть мне в самом деле полезен, я тебя до конца выслушаю.

- Автократор, только своим собственным опытом доходишь до самой, казалось бы, простой и очевидной истины. Сейчас, когда я досконально изучил быт, нравы и образ мышления варваров, я навечно сумел излечиться от этих нелепых и преступных иллюзий овладеть троном или даже хотя бы стать независимым от Константинополя управителем Херсонеса. Я воочию убедился, что в океане народов, окружающих нас - ромеев, мы - единственная держава, хранящая свет наук и истинного учения Христа, призванная богом быть указующим перстом всему миру. И кто уподобится тебе, царь? Какой земной бог сравнится с тобой, моим царём и богом?

Василевс, свыкнувшийся с непрестанной лестью, при этих словах, ласкающих его слух, даже полузакрыл глаза от удовольствия. Калокир же продолжал с более смелым воодушевлением.

- Только наши богоподобные венценосцы в своей деятельности законодателей и полководцев руководствуются идеей общенародного блага и справедливости, высоким сознанием возложенного на них богом долга перед совестью, святой церковью и государством. Нет ничего на свете более возвышенной, более трогательной, более верной и умной, более прекрасной, полезной, более необходимой каждому как идея Всевышнего и его Помазанника на земле… Цари издревле имели самое высокое предназначение, их особа сугубо священна, им мы оказываем поэтому самые высокие почести, чистосердечное благоговение и беспредельную покорность. Державный правитель имеет неограниченное право употреблять все доступные ему средства к утверждению государственной безопасности, возвышению благосостояния своих подданных, производить суд, обладая правом жизни и смерти над ними. Владыка, вот моя голова.

Это чётко выраженная формула, над которой они смеялись оба в молодости, сейчас для Иоанна Цимисхия была единственно приемлемой, а для Калокира той соломинкой, за которую хватается утопающий. Теперь он знал, что, попав царю в руки, он не кажется ему опасным.

К своему удивлению, Цимисхий в своём сердце не обнаружил того гнева против Калокира, который разрастался в его душе раньше. Кроме того, царь был убеждён, что Калокира по духу аристократа, гурмана и сластолюбца не могла увлекать идея искреннего содружества с варварами, что его толкали к ним необузданное властолюбие и ненасытная корысть. А эти влечения, по своему опыту, он относил к избранным. Калокир читал на его лице признаки снисхождения.

- Я наконец понял, - продолжал Калокир, смелее глядя в лицо василевса, - что каждому на грешной земле следует установить соответствие между своими желаниями и возможностями. Желания мои были дерзки, возможности - ничтожны. Забвение этого принципа повело к трагедии и непоправимой ошибке. Величайшее счастье в жизни поэтому оказаться на своём месте. Моя жизнь в твоих руках, автократор, и какую бы ты ни уготовал мне казнь, я приму её с благоговейным трепетом…

Куда девались величественная поза, смелость языка той поры, когда Святослав был по стенами Константинополя, а Калокир приходил к царю диктовать волю киевского князя. Теперь он не только расставался с иллюзиями, он мирился с любой ролью в жизни. Цимисхий понимал, что гот, может быть, опять притворялся и расчётливо вывёртывался, но, однако, приятно было слушать эти выверенные рацеи царю, испытанному читателю древних книг и уточнённому ромею.

- В твоих словах, Калокир, больше красноречия, чем правды, - сказал Цимисхий, и с удовольствием продекламировал: «вечно вы ищете духом нестойкие, глупые люди, тягостных дум для себя, и забот и душевных стеснений».

- Государь, перед фактом своего отхода в потусторонний мир, признаюсь, что я - слаб и как государственный деятель - абсолютно ничтожен. Я никогда не рисковал бы жизнью ради истины, мне не дано быть мучеником идеи. Поэтому в случае любого переворота я могу последовать примеру апостола Петра.

Иоанн Цимисхий подумал и расценил это заверение как признание полного поражения.

Калокир угадал это настроение василевса и продолжал ещё смелее:

- Только там, побыв советником Святослава, среди этих простодушных зверей, научился я терпению, обрёл благородный венец страдания, я понял, что значит стыдиться, размышляя о своей судьбе сикофанта, что значит отчаяться, что значит потерять твоё расположение. О, автократор мой… что значит перестать быть ромеем… Только побыв с руссами, я понял низость их душ.

Все они явные или скрытые мятежники. Они переняли подлый дух павликиан и богумилов и усугубили их подлое учение. Все высокое - они ненавидят, всё святое им недоступно… Вот почему варвары погубили великий Рим… Если мы не обуздаем славян-варваров, они погубят и нас. Мир, возможно, идёт к гибели. Всё благородное попирается чернью. Драгоценность вещей и культура духа создаются избранными. Их всегда мало по причине скупости природы. Сущность духа всегда стоит на распутье: если она глубока и благородна - она редка; если она обща и часто встречается - она низменна. Да я только сейчас проникся сознанием, что я потерял…