Пока мадам Олорон журчала в ответ что-то столь же любезное, Гана, оставленная посреди залы, чувствовала себя очень неловко. «Что теперь? — думала она. — Господи, что же мне делать, не могу же я весь вечер торчать здесь одна как перст! Как она могла меня бросить? А с другой стороны, нельзя же ей не встретить гостей! Сжальтесь надо мной, люди, ведь я из Градца Кралове!» Почувствовав, как кровь приливает к ее щекам, Гана совсем было пала духом, но тут же заставила себя рассуждать здраво: ну что ж такого в конце концов, почему бы мне и не побыть одной? Почему я стою, когда могу походить? Не затем ли здесь висят картины, чтобы я могла их посмотреть?

Набравшись мужества, стараясь выглядеть как можно естественнее, Гана, словно увлекаемая неодолимым интересом, направилась к огромному полотну в массивной позолоченной раме, висевшему на видном месте, против входа, и сделала вид, что безмятежно и с удовольствием разглядывает его. На картине был изображен хоровод лесных нимф, нагих и в легких одеждах, увенчанных цветами, разбрасывающих цветы, целующих цветы, танцующих среди цветов, экстатически поклоняющихся цветам, сыпавшимся откуда-то сверху, упивающихся цветами, лежащих в цветах, сладострастно погружающихся в сугробы цветов; на табличке, прикрепленной внизу к раме, значилось: Поль Бодри, «Царство Флоры». Гана до сих пор никогда не видела столько цветов и столько наготы сразу. «Ну и бесстыдные же эти французы, — удивленно подумала она, — если повесили такую картину у себя в салоне! А прилично ли мне смотреть на такое?» Ей казалось, что на нее все глядят и посмеиваются. «Ого, — думают они, — как провинциальная дамочка из Чехии глазеет на эту мазню, на голые тела!» Горло Ганы судорожно сжалось от жалости к себе и злости. «Зачем мы сюда пришли, зачем Ян привел меня сюда, ведь он отлично знает, что у меня нет подходящего туалета и что нас здесь и в грош не ставят!»

Но тут к Гане приблизились господин Олорон и молодой, нагловато улыбающийся красавец, до тех пор сидевший у камина.

— Разрешите, дорогая мадам, представить вам одного из моих близких друзей, господина Вантрассона, — сказал Олорон со своим рокочущим южнофранцузским выговором.^- Я знаю, что в Париже вы недавно, но, возможно, уже слышали это имя, оно часто упоминается в спортивном мире.

Гана впервые слышала слово «спорт», не знала, что это английское слово означает самое дорогое и самое экстравагантное развлечение богатейших бездельников из высшего общества, устраивающих состязания своих породистых рысаков. Иметь скаковую конюшню считалось особой роскошью, высшим шиком; состоять членом предназначенного для избранных «Жокей-клуба» было заветной мечтой сынков миллионеров; сказать о ком-нибудь, как только что сказал Олорон о Вантрассоне, что его имя «часто упоминается в спортивном мире», было самым изысканным комплиментом. И когда хозяин так отрекомендовал молодого денди, Гане следовало бы поинтересоваться его спортивными увлечениями. Но она только сказала «Enchantee»[27] и ждала, что последует дальше. Но дальше ничего не последовало. Олорон поспешил отойти, а Вантрассон, сбитый с толку равнодушием Ганы, не сразу нашелся.

— Вы, мадам, не любите лошадей? — спросил он, помолчав.

— Лошадей? — переспросила Гана, удивленная его неожиданным вопросом. — Ну, конечно, я люблю лошадей, как и всех животных, — собак, кошек, птиц…

— Лошадь — самое красивое животное, — сказал Вантрассон. — Только женщины красивее лошадей. У вас в Вене устраиваются скачки?

— Я не из Вены, я из Праги, — пояснила Гана.

— Ах! — воскликнул Вантрассон. — А где это, скажите, пожалуйста?

— Прага — столица Чешского королевства, — ответила Гана.

— Ах! — повторил Вантрассон. — На свете столько королевств, что все знать невозможно. Вы очень красивы, мадам, и, разумеется, принадлежите к высшему обществу Чешского королевства, это видно с первого взгляда. Вы должны посоветовать чешскому королю ввести конный спорт.

— У нас нет короля, — сказала потерявшая терпение Гана. Вантрассон был ей несимпатичен главным образом потому, что своим разговором о конном спорте напомнил ей злополучного жениха из Хрудима. У пана Йозека на рубашке были изображены подковы, хлысты и шпоры. — Наш последний коронованный король, — добавила она, — отрекся от престола двадцать два года тому назад.

Вантрассон укоризненно посмотрел на Гану, по-видимому, подозревая, что она разыгрывает его.

— Я не силен в политике и географии, вы должны извинить меня, мадам.

— Свергнутый вами король Карл Десятый последние годы своей жизни провел у нас в пражском замке, — сказала Гана.

— Ах, Карл Десятый! Это был великий король, — оживился Вантрассон. — В годы его царствования меня еще не было на свете, но я многое о нем слышал. До вступления на престол он, тогда еще граф д'Артуа, обожал спорт. Конечно, расцвета спорт достиг только при Наполеоне Третьем. Император — большой покровитель породистого коневодства, он приказал привести в порядок великолепный ипподром в Венсене. Вы уже там были, мадам?

Гана сказала, что еще не была в Венсене.

— А в Шантильи? — спросил пораженный Вантрассон. Нет, Гана не была и в Шантильи.

— А в Круа-де-Берни?

К сожалению, и в Круа-де-Берни Гана тоже не была.

— Не беда, у нас в Париже — прекрасный ипподром, в Лоншане, посреди Булонского леса, — сообщил Вантрассон. — Через несколько дней там состоятся бега, разыгрывается большой приз города Парижа, и вам, мадам, конечно, надлежит там быть. Уверяю вас, вы так полюбите спорт, что не сможете жить без него. Мы проиграли битву при Ватерлоо, но три года тому назад, когда французская лошадь впервые пришла раньше английской, мы, молодежь, поняли, что Ватерлоо искуплено… — Воодушевившись, Вантрассон подступил на шаг к Гане. — Буду счастлив, если вы разрешите мне сопровождать вас, мадам… Я весьма признателен Олорону, что он дал мне возможность познакомиться с вами, я давно уже не беседовал с дамой, столь остроумной и прелестной.

— Будьте добры, проводите меня к мужу, мосье, — холодно сказала Гана. Она без конца слыхала и читала, что каждый француз начинает сразу ухаживать за любой красивой женщиной, с которой он еле-еле знаком, но убедиться в этом на собственном опыте было ужасно. «Боже мой, — думала она, — еще в прошлом году я училась шить на швейной машине у пана Стыбала!»

— Ах, не мешайте вашему мужу разговаривать с единственным бароном, который посещает этот салон, — живо возразил Вантрассон. — Даю слово, это настоящий барон, одно из старейших имен Франции, но у бедняги за душой — ни гроша, он дотла разорился на мексиканских государственных акциях… А теперь ходит по салонам снобов, как этот, например, чтобы поесть и подцепить женишка для дочери.

— Подцепить женишка для дочери! — повторила Гана. — Я думала… Франция так опередила нас, что девушки, даже из хороших семей, если они не вышли замуж, могут работать, найти себе применение…

Вантрассон молча, с удивлением смотрел на Гану.

— Конечно, они могут работать, — произнес он наконец. — Но, бога ради, зачем им это? Разве они к этому стремятся?

Лакей доложил о прибытии маркизы и маркиза де Данжак, и в салон вошли господин с массивным грубым лицом, похожий на англичанина с карикатуры, и бледная черноволосая женщина в ярко-голубом, сильно декольтированном платье.

— Это — директор и главный акционер Эльзасского банка с тридцатипятимиллионным капиталом, — негодующе пояснил барон де Шалюс, человек с веерообразной бородой, Борну, сидевшему с ним у камина. — Еще десять лет назад Данжак — свой аристократический титул он, конечно, купил — был членом общества «Влажных ног». Вы уже слышали о «Влажных ногах»? Это биржевые старьевщики, скупающие обесцененные бумаги и акции обанкротившихся обществ.

— А что они с ними делают? — поинтересовался Борн. Продают из-под полы людям, которым угрожает судебное преследование за злостное банкротство, а те заносят их в свои фальшивые балансы, как будто приобрели эти бумаги еще за их полную стоимость… Это — обычное дело, забавно, не правда ли? Так вот, наш милый маркиз однажды купил за бесценок целый ящик акций обанкротившегося горнозаводского общества, и вдруг произошло чудо! Было обнаружено новое месторождение, цена акций поднялась, и мосье Жантруа — такое некрасивое имя носил тогда наш маркиз — за одну ночь разбогател. Вот каков современный мир, господин Борн! Или взять хотя бы нашего хозяина еще вчера он был нищим, а сегодня? К примеру, за картину Бодри, что висит вон там, он заплатил двадцать пять тысяч франков.