Тевкелев счел разумным сначала отправить вместе с ночным посетителем к хану Таймаса и Юмаша. Таймасу он доверял полностью, полагался на его ум и выдержку. Юмаш был быстр, ловок, плутоват, знал три языка, хотя разобраться, кто он — татарин, башкир или русский — никто не мог.

Вскоре перед Тевкелевым вырос как из-под земли Юмаш. Он запыхался и был возбужден:

— Господин посол, вам следует переодеться вот в эту одежду. Хан поджидает вас за аулом, в зарослях тамариска. Он предупредил: надо быть осторожным, очень осторожным!

Тевкелев нацепил на себя рваный чапан, большой треух и вышел вслед за Юмашем.

Весело и ярко светила луна. Она словно приветствовала путников, желала помочь им не потерять тропинку, не сбиться с дороги. Юмаш уверенно вел посла среди зарослей чия и тамариска, петляя и меняя направление. Вдруг совсем рядом застрекотала цикада, и Юмаш пошел прямо на этот звук: оказывается, это был условный сигнал, подал его Таймас.

Тевкелев увидел человека. Его фигура казалась в лунном свете совсем белой. «Господи, привидение, а не человек!» — мелькнуло в голове Тевкелева.

Хан и посол поздоровались, раскрыв друг другу объятия. Постояли так молча, потом сели на расстеленный коврик. Таймас и Юмаш исчезли, будто растворились в ночи.

— Как добрались до нас? Здоровы ли, не измучены дальней дорогой? Не испытали непредвиденных трудностей или неприятностей нежданных? — начал беседу хан.

— Бог миловал! Здоровы ли, благополучны ли вы? Не испытываете ли вы какие- нибудь трудности или неприятности? — осведомился в свою очередь Тевкелев.

— Я пребываю в неизвестности и неуверенности относительно того, как оно пройдет, наше дело, — сразу же признался хан, — потому я решил поговорить с вами наедине. Прежде чем пригласить вас завтра на совет предводителей родов. — Абулхаир умолк, словно бы давая послу время осознать его слова и приготовиться к тому, что он собирался сообщить ему еще. — Они считали, что я «Отправил в Петербург Сейткула и Куттымбета с единственной целью — просить войско для войны с джунгарами. Узнав, что к нам направляется русское посольство, они насторожились. Стали следить за каждым моим шагом и вздохом... — Хан опять умолк, подбирая наиболее подходящие слова для открытия горькой и неожиданной правды. — Когда бии увидели, что вы прибыли вместе с казаками, с военными людьми при оружии, они явились ко мне, поставили условие: — «Встретиться и говорить с послом ты можешь только в нашем присутствии!» Они настроены очень враждебно... Говорить сейчас о том, что мы готовы принять русское подданство, следует с крайней осмотрительностью... Если вообще стоит об этом говорить...

Тевкелев чуть не задохнулся. К его горлу подкатил тяжелый, будто из камня, комок. Он искал слова, которые могли бы выразить его состояние — негодование, возмущение, обиду, и не находил их. Душа его, недавно ликовавшая, точно покрылась ледяной коркой. Тевкелев впился горящим, гневным взглядом в бледное и непроницаемое лицо хана.

Абулхаир понимал, что чувствует в данную минуту царский посол, и спокойно, бесстрастно процедил сквозь зубы:

— Не надо отчаиваться. Есть надежда.

— Как же вы осмелились снарядить своих послов в Россию? С такими заверениями! Ведь вам-то было известно, что предводители родов не поддерживают ваши планы? — голос Тевкелева звучал с еле сдерживаемой яростью.

Хан оставался невозмутимым:

— Господин Кутлук Мамбет, не расстраивайтесь. Не гневайтесь понапрасну. Нас теперь двое в одной упряжке — вы и я. Двоим легче, — неожиданно он улыбнулся. — Что толку обвинять и упрекать задним числом... Полезнее, по-моему, пораскинуть мозгами да прикинуть, как нам вернее и правильнее всего действовать в создавшейся обстановке. — Абулхаир запнулся, будто натолкнулся на препятствие, потом продолжал: — Но коли уж вы спросили, «как я осмелился», что ж отвечу. Попробую объяснить... У меня не было иного выхода. Никакого другого, кроме этого. Наши предки еще недавно жили на склонах Каратау, владели и правили Ташкентом, Сайрамом и Туркестаном. Теперь эти земли находятся под пятою контайджи. На захваченных врагом землях остались мои родные. Мне пришлось перекочевать в эту голую степь. Народ, который вынудили покинуть отчие края, сам начинает приносить беды другим народам. Я оказался в ссоре и вражде с бухарцами, башкирами, калмыками. Сейчас, правда, с трудом удалось нам смягчить Бухару и Хиву, кое-как наладили с ними отношения. Остальные по-прежнему настроены против нас враждебно, я имею в виду башкир на Урале и калмыков на Едиле. Калмыцкие тайши — люди непостоянные, ненадежные: сегодня говорят одно, завтра — другое, найти с ними общий язык трудно. Башкиры упорствуют: без соизволения на то русских царей они не пойдут на соглашение с нами. — Абулхаир подавил вздох, досадуя, что приходится объяснять истины очевидные, но для него больные. — Что, по-вашему, должен был я предпринять?.. Русское подданство дает мне возможность помириться с башкирами и калмыками и сосредоточить все силы на борьбе с джунгарами. К тому же я убедился, что русские не дают в обиду своих подданных.

— Что ж, согласен, в ваших рассуждениях есть резон. Мне неясно другое: как вы намереваетесь осуществить свои замыслы, если им будут противиться ваши бии? Ведь они, насколько я понял, не были поставлены в известность именно потому, что вы знаете, как они отнесутся к идее подданства?.. — Тевкелев уже овладел собой, но не мог представить себе, на что рассчитывает Абулхаир-хан.

Абулхаир насмешливо хмыкнул:

— Простите меня, господин посол, но вы не знаете казахов. У нас есть поговорка: «Норов коня знает его хозяин». Если мы будем действовать с вами в согласии, то вы сами убедитесь, что мой замысел не столь уж безнадежен...

— Как же все-таки? — прервал хана Тевкелев, желая получить конкретное разъяснение.

— Строптивых коней приручают не силой, а хитростью. Силой не подчинишь себе и шакала, хитростью же можно взнуздать даже льва... Народ наш сейчас подобен льву: встретит слабого — прикончит, столкнется с сильным — сам погибнет. Нас со всех сторон окружили сильные враги. Сколько я думал-передумал... И пришел к выводу: чтобы выжить, необходимо установить мир и согласие с самым сильным и надежным соседом. Это лучше, чем исчезновение с лица земли, не так ли? — обратился хан к Тевкелеву. — Пусть люди говорят и думают обо мне что хотят, я уверен, что выбрал единственно правильный путь — как для себя, так и для всего народа, за который я считаю себя в ответе.

— Думаю, однако, что сделать это будет нелегко, — начал было Тевкелев, и хан горячо поддержал его, не дав высказаться.

— Верно. Потому-то, господин посол, я и пригласил, вас на совет. Нам следует вместе придумать нечто такое, что заставило бы строптивых поддержать нас. В одиночку бороться трудно, ох как трудно. Нас двое. Если мы будем действовать вместе, надеюсь, все образуется и мы своего добьемся.

Тевкелев хранил молчание, хмурился.

— У нас в народе говорят, — продолжал Абулхаир, — что добрым словом даже змею можно выманить из норы.

Казахи очень ценят такт, уважение и внимание к себе. Нельзя сразу требовать, чтобы они приняли присягу. Это отпугнет их. Сначала надо оказать внимание каждому бию. Если вам, господин посол, удастся привлечь на свою сторону нашу знать, то народ пойдет за вами. Главное препятствие — это бии.

— Ваши послы и в Петербурге и в Уфе заверяли нас, что решение о принятии вами подданства обсуждено на общем совете и потому трудностей с этим не возникнет... — По тону Тевкелева можно было догадаться, что он уязвлен и возмущен. — Однако здесь я узнаю совсем другое.

Хан, к его изумлению, вдруг рассмеялся и сказал:

— Я же во всем вам признался, только что открыл все как на духу! Поймите же меня наконец: если бы я только заикнулся перед биями о подданстве, они не согласились бы послать в Россию послов, ни за что не согласились бы! А не заверь я Россию в готовности принять подданство, царица не отправила бы за тридевять земель свое посольство и вас, посла... Не прибудь сюда посольство!.. Разве я смогу без вас убедить народ, людей? Теперь вы здесь. И у меня появилась хоть маленькая, да надежда — достичь желаемой цели. — Абулхаир говорил с полной убежденностью в своей правоте и праве на подобный поступок — такой и никакой иной.