Среди тех, кто ехал вместе с ним, находились два человека задачей которых было тайно составить карту казахских земель, а также вести наблюдения по всем пунктам, интересующим Коллегию.
Тевкелев имел строгие и определенные указания относительно освобождения русских людей, томившихся в плену на чужбине.
И когда посол выполнит все, что ему было предписано, он может со спокойной совестью возвращаться в Петербург представить Коллегии письменный отчет о своей миссии, о финансовых издержках, а также расписки казахов в получении царских даров...
Все в инструкции известно Тевкелеву — все до последней буковки и запятой! Тысячу раз читано, изучено, принято к сведению. Но как не освежить ее в памяти — в день, который может стать великим для казахов, ответственным для него, посла, и важным для России? К тому же... к тому же он не удивится, если в его свите есть человек, которому инструкция знакома так же досконально, как и ему самому, и которому поручено глаз не спускать с этого полуправославного, полумусульманина... Не мешало бы докопаться, узнать, кто он, этот соглядатай... Но всему свой час.
Однако почему до сих пор хранит молчание ханская ставка? Сегодня хан не прислал даже пищи, его люди пригнали посольский скот на убой да кумыс. Так-то вот, лучший во всей Российской империи знаток восточных мурза Кутлук Мамбет Мамашев! Поломай-ка голову, попробуй разгадать поведение казахского хана! Четыре белоснежные юрты в бесценных коврах, мягкие одеяла, двадцать овец, сабы с вкуснейшим кумысом в твоем распоряжении, свобода — ходи, гуляй, разговаривай, с кем пожелаешь! И молчание — тишина, ни какого шевеления в ханской ставке. Вот и весь почет и внимание, которые пока оказывает тебе главный хан казахского народа! Даже обходительный ханзада куда-то исчез.
Неужто казахские послы нашептали хану нечто такое, что понудило его отказаться от первоначальных намерений? Невероятно! Когда он, Тевкелев, уже находился в Уфe, Абулхаир прислал ему через своего тестя Суиндыка письмо. В нем содержались торжественные поздравления Анне Иоанновне в связи с ее восшествием на престол и заверения в том, что он готов не только сам принять русское подданство, но и способствовать тому, чтобы другие казахские ханы последовали его примеру. И что уже сделал для этого кое-что. «Моим словам вняли хан Бухары Абулпеиз, хан Хивы - мой брат Жолбарыс, также известный среди казахов Акбатыр-бек. На нашу сторону склоняется и Барак-хан, владевший когда-то городами Ташкент, Сайрам и Туркестан...» — сообщал Абулхаир в том письме. И обещал встретить русское посольство с распростертыми объятиями.
Да-а, вот тебе, Тевкелев, и «распростертые объятия»!..
Он с великой бережностью извлек из сундука два драгоценных документа: то были грамоты государыни императрицы. Они были перевязаны атласными лентами и вложены одна в зеленый, другая — в пурпурный сафьяновые чехлы.
Обе грамоты были датированы девятнадцатым февралем 1731 года. Обе были адресованы хану Киргиз-кайсацкой орды Абулхаиру. На обеих красовалась собственноручная подпись ее величества императрицы.
Содержание грамот было различно. Грамота, которая покоилась в зеленом сафьяне, была короткой. В ней царица извещала Абулхаира о том, что готова внять его просьбе, переданной ей через послов Куттымбета Коштаева и Сейткула Кудайкулова. С этого дня будет считать своими подданными его самого, подвластную ему Киргиз-кайсацкую орду и войско. В знак этого посылает к хану своего посла Тевкелева. Требует, чтобы любое пожелание, высказанное ее послом от высочайшего имени, неукоснительно выполнялось, а также — чтобы он имел возможность вернуться в Петербург без препятствий и в добром здравии. Как свидетельство своего высочайшего благоволения государыня императрица посылает хану шубу с позументами, шапку, саблю, дорогое сукно и другие перечисленные в списке дары.
Грамота в пурпурном сафьяне была более длинной и подробной. В ней были перечислены «пожелания» императрицы. Четыре из них были предложены самим Абул-хаиром и переданы его послами устно.
Во-первых, казахи должны дать обязательство быть верными царице, служить ей верой и правдой, аккуратно платить и в срок. Во-вторых, казахи не должны терпеть обид и притеснений со стороны других подвластных России народов, но и сами обязуются не чинить им обид и притеснений. В-третьих, в случае, если на казахов будет совершено нападение другими государствами и народами, они будут просить помощи, защиты и покровительства у России и получать их. В-четвертых, казахи должны
вернуть башкирам и другим подвластным России народам пленных, в свою очередь имеют право получить у них своих соотечественников, захваченных в плен.
Принимая условия казахского хана, царица в свою очередь выдвигала собственные условия. Она требовала, во-первых, чтобы казахское войско, как и войска башкир, калмыков и других народов России, в случае необходимости было готово — по ее приказу или приказу наследника русского престола — встать на защиту интересов великой России. Чтобы казахи, во-вторых, не причиняли зла народам, подвластным России. Чтобы, в-третьих, обеспечивали охрану и безопасность русским купцам и торговым караванам, оберегали их от разбоя и грабежей...
Какую из этих грамот зачитать перед ханом и предводителями родов, должен решить сам посол Тевкелев, сообразуясь с обстановкой.
Но эта тишина... Словно целый народ сговорился хранить молчание... Это начинало не на шутку тревожить Тевкелева, хотя он, повидавший на своем веку немало стран и народов, поднаторевший в переговорах, спорах и разрешения конфликтов, не был склонен легко впадать в панику.
Он ждал, что кто-нибудь объявится и пригласит его к хану или, в крайнем случае, принесет от него весть. Однако ждал он напрасно...
В душе Тевкелева постепенно стало зарождаться подозрение: спокойная, тихая жизнь в ханской ставке вокруг нее не отражает положения, которое существует в казахских улусах. И хотя в этих мирных аулах, что раскинулись здесь, стоит тишина, спокойствие это обманчиво...
Он стал приглядываться к окружающей обстановке более внимательно и заметил бесшумное движение и подозрительную езду каких-то людей, Среди тесно поставленных юрт он обнаружил немало всадников. Они спешивались на окраине аула, заходили в юрты, но долго там не задерживались. Некоторые и вовсе не сходили с коней: поговорят о чем-то и отъезжают неслышным сторожким шагом. Зачем эти люди здесь, с чем они уезжают, исчезая в голубом мареве? Загадка не простая.
Лишь ханская ставка словно вымерла, около нее было пусто; настораживающе пусто...
Тевкелев мучился в догадках и неведении. Как ни старались башкирские баи из его свиты хоть что-то вызнать у казахов, но ничего не добились.
Миновали сутки, как русское посольство прибыло на эту непонятную, странную землю. Кажется, не произошло ничего такого, что должно было бы заставить Тевкелева насторожиться. Однако тишина эта его и беспокоила. И все же послу нужны факты, а не случайные наблюдения, которые могут ничего и не значить, и уж тем более — не эмоции!
Он долго размышлял, потом склонился над своим дневником и записал:
«Пятого октября прибыли в местечко Мантюбе на берегу реки Иргиз. Получив об этом весть, Абулхаир-хан поручил встретить русское посольство за две версты от ставки... Юрта для посла находится неподалеку от ханской. Абулхаир-хан велел своим людям взять в целях сохранности коней и верблюдов из русского каравана — всего 200 коней и 12 верблюдов».
«Что бы еще написать?» — прикидывал Тевкелев, но так и не нашел ничего примечательного. Вздохнул и спрятал дневник в железный сундук.
До захода солнца Тевкелев лежал на одеялах, разглядывал и считал свисавшие с шанырака разноцветные плетеные кисточки.
В полночь в его юрту воровато, как кошка, проскользнул человек и зашептал:
— Господин посол, меня послал к вам хан. Он велел передать: «Нам необходимо встретиться сегодня же ночью. Тайно, потому что предводители родов следят за мной, не хотят, чтобы я увиделся и говорил с послом наедине». До тех пор настырничают бии, пока им не будет объявлена царская воля и не будет зачитано царское послание. «Мы, — сказал хан, — должны встретиться так, чтобы об этом не узнала ни одна душа!» Вот оно какое дело! Что мне передать хану?