— Ойбай, да это ребенок!

— О аллах, несчастное дитя, ему-то за что страдания?

— Вырвали у смерти из самой пасти!

Хан поскакал к месту битвы. Однако бой уже кончился, враги бежали.

В караване оказалось много пленных казахов. Они с рыданиями обнимали ноги своих спасителей. Они рассказали, что этот караван не единственный, джунгары чуть ли не каждый день отправляют в свои земли по десять караванов с пленными и добычей. Угнали самых красивых девушек. Угнали лучших мастеров из Туркестана, Саурана и Карнака. Сегодня везли в сундуках малых детей — отпрысков знатных казахских семей...

Когда спасенного младенца развернули, Абулхаир признал в смугленьком малыше сына Тайлана. Сердце его дрогнуло, на глаза навернулись слезы. О аллах, Туяк, ма-лышечка! Абулхаир прижал его к груди. Туяк, которому он обрезал пуповину и дал имя!

Хан видел, как был счастлив Матэ, когда этот ребенок появился на свет... Матэ... Его тело они вчера предали земле возле лысого хребта Кусеге. Если бы аксакал узнал, что ходит по земле его Туяк, то был бы счастлив и спокоен, наверное, и на том свете!

На всю жизнь запомнил Абулхаир, как Матэ преобразился и помолодел, когда родился внук. Разгладились морщинки на лбу. Стал разговорчив и весел. Забыл о своей нелюдимости, принимал приглашения на той.

Во время одного празднества в ауле Жомарта какой-то степной богач, снедаемый завистью из-за того, что Матэ сидит на почетном месте, сказал:

— Удивляюсь и зачем этому несчастному бродяге, ковыряющемуся в земле, стерегущему звериные норы, являться на той? Кем он себя считает? Какой родней гордится? Или, может, у него есть тучные табуны? Чего пожаловал сюда?

Старый Матэ ответил ему. Да так, что его слова стоустая молва разнесла по всей степи.

— Если тебе интересно узнать, беден я или богат, то не скрою — я беден. Настолько беден, что передвигаюсь и кочую на одном-единственном верблюде. Ты спрашиваешь, щедр я или скуп: я отдал единственного своего верблюда тому, кто нуждался в нем больше, чем я... Отважен ли я? Когда враги окружили хана Тауке, я поднял его знамя и был впереди всех, потому враги и захватили меня в плен. Однако я победил, покорил врагов своим красноречием и тем спасся от смерти... Что у меня есть? У моего единственного сына родился наследник. Я сват бая Жомарта, табуны которого не помещаются в степи... Подумай, можно ли быть бедным, но щедрым, если я отдал обездоленному своего единственного верблюда? Что может быть лучше мудрости и красноречия, если они спасли меня от смерти? Я женил своего единственного сына на дочери Жомарта, ласкаю внука с пухлыми щечками — есть ли богатство больше, чем это? Я и батыр, и бай, и бий... Почему же я должен стыдиться и не показываться на тое? Ну-ка, объясни мне, несчастный пастух, надменность которого рождена полными кошарами да густой похлебкой! Где уж тебе мечтать о месте на торе — в моем-то присутствии?..

Тысячу раз спасибо всевышнему, что он вывел Абулхаира на тот караван! Тысячу раз слава всевышнему, что остался в живых этот комочек — отпрыск, нежная частичка семьи, которая составляет гордость всех казахов...

Маленький Туяк остался без родителей. Его мать угнали джунгары. Отец бросился на ее поиски. Абулхаир взял мальчика в свой дом.

Прошел год, второй — вестей от Патшаим и Тайлана не было.

Однажды к кочевью Букенбая присоединились мужчина и женщина. У них была на двоих одна лошадь. Когда люди присмотрелись к ним, то кочевье загудело как улей:

— Ой, да ведь это Тайлан! Ты ли это, Тайлан?

— Кто с ним — Патшаим?

— Нет, не она!

— Живой, живой. Тайлан уцелел — и то хорошо!

Все сбежались к Тайлану, здоровались с батыром со слезами на глазах. Он стоял молча, прямой, с седыми висками, с горестными морщинами на лбу. Люди продолжали гомонить: «Благородный ты наш, защита наша!»

Они не обижались на его мрачность и холодность:

— Как же может быть иначе? Сколько горя хлебнул человек!

— Чего только не повидал, не испытал после смерти Матэ и потери Патшаим!

— О аллах! Почему же мы не требуем у него суюнши?

— Жив, жив твой Туяк!

Окаменевшее лицо Тайлана разгладилось, порозовело. Он улыбнулся недоверчиво — вдруг ошибка, вдруг ему послышалось!

— Жив твой сынок, у хана Абулхаира, под его крылом живет! — твердили ему люди.

Тайлан покачнулся. Женщина — его спутница — не отводила повлажневших, засиявших глаз от батыра.

Тайлан тут же помчался в ханский аул. Влетел в юрту Абулхаира, застыл, уткнувшись лицом в плечо своего курдаса.

Туяк с любопытством наблюдал за незнакомцем, который бросал на него осторожные, испуганные, какие-то странные взгляды. Мальчику было невдомек, почему этот дядя не берет его на руки, как это делает Абулхаир и все, кто здесь появляются...

У Абулхаира Тайлан прожил больше месяца. Мальчик стал привыкать к нему. А потом так привязался, что ни на шаг не отходил от него.

Постепенно, не сразу, Тайлан отмяк душой и поведал Абулхаиру, как жил два этих года. С того самого момента, как они потеряли друг друга.

Тайлан решил пробраться в джунгарские улусы. Днем он таился, прятался, ехал ночами. И все время терзался мыслями, как ему дальше жить — без отца, сына и Патша-им. Поддерживала его лишь жажда мести. Он думал о мщении за поруганную свою жизнь, за погибших близких, самых дорогих на земле людей.

Два года Тайлан провел в горном ущелье, неподалеку от дороги, по которой часто двигались джунгарские караваны. Он нападал на них, наводил на джунгар ужас, беспощадно расправлялся с ними. Однако сердце его не успокаивалось, душа не насыщалась, требовала новых и новых жертв.

Живя в одиночестве, занимаясь разбоем и убийством джунгар, Тайлан одичал за два года. Гнев как пламя жег его, пожирал, но никак не отпускал. Когда Тайлан появлялся на скале в лохмотьях, обросший, с безумными горящими глазами, люди думали, что перед ними джинн.

Так бы и продолжал Тайлан ненавидеть и мстить, скитаться в горах, спать на камнях, питаться дичью, если бы не один случай.

Тайлан напоил коня и собирался уже повернуть к своему жилищу, как заметил всадников. Притаившись за скалой, он ждал, когда они проедут мимо. В ту пору он уже не нападал, не пугал всех подряд, выбирал таких, чьи кони ступали важно, кто держался в седле чересчур гордо.

Эти шесть всадников не показались ему таковыми. Они остановились и спешились у родника, смеясь чему-то. Сняли с коня связанного по рукам и ногам человека. Уселись возле родника, вытащили из корджунов еду, поели. До Тайлана донесся давно забытый запах домашней пищи, приготовленной в чугунном казане. Он судорожно сглотнул слюну.

Между тем мужчины шумели все громче, начали спорить, потом ссориться. Потянули друг к другу руки, стали хватать друг друга за грудки. Тайлан не мог понять, из-за чего разгорается ссора. Видел лишь, что безучастным ко всему остается связанный человек. К этому человеку устремлялись спорщики, но каждый не пускал другого, тянул, оттаскивал назад. Один из мужчин полоснул кинжалом по веревкам, но на него набросились остальные. Началась потасовка.

Самый хитрый воспользовался этим, подскочил к пленнику, дернул за одежду. Она порвалась с треском. Тело обнажилось — это была женщина. Она в ужасе прикрыла руками обнажившуюся грудь. Две тугие косы выскользнули из-под платка.

Мужчины крушили друг друга кулаками. Еще миг — и тот, кто разорвал на женщине платье, набросился на нее, опрокинул навзничь.

Тайлан не мог оставаться безучастным.

Он неслышными прыжками приблизился к потерявшим человеческий облик людям, вынул саблю и с громким криком врезался в середину. Вскоре трое были убиты, трое стонали, получив тяжелые раны.

Девушка бросилась к краю скалы.

— Стой! Стой! — закричал Тайлан, объятый ужасом. — Сто-о-ой!

Словно подстегнутая его криком, девушка побежала еще быстрее. Тайлан вытащил из колчана стрелу и прицелился ей в ногу. Она бессильно опустилась на землю. Тайлан подбежал, схватил ее на руки. Она вся дрожала. Девушка билась в его руках, царапалась, умоляла: