Небольшая группа солдат стояла и наблюдала за инцидентом.

Ленин внезапно поднял руку и крикнул:

— Товарищи! Этот буржуй-полковник, этот кровопийца солдат сидел в безопасности в штабе, а нас гнал на смерть! Теперь он арестовал меня за то, что я не сказал ему, где скрывается наш Ильич, наш Ленин!

Мгновенно со всех сторон высыпали толпы солдат. Казаки, испугавшись, убежали. Полковник, увидев это, хотел вытянуть из кобуры револьвер. Но не успел. Один из подбежавших солдат ударил его камнем по голове. Офицер упал, а над ним начали подниматься кулаки и тяжелые сапоги бешено рычавших и грязно матерившихся солдат.

Ленин издалека оглянулся.

На мостовой лежало какое-то окровавленное тряпье.

Легко улыбнувшись, он вслух сказал:

— Родная мать не узнала бы теперь почтенного полковника! Так его разукрасили солдаты великой российской революции! Хм… хм…

Через минуту он уже не помнил о полковнике.

Он думал о том, что надо отправить письма в Петроград со строгим указанием, чтобы товарищи не играли в совещания, заседания, конгрессы и разную иную болтовню.

— Революция требует только одного — вооружаться, вооружаться! — прошептал он, быстро направляясь домой.

Где-то на боковой улочке раздался выстрел и яростные крики толпы. Он осторожно выглянул из-за угла дома.

Какие-то люди били кого-то, волоча его по камням мостовой, и раз за разом разражались бездумным смехом.

Голова избиваемого человека стукалась и подпрыгивала на камнях, а за ней тянулся кровавый след.

«Просыпается „святой“ гнев народа…», — подумал Ленин и загадочно улыбнулся.

— Не судите!.. — всплыл из тайников воспоминаний горячий шепот.

Ленин увидел камеру австрийской тюрьмы и стоящего на коленях на нарах странного мужика-смертника, отбивающего поклоны и размашисто осеняющего себя крестом.

— Нет! — шепнул он гневно. — Сами обвиняйте, судите и выносите приговор! Пришло время мести за века ярма и терзаний. Ваши враги должны пасть, а их могилы — порости сорняками забвения! Судите, братья, товарищи!

Толпа пробежала с рычанием, свистом, топотом ног. Она волокла по проезжей части, била, топтала, разрывала молодого офицера.

— Да здравствует социальная революция! — крикнул Ленин. — Да здравствует власть рабочих, солдатских и крестьянских Советов!

— О-о-о! — ответила ему толпа и побежала дальше, издеваясь над убитым.

Ленин провожал удаляющихся убийц добрым взглядом черных глаз и шептал:

— Один из моих козырей! Я брошу его, брошу…

Рядом на башне, извещая о вечернем богослужении, ударил колокол.

Заходящее солнце зажгло огни и блики на гербе страданий — золотом кресте.

Ленин присмотрелся прищуренными глазами и с вызовом произнес:

— Ну и что? Где же могущество Твое и Твое учение о любви? Молчишь и не сопротивляешься? И будешь молчать, потому что мы устанавливаем правду!

Темная ноябрьская ночь висела над Петроградом. В руслах улиц собирался тяжелый, морозный мрак. Редкие фонари, оставшиеся после кровавых июльских дней и непрекращающихся боев, освещали ухабистую проезжую часть Невского проспекта, мутные, темные окна домов и забитые досками витрины магазинов.

Шел снег.

То тут, то там из углублений арок выглядывали бледные лица солдат и черные шапки полицейских. Глухо щелкали о тротуар приклады винтовок. Блестели острия штыков.

Улица была пустынна. Везде таилась жуткая, полная напряженной, бдительной тревоги тишина.

Вдруг от набережной канала Мойки долетел скрежет открывающихся ворот и еще один, более громкий, захлопнувшейся тяжелой калитки.

Быстрые шаги идущего человека отозвались эхом, отражающимся от домов давно опустевшей улицы.

Прохожий, натянув на глаза кепку и подняв воротник, вышел на Невский проспект и свернул на Морскую улицу к арке, ведущей на площадь у Зимнего.

Под огромной аркой звук шагов стал еще громче. Они гремели, словно стук барабана.

Идущий человек уже видел перед собой темные контуры Зимнего дворца и тонкую фигуру Александровского столпа; он намеревался пересечь площадь и направиться к Васильевскому острову, когда со стороны белого здания Адмиралтейства прогрохотало несколько выстрелов.

Пули с легким щелчком ударились в стену и оторвали штукатурку, с шелестом упавшую на присыпанный снегом тротуар.

Прохожий споткнулся и рухнул на землю.

— Ха-ха! — зашипел за толстыми блоками гранитного фундамента арки смех. — Тявкающий Керенский боится за свою шкуру. Кто-то еще охраняет дворец и персону клоуна революции! Как думаете, товарищ Антонов-Овсеенко, что будет завтра?

Это говорил невысокого роста, широкоплечий человек с большой головой, тонущей в старой рабочей кепке.

Его высокий, худой, одетый в солдатскую шинель товарищ пожал плечами и ответил:

— Владимир Ильич, я свое слово уже сказал. Завтра до вечера столица будет взята… Я два дня бегаю по всем фабрикам и казармам. Сорок тысяч вооруженных рабочих, Павловский и Преображенский полки по первому приказу Ленина выйдут с оружием на улицу. Теперь все зависит от вас…

— Я готов! — прошипел Ленин.

Монгольское лицо сморщилось, через узкие щелки сощуренных раскосых глаз блестели освещенные электрическим фонарем черные зрачки.

— Я готов! — повторил он. — Только они еще сомневаются…

— Кто? — спросил Антонов. — Зиновьев, Каменев?

— Да! Они, но и другие, кроме молодежи, не уверены в победе. Я должен их убедить, потому что начинать без веры в триумф было бы преступлением перед пролетариатом!

— Вы уже не можете отступать! — воскликнул Антонов. — В своей статье вы решительно объявили о дате борьбы коммунистов за власть. Отступать поздно!

— Я не отступаю! — рассмеялся Ленин. — Просто я стремлюсь достичь единого порыва и максимального усилия.

— Скажите только слово, Владимир Ильич, и через час не будет сопротивляющихся… — буркнул Антонов и угрюмо посмотрел на Ленина. — Даже если придется вырезать весь Центральный комитет партии и весь Совет рабочих и солдатских депутатов!

Третий, скрытый в темном изгибе стены человек проскрежетал зубами.

— Что с вами, товарищ Халайнен? — спросил Ленин.

Тот ответил на ломаном языке:

— Вы знаете охраняющих вас финских революционеров? Только скажите, и мы наведем порядок… Уже никто не отважится вам воспротивиться…

Опять проскрежетав зубами, он выпрямился и был подобен молодому, твердому, несгибаемому дубу.

Ленин тихо смеялся.

— Посмотрим… Сегодняшняя ночь покажет, — шепнул он. — А теперь пойдем.

Они вышли на Невский проспект, не прячась и разговаривая о безразличных вещах.

Задержали их возле Аничкова дворца.

Патруль проверял удостоверения.

Документы были выданы на имя секретарей и делегата рабочего Совета, возвращавшихся из Зимнего дворца, где заседало Временное правительство.

Они пошли дальше.

На улице, где по подземному коридору плыла речка Лиговка, перед зданием железнодорожного вокзала они заметили солдатские патрули, а в воротах всех домов — притаившиеся кучки людей, молодых и старых, в гражданской одежде и в военных шинелях.

Двигаясь в сторону Таврического дворца, они встречали все более многочисленные группы рабочих и солдат, спрятавшихся в полутемных переулках и в арках домов. Одинокие фигуры и значительные толпы двигались в сторону Лиговки и Зимнего дворца. Эти молчащие, грозные тени, которые скрывались и слонялись в ночном мраке по руслам бедных, грязных улиц, выплеснули далекие предместья.