Не сомневаясь, он решил выбрать этот единственный путь. Он рискнул собой во имя революции.

Швейцарские интернационалисты во главе с Платтеном, Паннекоком и Генриеттой Роланд-Холстем связались с Либкнехтом, который через других социалистов выхлопотал для Ленина, Крупской, Зиновьева, Раковского и других разрешение на проезд через Германию. Связавшись с заграничными социалистами и многочисленными сторонниками своих намерений, Ленин сел на швейцарской границе в немецкий вагон и отправился в путь. Он опасался все же, что партийные товарищи с возмущением примут весть о его решении. Чтобы предотвратить раскол в собственной партии, он пригласил в Берн интернационалистов всех стран, чтобы подписать протокол о целях и условиях проезда русских коммунистов через Германию. Одновременно от своего имени он обратился с прощальным письмом к швейцарским рабочим, объясняя им свои революционные намерения и подчеркивая свою неприязнь к империалистским правительствам, не исключая германского и австрийского.

В Берлине Шейдеманн, Носке, Ледебур и другие соглашатели намеревались встретиться с вождем российского пролетариата. Услышав об этом, Ленин сорвался с места и крикнул своим товарищам:

— Скажите этим предателям, что, если они хотят получить пощечину, пускай входят…

Он стоял бледный и взбешенный.

Никто из немецких социалистов не рискнул встать перед маленьким человеком с широкими плечами и проницательными монгольскими глазами.

Возле российской границы кто-то заметил:

— Вот теперь действительно нас начнут забрасывать оскорблениями и обвинять в шпионаже и предательстве России! Начнется танец ведьм на Лысой горе! Брр…

Ленин безразлично взглянул на говорящего и буркнул:

— Мне плевать на это! Я иду к своей цели. Дорога через Германию была самой короткой из тех, которые ведут к ней.

Он пожал плечами и начал напевать французскую песенку из кабаре:

— Tu ne sais rien, mon gâ…

Глава XVI

Владимир Ленин, одинокий и осторожный, совершал далекие прогулки по Петрограду. Он замечал каждую деталь, ловил и сохранял в памяти обрывки слов, угадывал скрытые мысли. Он был везде. Часами выстаивал длинные очереди возле продовольственных магазинов и хитро, хотя на первый взгляд и безразлично, поддерживал царящее в толпе возмущение. В определенные часы он поджидал возле госпиталей людей, навещавших привозимых с фронта, на котором армия несла поражение за поражением, раненых и больных солдат. Вместе с крестьянами он горевал над покинутой молодыми, кипящими жизнью мужиками пашней, которую из-за недостатка рук никто не обрабатывал; предсказывал неурожай и голод, прикидывал потери армии на три миллиона людей, гибнущих за богачей и дворянство; навещавшим сыновей или друзей рабочим и работницам таинственно шептал о справедливых лозунгах большевиков; обедневшим, отчаявшимся женщинам из среды интеллигенции он подбрасывал ужасающие сведения, что немцы изобрели новые пушки и отравляющие снаряды, которые одним выстрелом будут сметать целые полки; намекал о генералах, подкупленных противником.

Нельзя нам, неподготовленным к войне русским, терпеть более над собой издевательства! Мы должны заставить правительство прекратить войну. Иначе — захлебнемся собственной кровью!

— Что же делать? Что делать? — спросила его однажды седая старушка, заламывающая от горя руки.

Ленин наклонился к ней и шепнул:

— Пускай восстанет сразу весь народ, возьмет всю власть в свои руки и крикнет: «Обиженные, угнетаемые, присоединяйтесь к нам! Построим новую, красивую и справедливую жизнь!»

— А если остальные не захотят? — спросила она.

— Тогда мы сделаем это сами, заключив мир с Германией. У нас внутри страны работы хватает! — последовал ответ.

— Германия, видя легкую добычу, может оторвать у России нужные ей просторы? Что тогда? — прошептала старушка.

Он нетерпеливо пожал плечами и прошипел:

— Что нам Россия? Надо о собственной жизни позаботиться!

Старушка подняла на него возмущенные глаза, а ее лицо залил горячий румянец.

— Предатель! Ты, наверное, из банды этого изменника Ленина! — крикнула она.

Владимир должен был быстро выбраться из окружающей его толпы и исчезнуть в воротах ближайшего дома.

Он разговаривал с убежавшими с фронта и унесшими с собой винтовки солдатами. Их не надо было поучать; это была своевольная толпа, взволнованная неудачами на фронте, царящими в верхах взяточничеством, отсутствием оружия, грузов и провианта. Он подбрасывал им коммунистические лозунги, которые разносились по всей России, как микробы ужасной болезни.

В разговоры собиравшихся возле казарм солдат он вступал осторожно и осмотрительно, заражая их подозрениями, что Временное правительство мечтает о новом царе и отмене завоеваний революции.

Спустя несколько недель Ленин уже знал и понимал все.

Расхаживая по квартире одного из партийных товарищей, он подвел итог, сделал выводы и потер руки.

Щуря глаза, он сказал Надежде Константиновне:

— Дорогая моя! Скажи Зиновьеву, чтобы собрал у меня ответственных товарищей. Я должен дать им план действий.

Вечером того же дня он тихим, спокойным, глухим, ни на мгновение не срывающимся голосом говорил собравшимся:

— Я разработал программу. Она очень простая и совершенно необходимая. Мы должны везде иметь своих агитаторов: в армии, в толпе, в Совете солдатских и рабочих депутатов, в казармах и на фабриках! Они должны разлагать армию, потому что, если этого не сделать, фронтовые полки нас вырежут. Они должны везде кричать, что большевики требуют завершения войны. Только тогда мы переманим на свою сторону солдат и крестьянство. Мы не должны пропустить ни одного распоряжения властей и легальных социалистов, чтобы всегда выдвигать более радикальные требования и тем самым парализовать влияние этих институтов. Пока это все! Кроме того, так же, как до сих пор, мы должны забрасывать города нашими газетами, плакатами и брошюрами; готовить кадры боевиков и вооружаться, срочно вооружаться! Помните, что мы должны быть готовы в любой момент взять ход событий в свои руки!

Как паук плетет свою сеть, растягивая ее между ветвями деревьев, как вихрь, разносящий зародыши болезней, как первые христиане в эпоху Нерона, передающие из уст в уста сладкие, утешающие слова Учителя, так пряли большевики невидимые нити огромного заговора, тайно распространяли новое евангелие, руководимые Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Луначарским, Стекловым и Бухариным; забрасывая все дальше и дальше волнующие и вселяющие надежду и страх лозунги.

Тот, от имени которого это делалось, оставался в тени — таинственный, скрытый от глаз человеческих, маленький человек с монгольскими чертами лица и пронзительным, внимательным, непреклонным взглядом.

Он притаился, как хищный, ожидающий в норе добычу и готовый к нападению паук; окутался, как ужасный Иегова, тучами и мглой, в которых могли родиться и доброе сияние дня, и черные, угрюмые клубы мрака ночного.

Он был непроницаем, непонятен, загадочен и опасен одновременно.

Он спокойно ждал, уверенный в развитии ситуации.

Один за другим уходили буржуазные и интеллигентные, мучимые заботой о судьбе отчизны, но бессильные министры; на их место пришел мелкий, амбициозный адвокатишка Александр Керенский, представлявшийся сторонником циммервальдской формулы, но с повадками Наполеона. Он метался беспомощно, приводя в правительство все новых и новых людей: начиная от миллионера и заканчивая вчерашним социалистом-каторжником; напрасно пытался он удовлетворить растущие день ото дня требования армии и уличной толпы, кумиром которой хотел быть; в этой бешеной погоне за популярностью он собственными руками разлагал армию, отталкивал от себя опытных и мудрых политиков, открывая дорогу ожидающему своей очереди большевизму.

В толпе просыпались хищные инстинкты. Удовлетворить и успокоить их не мог никто.

Керенский бросил на стол последние аргументы: контроль солдатских Советов за приказами командиров и отмена смертного наказания даже для дезертиров и предателей.