Услышав об этом, Ленин потер руки и воскликнул:

— Ха-ха! Этот крикун уже исчерпался! Теперь он в наших руках! Армия вскоре пойдет за нами, потому что это уже не армия, а вооруженная, опасная и невменяемая толпа.

— Керенский радикально отменил смертное наказание… — заметила Надежда Константиновна. — Это может произвести впечатление…

— Ха-ха! — смеялся Ленин. — Это — признак окончательной дезориентации! Как можно в революционное время отказываться от такого оружия, каким является смертное наказание? Это слабость, трусость, отсутствие ума! Мы поднимем это оружие! Тогда, когда наша партия откроет свои козыри!

В Совете солдатских и рабочих депутатов шла непрестанная борьба между социал-демократами, народниками и большевиками, которые не позволяли Совету объединиться с правительством в реализации своих проектов.

В России росли голод и смятение.

Наконец однажды, в начале июля, Ленин вновь созвал своих товарищей и, щурясь, спросил тихо, значительно:

— А не попробовать ли нам начать открытую вооруженную борьбу за власть?

Повисло глубокое, тревожное молчание. Все поняли, что прозвучали слова, решающие судьбу революции, партии и немногочисленного числа заговорщиков

— Начнем! — раздался звучный смелый голос.

Это говорил Сталин, грузин, отважный организатор боевых отрядов.

Остальные запротестовали. Долго спорили и постановили перенести вооруженное выступление. Они понимали, что Совет рабочих депутатов еще мог остановить толпы; на фронте еще оставались верные правительству полки; провинция еще не достаточно пропиталась разлагающими лозунгами большевиков; деревня, загадочная русская деревня, резиденция Бога, бесов, пассивных страданий, диких, стихийных порывов, молчала.

Однако работа агитаторов не прошла даром.

Отчаявшиеся, голодные, ощущающие отсутствие сильной власти толпы стихийно вышли на улицу с оружием в руках. Большевики были вынуждены возглавить их.

Переворот не удался.

Правительство и Совет нашли необходимое количество вооруженных сил, чтобы подавить взрыв. Большевистские вожди были арестованы и брошены в тюрьму.

Однако среди них не было того, чье имя, как пылающее «Mane, Tekel, Fares», неоднократно загоралось на стенах прекрасного кабинета Александра III в Зимнем дворце, где выбрал себе резиденцию «Александр IV», как насмешливо величал Керенского Троцкий.

Ленин и Зиновьев исчезли бесследно.

Напрасно Керенский и руководители Совета солдат и рабочих — Чхеидзе, Церетели, Чернов и Савинков — искали их.

Не помогло также назначение огромной денежной премии за указание места пребывания или поимку «предателей родины».

Никто ничего не знал о вожде пролетариата.

Керенский тем временем торжествовал. Он выступал со все более напыщенными речами, претендовал на статус диктатора России, но, заметив, что невидимый враг почти ежедневно размещает в газетах свои статьи, испугался их ужасающего значения.

Вновь начались бешеные, беспорядочные, никчемные метания.

В один день он планировал военную диктатуру царского генерала Корнилова, назавтра предавал его, объявляя врагом родины и ставя его вне закона.

Он призывал к началу нового наступления на фронте, клялся, что Россия выполнит свои обязательства перед союзниками и продержится до победного конца; одновременно он все глубже бросал в армию зерна деморализации, захваливал солдат, обещая им то, чего исполнить не мог; вилял и обманывал.

Керенский вел переговоры с иностранцами о ситуации на фронте, состоящий из решительных противников войны.

Он грозил с бессовестной дерзостью, что подавит все признаки бунта и безнаказанности, еще не зная того, что защищать его будут только курсанты военных училищ: дети и молодежь, воодушевленные пустыми призывами «шута революции», а также батальон девушек и молодых женщин под командованием Бочкаревой.

Керенский не осознавал ни реальной ситуации, ни своего воображаемого в тишине царского кабинета влияния, ни своих сил.

Об этом точно знал кое-кто другой.

Сейчас он ходил босиком по чердаку сарая, стоящего во дворе дома рабочего Емельянова под Петроградом, возле станции Разлив.

Это был Владимир Ленин.

Он потирал руки, смеялся и говорил товарищам Емельянову и Аллилуеву:

— Старый Крылов написал в одной из своих басен, что «услужливый глупец опаснее врага». Буржуи могут теперь сказать то же самое о Керенском! «Александр IV» был нашим лучшим союзником! Он впустил нас в Россию, разрушил армию и вызвал отвращение к самому себе в глазах всех. Мы можем теперь идти и почти голыми руками брать власть. Правительства нет… Быть может, придется еще пострекотать из пулеметов в молодцов-меньшевиков, но и это не займет много времени!

— Надо еще немного подождать, Ильич, потому что, слышь, генералы начали шевелиться, казаков против нас настраивают и какие-то офицерские батальоны создают. Не время еще!

— Знаю! — смеялся Ленин. — Мне не к спеху, потому что я знаю, что наше дело с каждым днем идет лучшим путем! Враги наши сами между собой перегрызутся…

Он писал письма, статьи, листовки, сея подозрение, возмущение, ненависть; распространяя сплетни, клевету, обвиняя правительство и идущих с ним социалистов в империалистических тенденциях, призывая организацию вооружаться, настаивая на немедленном подписании европейского мира без аннексий и контрибуций, требуя передачи всей полноты власти рабочим, солдатским и крестьянским Советам.

Социалисты-меньшевики, обеспокоенные растущей революционностью заводских рабочих, напрягли силы и наконец-то напали на след Ленина.

Вождя вовремя предупредили.

Он выехал из Разлива и переехал в Финляндию. Остановившись в Выборге, он спровоцировал жуткую резню офицеров местной команды, что немедленно отозвалось эхом в Кронштадте, где моряки поубивали своих офицеров и фактически завладели крепостью и всем Балтийским флотом.

Кровавый след тянулся за Лениным и вдруг оборвался.

Ужасный человек внезапно пропал, как будто под землю провалился.

Тем временем он спокойно жил в доме поддерживающего большевизм и обожающего его создателя полицмейстера Гельсингфорса — Ровио.

Между Лениным и Петроградом вскоре установился близкий контакт.

Организовал и поддерживал его поляк, социалист Смилга, который вскоре перевез Владимира под видом наборщика Константина Иванова в Выборг.

С помощью Смилги Ленин готовил финские полки и Балтийский флот к борьбе с правительственными войсками; он агитировал среди расположенных вдоль границы русских солдат, вел переговоры с левым крылом социалистов-революционеров и в полном объеме развернул яростную агитацию в деревне.

Тогда он боялся авторитета Корнилова, пытающегося пробудить патриотизм и спасать Россию. Он знал, что это была бы тяжелая борьба.

— Как мы расправимся с боевым, способным генералом, не имея в своих рядах профессиональных офицеров? — спрашивал он сам себя и страшно ругался.

Он думал об этом днем и ночью, не мог ни спать, ни есть.

В конце концов он дошел до такого состояния, что в каком-то отчаянном дурмане подбежал к повстречавшемуся в Выборге и шедшему в окружении вооруженных казаков полковнику Генерального штаба и воскликнул:

— Товарищ полковник! Переходите на сторону рабочих, которые победят рано или поздно! Если вы, полковник, не пойдете с ними — закончите в петле или под ударами прикладов; если же согласитесь на мое предложение, мы назначим вас вождем наших вооруженных сил!

— Как ты смеешь говорить мне это, предатель! — воскликнул возмущенный офицер и, кивнув казакам, приказал: — Арестовать этого человека! Отдать его под суд!

Казаки окружили Ленина.

Владимир оглянулся и скривил губы.

Он заметил плетущихся по улице солдат.

Тех самых, которые два месяца назад убивали своих офицеров.

Пьяные, в расстегнутых шинелях, помятых кителях и в шапках, сдвинутых на затылок, они пели, ругались и грызли семечки подсолнуха, названные «орехами революции».