Гольдские семьи продолжали переселяться с реки Сунгари до середины августа, потом цепочка лодок враз оборвалась.

— Что-то не едут больше ваши люди? — спросил Михайло у своего приятеля Чокчоя. — Видать, все перебрались.

Чокчой замахал руками, затряс головой.

— Не все, не все!

Он рассказал, что маньчжуры, встревоженные бегством охотников и рыбаков, которых они с большой выгодой для себя обирали, выставили на Сунгари посты и на Амур никого больше не пропускают. Последней лодке удалось проскочить ненастной ночью, когда караульные попрятались от дождя.

Линейцы из роты Козловского, наведываясь в Хабаровку, рассказывали, что вскоре после приезда русских солдат уссурийские гольды тоже стали переселяться с левого берега на правый.

— Грабят их китайцы, ваше высокоблагородие, — говорили солдаты капитану Дьяченко, — так, что и сказать нельзя. Всех соболей берут подчистую. Отдаст охотник соболей, а его все равно лупят палками, думают, что он еще чего-нибудь припрятал. Так гольды теперь приспособились. Отдадут сперва часть соболей, а как их бить начнут, тащат остальных.

— Когда мы начали станицу рубить, — добавлял другой солдат, — так китайцы запретили гольдам к нам приезжать, рыбу нам возить. Те поначалу опасались нас, а теперь, вишь, насовсем сюда переезжают.

В конце августа в Хабаровку заехал Михаил Иванович Венюков.

Почти три месяца пробыл он со своей командой на берегах таежной Уссури, занимаясь съемкою и описанием долины этой реки.

— Ну, что там, как моя четвертая рота? — прежде всего спросил Дьяченко. — Много ли успели сделать?

— Еще мало, Яков Васильевич. Только Хабаровка представляет утешительный вид, — сказал Венюков. — Несколько свежих, незаконченных построек есть в станице Невельской, то же я видел в станице номер четыре и в Корсаковой. Казакевичева, правда, растет, имеет вполне приличный вид. Я очень боюсь за станицу номер четыре, как бы ее потом не пришлось переносить на другое место. Очень уж низменный участок для нее выбрали. В большую воду будет топить.

— Таков приказ, ничего не поделаешь. Козловский не мог отойти от плана.

— Говорил он мне, — сказал Венюков. — Но Хабаровка, откровенно скажу, меня обрадовала. После того что я видел тут в первый приезд, сделано много. Работы у вас идут успешно. И знаете, Яков Васильевич, быть здесь городу!

— Доживем ли мы до этого, Михаил Иванович?

— Должны дожить. Вон купцы своим коммерческим чутьем сразу поняли это.

— Да, одна лавка уже есть. А на днях проезжал в Николаевск купец Ланин, тоже обещался открыть у нас свою лавку. Был тут и приказчик Амурской компании, просил выделить ему место для складов. Я ему сказал: селитесь на левом фланге, на склоне под орлиным гнездом.

— Вот видите: быть городу, быть.

Офицеры сидели на палубе, у каюты батальонного командира. Отсюда виден был и Амур, и постройки военного поста.

— Вот вы изволили заметить, — продолжал Дьяченко, — что сделано пока мало. Сделали бы больше, если бы батальон не был так распылен. Одна рота у меня на Уссури, две — здесь, а еще одна устанавливает почтовые станки и строит город Софийск.

— Город? — переспросил Венюков.

Дьяченко улыбнулся:

— Да, представьте себе, сразу город! Так захотелось Николаю Николаевичу. И вот получается, — помолчав, сказал капитан, — что линейные батальоны — это амурские пионеры. Мы появляемся в совершенно ненаселенных местах, закладываем здесь города и села. Несем пограничную службу, а теперь поддерживаем еще и почтовую гоньбу.

Венюкову показалось, что Дьяченко, гордясь своими солдатами, видит в их труде одну только лицевую сторону, не замечая ее изнанки. И он воскликнул с горячностью:

— А жертвы! Вы забываете, капитан, о громадных лишениях, которые падают на головы вверенных вам нижних чинов! Оправданы ли они все-таки?

— Да, жертв много, — согласился Дьяченко. — На днях сообщили мне, что на первом станке утонул солдат, перевернулась лодка. Переносят линейцы голод и холод, цингу и тиф. Зато в лишениях этих выковался совершенно своеобразный тип сибирского линейного солдата. Он бурлак и лоцман на реке, плотник, кузнец и печник на берегу. И не ждет лавров за военные подвиги, потому что их, слава богу, на Амуре нет. Порохом здесь, к счастью, не пахнет.

— Да я не спорю с вами, Яков Васильевич, — сказал Венюков. — Я сам имел случаи убедиться в изобретательности и находчивости линейных солдат.

— Вон, посмотрите на этого богатыря, — показал Дьяченко на Михайлу Лаптя. — Видите, как легко он волочит плаху, которую сам же и отесал. А он у меня еще и печник, и рыбак, и переводчик. Сейчас свободно уже изъясняется с инородцами.

— Это с вашими соседями гольдами? Тихий и добродушный народ, с покорностью судьбе выносит ее удары. Наблюдал я, в каком страхе держат их маньчжуры на Уссури. Но теперь, с нашим прибытием туда, несмотря на угрозы китайцев и маньчжур, они бегут на нашу сторону и ищут защиты у русских солдат и казаков.

В затянувшемся, интересном для обоих разговоре, они опять вернулись к жизни строящегося военного поста.

— Так вы считаете: будет на месте Хабаровки город? — снова спросил капитан Дьяченко.

— Непременно, — ответил Венюков.

— Фима! Ты слышишь, что говорит Михаил Иванович? — окликнул жену капитан.

— Слышу. Но не думай, что только поэтому я сюда приехала, — донесся из каюты голос Афимьи Константиновны.

Молодому офицеру Вячеславу Казимировичу Кукелю путешествия по Амуру казались прямой дорогой к блистательной карьере. В доме его старшего брата в Иркутске, где собирался городской олимп, не раз говорили о примерах головокружительных взлетов по служебной лестнице. Сам брат, часто повторявший: «Лови счастье, пока оно дается», ухитрился получить в один год два чина. За карточными столиками, между пустыми разговорами и анекдотами, серьезно намекали, что уже этой зимой старший Кукель займет место начальника штаба войск Восточной Сибири. А нынешний начальник штаба Николай Васильевич Буссе, полковник в тридцать лет, представлен на производство в генералы. Поговаривали, что вот-вот будет создана Амурская область, военным губернатором которой он и станет. А разве не позавидуешь Михаилу Семеновичу Корсакову, которого Николай Николаевич за десять лет провел от штабс-капитана до генерала, военного губернатора Забайкальской области. Или взять Петра Васильевича Казакевича. В сорок шестом году он был лейтенантом на транспорте «Байкал». В пятьдесят шестом — уже контр-адмирал, военный губернатор Приморской области и командир всех русских портов на Восточном океане.

Сам Вячеслав Казимирович тоже не жалуется на судьбу. По Амуру он плавает второе лето. А уже сотник и чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе. Прибыл в прошлом году курьером в Усть-Зейский пост и сразу был замечен Николаем Николаевичем. Генерал, как только сотник представился, направил его осматривать новые постройки в Усть-Зейском посту, а потом в станицу Иннокентьевскую. Правда, тогда произошел казус с проектом Усть-Зейской станицы, к которому он тоже приложил руки. Впрочем, если бы не этот грубиян капитан Дьяченко, проект просто бы забыли, а теперь случай с ним превратился в анекдот. Над проектом потешаются по всему Амуру и даже в Иркутске.

У Кукеля-второго диплом инженера. Но не на поприще возведения военных укреплений, не в строительстве простых казарм и домов надеется он оставить свой след на Амуре. Из всей инженерной науки успешнее всего усвоил Вячеслав Казимирович умение строить церкви. К этому лежит у него душа, в этом он видит средство для продвижения по службе. Высшее начальство уже привыкло к тому, что в Амурском крае одна за другой возникают станицы, и это никого не удивляет, зато когда докладывают, что заложен новый храм, начальство непременно заинтересуется: «Кто руководит строительством?» — «Сотник Кукель», — отвечают чиновники. Недаром старший брат Кукеля сказал: «И на церквях, Вячеслав, можно сделать карьеру!»