— Кто такая была? — спросил корреспондент. — Фамилия как?

— А почем я знаю. В паспорт не лазил, не тыкал пальцем, как тот старичок.

— А старичок? Кто такой?

— Да помер он. Зимой этой и помер... Высматривал, поди, чего-либо да примерз. Застудился и помер.

— А-а, ерунда, — засмеялся корреспондент. — Сочинили, поди?

Потапов, отходя от парня, сердито проворчал:

— Эх, молодо-зелено... Все-то вы не верите, пока вас жизнь в грязь не потычет.

Корреспондент усмехнулся: «На анекдот похоже». И через минуту забыл. Его другое беспокоило: «Почему Леонтий Михайлович от беседы уклонился? Действительно нас не любит, или вообще такой?» И решил встретиться с ним дома. Но прежде, чем направиться в поселок, заглянул к Алексею Ивановичу. Что посоветует ему секретарь парторганизации шахты?

 

В кабинете Алексей Иванович был не один, рядом с ним стоял Кучеров. Корреспондент в нерешительности остановился. При директоре шахты задавать сокровенные вопросы неудобно. Но и уходить поздно.

— Проходите, Борис Леонидович, — пригласил корреспондента к столу Жильцов. — Секретов нет. Напротив, ваш приход весьма кстати. Семен Данилович хотел послушать, что вы думаете о бригаде Леонтия Ушакова. И вообще каковы ваши впечатления.

— Да, да, расскажите, — живо отозвался Кучеров. — Это по моей просьбе вас пригласили к нам на шахту. Вот, приходится просить, иначе вашего брата не дозовешься.

Корреспондент рассказал обо всем подробно, и конечно же о том, как неприветливо встретил его Леонтий Ушаков.

— Даже слушать не стал. Взял и ушел.

— Чем вы ему не угодили? — засмеялся Алексей Иванович.

— Не знаю. Наверно, в характере у него неприязнь к нам, журналистам. Вот домой собираюсь к нему зайти. Пришел посоветоваться.

— А что, так и поступайте, — одобрительно кивнул директор шахты. — Зазнаваться ему еще рановато. И оказывать непочтение к представителю печати совсем нехорошо. Так и скажите.

— А по-моему, не стоит сейчас очерк писать, — сказал Алексей Иванович и решительно добавил: — Нет, не стоит! Рановато. Не тот сейчас случай...

— Почему? — удивился Кучеров. — Зацепин дал согласие, значит, он в успехе не сомневается. Я думаю, что очерк о бригаде Ушакова будет кстати.

— А по-моему, нет, — твердо повторил Алексей Иванович. — Повременить надо.

— Вон как? — еще больше удивился Кучеров. — Я вас, Алексей Иванович, не понимаю. Корреспондент специально приехал, целый день потратил, а вы ему такое... Да и причин не вижу.

— Ну, Борис Леонидович не обидится... Он человек свой, не правда ли?

— Но я все-таки вас не понимаю, — смущенно заметил корреспондент. — Вы уж объясните мне.

— А тут объяснение простое. Рановато — и все. Потому и Леонтий Ушаков неразговорчив. Вот через месяц милости просим. Я сам позвоню.

А когда корреспондент ушел, Кучеров недовольно спросил:

— Что же ты, Алексей, меня-то в неловкое положение ставишь? Каким же я перед этим, можно сказать, мальчишкой выгляжу? Что он подумает?

— А что подумают шахтеры, если статья, которая сейчас совсем не к спеху, не ко времени, выйдет? Это гораздо важнее, чем наше с вами, Семен Данилович, самолюбие. И я не думаю, что вы считаете иначе.

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Из города Ирина вернулась на другой день, в понедельник. Федора дома не было, и она до его прихода с работы успела прибраться в квартире. Помыла полы, убрала посуду, заправила постель, которую Федор так и оставил неубранной.

Когда Федор вошел в квартиру, то первое, что он увидел, были та чистота и порядок, которые, казалось, уже никогда не вернутся.

«Приехала», — радостно подумал Федор и, утишая разогнавшееся от быстрой ходьбы сердце, стал медленно раздеваться. Повесил свое пальто рядом с Ирининым и уткнулся лицом в теплый мех. Потом вошел в кухню, жарко натопленную, вдохнул сытый запах обеда и, увидев у стола жену, шагнул к ней.

— Не надо, — мягко сказала Ирина. — Проголодался?.. Садись...

Он припал к ее плечу и, чувствуя прилив нежности, стал целовать ее в щеки, в лоб, в волосы...

А спустя некоторое время он совсем было успокоился, но неожиданно почувствовал в поведении жены что-то ему еще незнакомое.

«Не могу еще привыкнуть, вот и мерещится», — успокоил он себя. Но поздно вечером, лежа в постели рядом с ней, он опять ощутил это и уже с тревогой подумал: «Чертовщина какая-то. Вот до чего доводит ссора...»

Но прошел день, за ним еще один и еще, а тревога не исчезала. Напротив, она становилась такой ощутимой, что он приходил в недоумение: «Неужели между нами что-то произошло? Но что?»

Он внимательно присматривался к Ирине, и она, натыкаясь на его пристальный взгляд, не смущалась, как бывало раньше, по-прежнему была нежна с ним, ласкова, но каждый раз он испытывал какой-то холодок и ненавидел себя за то, что помимо воли своей и желания стал все чаще думать об этом.

В следующее воскресенье они поехали к ее родителям. Тесть, Сергей Акимович, и теща, Анастасия Яковлевна, были как никогда прежде приветливы, ухаживали за Федором, как за маленьким. Федор спросил у жены:

— Чего они так раздобрились?

— Ничего, — сухо ответила Ирина. — Давно не был, вот и кажется.

— Возможно, — согласился Федор, но чувствовал, что удивление его не проходит, а разрастается, как снежный ком. Он не выдержал, спросил у захмелевшего тестя: — Нынче праздник какой?

— А как же! — отозвался Сергей Акимович. — Вы, наши дети, навестили одиноких стариков. Разве это не праздник души нашей? А ты, я вижу, свету сияющему не рад, не замечаешь его.

— Верно, — улыбнулся Федор. — Работы много. С темнотой уходишь, с темнотой возвращаешься.

— Вот-вот! — обрадованно подхватил тесть. — Солнышка ясного не видишь.

— Значит, я вниз смотрю?

— Вниз, дорогой зятек, вниз.

— Работа такая. У нас кому-то и вниз смотреть надо.

— Ну а как же, — живо отозвался Сергей Акимович, — без этого нельзя... А вверх-то оно все же приятнее смотреть. Тут и солнышко тебе, и тепло...

— Ага, понимаю, — нахмурился Федор. — Но в летчики, батя, я не гожусь. Голова кружится.

Подошла Анастасия Яковлевна, заговорила напрямик:

— Бросал бы ты, Федюша, эту шахту распроклятую. Темнота — она и есть темнота. Переезжайте к нам. Вон какие хоромы... Не государству же ее дарить.

— Помирать, что ли, собрались? — грубо спросил Федор, поднимаясь.

— Дело наше такое, — вздохнула Анастасия Яковлевна. — А у вас дитя будет. Ведь будет, чего уж... Да и жене твоей, дочери нашей, жизни спокойной хочется. А какой она спокой чувствует, когда ты со смертью играешь?!

«Во оно что, — догадался Федор. — Ишь как спелись...»

И вспомнил он, что Ирина перестала спрашивать его о работе, о делах, а когда он сам заводил разговор, она скорее всего не слушала — вопросов, как прежде, не задавала.

— Мы и местечко хорошее присмотрели. Парень ты толковый, все на лету ловишь, легко тебе будет, — напевала Анастасия Яковлевна.

И согласно кивал ей Сергей Акимович:

— Так-то оно по-хорошему будет.

Еще до женитьбы уговаривали Федора переехать к ним. Но он наотрез отказался. Переехать — значит покинуть поселок, уйти из шахты. Хватит, помытарился. Никуда он теперь из родного гнезда не тронется. Тогда Ирина успокаивала:

— Да не хмурься, глупенький, что с них взять?.. Поговорят да перестанут.

И действительно, старики все реже нападали на Федора, а после свадьбы будто и забыли, что хотели его к себе переманить. Были добры и ласковы, радовались каждому их приезду. Федор охотно и часто бывал в городе.

И вот снова — еще более настойчиво и терпеливо — теснили они Федора. И Ирина так неожиданно для него требовательным голосом сказала:

— Не упрямься, Федя. Никто худого нам не желает...

— Собирайся! Поехали! — Федор рванул Ирину за руку.

— Не поеду! — крикнула Ирина и, закрыв лицо руками, убежала в спальню.

Федор метнулся к двери, но Сергей Акимович преградил ему путь, гневно сверкнул воспаленными глазами: