— Я попробую, — осторожно сказал Андрей.

— Я те попробую!

Андрей вздохнул и стал выжидать, когда иссякнет запас слов у жены. Но ждать пришлось долго.

— Иди спать, немедленно! И никаких писаний! — последовал окончательный приказ.

Понял Андрей: придется временно сдавать позиции.

«Ну, нет, не на того напала, милая женушка», — подумал Андрей, молча и демонстративно раздеваясь.

И все-таки уснул бы, наверно, Андрей, пригревшись в теплой постели, если бы Галина не торкнула его в спину.

— Чего? — вскинулся он.

— Ключ от стайки куда подевал? Закрутил ты меня своими разговорами, никак не припомню.

— В шкафчике справа. Найдешь или самому подняться?

— Лежи уж, умник! — фыркнула Галина. — Сочинитель нашелся!

Она ушла, и Андрей осторожно спустил босые ноги на прохладный пол и не одеваясь, в трусах и майке, на цыпочках пробрался к столу, включил настольную лампу. Теперь он знал, что в течение часа его никто не потревожит, Галина надолго задержится в стайке: ей и корову подоить надо, и поросенку помои задать, и помещение почистить... Любила Галина своим хозяйством заниматься. Сколько раз попрекал ее Андрей, стыдил, даже грозился все к чертовой матери продать и переехать в коммунальную квартиру, с газом, с ванной, с горячей водой, но все бесполезно. Тут Галина прочно стояла на своем, и вышибить из нее частнособственнический дух он не мог.

Андрей достал тетрадь, карандаш, отколупнул ногтем затупившийся конец, подумал немного и крупно написал: «Стих о комбайне». Первая строчка уже была сочинена по дороге домой. Вспомнилась она легко и сразу: «У нас в забое есть комбайн». Раз десять он повторил эту строчку, но следующая, как назло, никак не придумывалась.

Вот чертовщина, все слова разбежались, ни одно порядочное на ум нейдет. И вдруг чуть ли не крикнул от радости — нашлась! «Как великан, он силен и могуч...», Но дальше дело намертво застопорилось. Чего он только не делал: и морщил лоб, и шагал по комнате, заложив руки за спину, и грыз карандаш, и бил себя в грудь... Время шло, а у него только две строчки.

«А-а, бог с ним, с комбайном этим». И, зачеркнув вымученные с таким трудом две строчки, вздохнул: все-таки жалко было их, уж больно понравились они ему. «Ладно, напишу я лучше о ребятах. Тут-то у меня должно получиться не хуже, чем у Трофима». И вывел большими буквами: «Стих о бригаде Ушакова Л. М.» Подумал немного, написал: «У нас ребята дружные...»

Верно, дружные... И припомнился недавний случай. Работал он на пару с Михаилом Ерыкалиным за комбайном, подчищал забойную дорожку, помогал Михаилу перетягивать упору. И вот канат, когда он тянул его на себя, неожиданно попал под стойку; попробовал ногой его выпихнуть, но нога сорвалась и попала под канат. Не окажись рядом Михаила, не оттолкни он его в сторону, то, считай наверняка, прижучило бы ногу канатом к стойке, очень даже запросто. А взять остальных ребят? То же самое получится. Завсегда на выручку придут. Нет, ребята дружные. Вранья в этой строчке нету.

Легко сочинялась и вторая строчка: «Надежные и нужные». «Тоже правильно, — согласился Андрей. — Без всякого обмана... Взять, к примеру, хотя бы Юрия Бородкина. Сначала как будто себя с плохой стороны показал — сбежал с работы. А сейчас исправляется. Куда ни пошлешь, идет без проволочек. Вот хотя бы вчерашний пример взять. Ключ забыл прихватить, так он без звука согласился принести. А разве не нужные? — размечтался Андрей. — Еще как нужные! Заболел Сергей Наливайко — так словно кого потеряли, только и слышно вокруг: «Вот бы сейчас Наливайко! Наливайко бы придумал». «Нет, что ни говори, а слова о правде истинной сами приходят, их не нужно выискивать», — заметил обрадованный Андрей, дописав еще две строчки к первым двум: «Все они веселые, на работу скорые...»

— Пишем? — раздался над самым ухом голос жены.

Андрей вздрогнул и машинально прикрыл ладонями тетрадь.

— Не закрывай, уже прочитала, — Галина обвила шею Андрея сильными, теплыми руками, пахнувшими молоком. Ласково зашептала в ухо: — Дурачок ты, вот дурачок-то... Пойдем-ка спать!

Вот всегда так: накричит, нашумит, а потом сама же и ластится. А как приласкает, так всякая думка неладная о ней истаивает, как облачко в жаркий день.

Андрей обнял жену, растроганно проговорил:

— А у нас ребята и вправду хорошие, зря корреспондент ездить к кому-либо не станет... Я ему о ребятах своих попроще скажу, по-нашему. К лешему эти стишки. Не поймет.

 

С веселым настроением уходил Андрей на работу. Нет, так и не написал он стихов — пусть уж Трофим этим делом мается. А он и так сказать может. А еще лучше, если бы вообще этот корреспондент не заявлялся: начнет писать и разные красивости еще придумает...

Не желал видеть корреспондента и сам бригадир. Ушаков вообще недолюбливал «писак»: все-то они присочиняют, приукрашивают, пусть даже «ради выразительности», как они ему потом объясняли. Нет, такой «выразительности» он не понимал и не принимал.

И хотя во вчерашнем пареньке он увидел что-то не похожее на тех, которые были раньше, все равно к нему отнесся холодно, отвечал на вопросы неохотно и, воспользовавшись тем, что его окликнули, постарался уйти как можно скорее. А после смены он зашел в раскомандировку. На его счастье, Павел Ксенофонтович оказался один. Но спрашивать сразу не стал, хотелось узнать, что по этому поводу думает начальник участка. Сначала заговорил о том, что, наверное, не стоит выкладывать корреспонденту все, что есть, не лучше ли будет, если его ограничить информацией, тогда он поймет, что пожаловал не в срок... А потом махнул рукой, рубанул напрямик:

— Нечего ему делать! Только беду накличет!

— Да ты никак суеверен? — удивился Зацепин. — Вот не знал! А я грешен, люблю газетчиков. Завидую им. Сам когда-то пробовал писать... но трудное это занятие, потруднее, чем быть начальником участка... Ты что, не веришь?

— Разве столкуешься с вами! — рассердился Леонтий и ушел не попрощавшись.

А корреспондент после неудачного разговора с Ушаковым подошел к Михаилу Ерыкалину:

— Чего он такой хмурый?

— Кто?

— Бригадир ваш. Он всегда такой?

— Он вашего брата не любит.

— Вон как? За что же?

— Был тут один... Трепачом оказался.

— Бывает, — согласился корреспондент. — И в вашем коллективе тоже есть. Например, Бородкин. Обещание давал, а сам сбежал.

Михаил обернулся к корреспонденту:

— Вот что, уважаемый, Юрия не трогай. Мы тут сами разберемся. И в своей статейке чтоб о нем ни слова. Вон лучше о Потапове напишите. Ему это понравится. — И ушел, оставив корреспондента в недоумении.

— Эка он вас распушил, — хихикнул Потапов, присаживаясь к растерянному корреспонденту. — А почему? Не знаете? Своего бригадира подводить не хочет! Его грехи прикрывает!

Корреспондент заинтересованно взглянул на Потапова:

— Какие грехи?

— Почему Юрий сбежал? Да очень просто — крика не уважает. Парнишка замкнутый, обидчивый, с ним мягче обходиться надо. Вы уже действительно об этом не пишите. К чему вам лишние неприятности. Я вашего брата газетчика завсегда уважаю и жалею.

— Жалеете? — удивился корреспондент.

— Эх, парень, — сочувственно вздохнул Потапов, — больно ваш хлеб горек. Я вам тут примерчик для наглядности приведу, а вы уж сами рассудите. Любопытный примерчик. У нас во дворе старичок живет. Паскудный, скажу вам, старичок. В газету пасквили пишет. Чуть что — так пасквиль. А раз пасквиль — корреспондента подавай. Вот приходит однажды к нему девушка, курносенькая такая, кудрявая. Походила она туда-сюда, губки поджала — и к старичку: «Зачем вы, дедушка, лжете? — сердито говорит. — Как вам не стыдно!» Тут старичок аж весь согнулся в дугу, вскочил, руками замахал, точно припадочный. «Как вы смеете?! — кричит. — Да вы знаете, кто я такой?! Да я...» И пошел, и пошел... Девушка за дверь, а старичок к стелу. Не успела, видать, сердешная, до газеты доехать, а у него уже пасквиль готов, вдогонку спешит... И что же ты думаешь? Приезжала девушка, извинения просила... Разве не обидно?