Между тем стрельба почти прекратилась, только где-то вдалеке раздавались еще одиночные хлопки выстрелов. Мавы посмотрел на первого из нападавших, которому он прикладом размозжил голову, — тот лежал окровавленный, не обнаруживая никаких признаков жизни, — и ему стало не по себе. Никогда в жизни он не убивал даже курицы, а тут убил человека. Он отвернулся, чтобы не видеть трупа, и рукавом халата отер пот со лба. Однако его смущение и растерянность сменились гневом, он вспомнил издевательства Халназара, его грубую брань, все его хитрости и обман, когда он вздумал отправить на тыловые работы батрака вместо одного из своих сыновей. А когда память восстановила всю картину взрыва гранаты на собрании, Мавы с ненавистью взглянул в сторону убитого и сказал:

— Такая смерть ждет каждого предателя!

Уличный бой продолжался довольно долго. Часть мятежников была перебита, часть арестована, многие разбежались. К концу кровавой, полной тревог и волнений ночи жизнь потекла по новому руслу.

Начинало светать. Группы вооруженных рабочих и солдат снова сходились в клуб железнодорожников. Боя словно и не было, — кругом стояла тишина. Только звучно перекликались по всему городку петухи, возвещая рассвет. Разгоряченные схваткой люди с удовольствием вдыхали свежий утренний воздух. Как будто, и дышать стало легче.

Артамонов и Чернышев были заняты составлением срочных телеграмм в Ашхабад и Ташкент с донесениями о разгроме мятежников.

На улицах и на церковной площади еще убирали трупы, раненых отправляли в больницу. Захваченные в бою мятежники еще раньше были отправлены под конвоем в тюрьму. Но Мавы не знал, где тюрьма. Он сначала привел своего пленника в клуб, затем направился с ним в уездное управление, то кричал на него, то мирно разговаривал с ним и даже давал ему раза два затянуться из своей цигарки махоркой — и так разгуливал с ним по улицам, как погонщик каравана, вышедший в ночной путь. Когда начало светать, Мавы снова привел пленника в клуб. Ствол разбитой берданки лежал у него на плече, в правой руке он держал приклад. Но он с гордым видом шагал за своим пленником, высоко подняв голову.

Увидев Ивана Чернышева и ашхабадского большевика, Мавы вытянулся перед ними по-военному и отдал рапорт:

— Товарищи командиры! Батрак Халназар-бая, солдат большевиков Мавы свою задачу выполнил. Вот привел одного предателя живым. А другой, сами знаете, торпак кушай...

Чернышов крепко пожал ему руку:

— Спасибо, товарищ Мавы.

Мавы не знал, что ответить, замялся. Заметив стоящего рядом Артыка, он тихонько спросил у него: «Как имя нашего вождя?» Но он и сам тотчас же вспомнил и, прикладывая руку к виску, отчеканил:

— Служу нашему вождю Ленину!

Трудно было не улыбнуться, глядя на байского батрака, браво рапортующего командиру-большевику. Улыбались Чернышов, Артамонов, стоявшие вокруг них рабочие и солдаты, улыбался и сам Мавы, поглаживая рыжеватые усы. И вдруг он чего-то застыдился.

— Товарищ командир, — снова обратился он к Чернышову, — я это сделал ненарочно. Не совладал с гневом, хватил через край... Вы уж простите меня.

Чернышев, не понимая его, спросил:

— В чем ты провинился, Мавы?

— Я... я раабил приклад ружья.

Иван Тимофеевич обнял простодушного батрака:

— Это пустяки, Мавы, был бы ты жив и здоров! Революция не обходится без жертв и потерь. Сегодня тяжелы наши потери: убито несколько дорогих наших товарищей...

При этих словах Артык почувствовал укор совести: он был убежден, что мукомола Керима убил Куллыхан, а ему так и не удалось найти хромого мирзу и отомстить за смерть товарища.

Глава десятая

Великая Октябрьская революция смела правительство Керенского со всеми его краевыми, областными и губернскими комитетами и комиссарами. В городах Закаспийской области, как и во всем Туркестане, власть перешла к Советам. Большевики должны были взять на себя руководство всеми делами управления. Но их организации были слишком малочисленны. Даже в таких городах, как Ашхабад и Кизыл-Арват, большую часть депутатских мест все еще занимали эсеры, меньшевики и буржуазные националисты, прикрывавшие свою предательскую работу «левыми» фразами о свободе и демократии.

Такое же положение было и в Теджене. Исполнительный орган Тедженского совета состоял из пяти человек: председателя, которым после Октярьского переворота стал большевик Иван Чернышев, и четырех членов — одного рабочего с хлопкового завода, школьного учителя-меньшевика, эсера из местного гарнизона я бывшего писаря волостного правления Куллыхана, представлявшего туркменскую часть населения.

Взять в свои руки власть было только началом дела. Перед большевиками стояла сложная задача: перестроить старый чиновничий аппарат управления, освободив его от чуждых элементов и укрепив своими, преданными советской власти людьми. Во всем Туркестане, как и в Закаспийской области, готовых кадров для этого не было. Среди туркменской части населения на тысячу людей приходилось только семь-восемь мало-мальски грамотных людей, да и те были отравлены религиозным дурманом и воспитанной в них со школьной скамьи преданностью царскому трону. Население аулов было сплошь неграмотным, и потому задача вовлечения дейхан в советскую систему управления представлялась особенно сложной.

Но зато не было недостатка в авантюристах, которые пользовались темнотою народа, еще не осознавшего своих прав, предоставленных ему советской властью.

В столице области, в Ашхабаде, областной совет после октябрьских дней стал именоваться «Советом Народных Комиссаров Закаспия». В Закаспии это был высший орган власти, им руководили большевики. А туркменские и азербайджанские националисты создали в Ашхабаде свой мусульманский орган, так называемый «Национальный комитет», который тоже претендовал на управление областью. Во главе этого комитета встал царский полковник Ораз-Сердар. «Национальный комитет», Опираясь на аульных баев, торговцев и мусульманское духовенство, почти открыто сколачивал кадры контрреволюции: формировал конный дивизион из возвращающихся с фронта туркменских кавалеристов и офицеров-корниловцев, создавал свои организации на местах и готов был поддержать любого авантюриста, который был бы способен возглавить вооруженную борьбу против советской власти.

К этому времени в Теджене вновь объявился вернувшийся из Афганистана Эзиз Чапык. «Национальный комитет» превозносил его имя как «национального героя». Прибыв в Теджен, Эзиз стал собирать вокруг себя всех недовольных новой властью. Некоторые главы племен, баи, торговцы, чиновники охотно шли к нему. И Эзиз всем им обещал и защиту и помощь. Находилось немало легковерных, не разбирающихся в политике юношей и из дейханской молодежи, которые верили в честность его обещаний «защищать национальные интересы туркмен», и вступали в отряд его нукеров.

В качестве советников Эзиз приблизил себе «почетных», как он их называл, людей из аулов: Гарры Моллу от канала Векиль, Алты-Сопы с канала Бек, от Утамыша — Анна-Курбана Юмуртгачи, от Кяля же — Халназар-бая. Этим он хотел подчеркнуть свою верность старым племенным обычаям.

Так в Теджене и в ближайших к нему аулах начали действовать две силы, две власти — совет депутатов и Эзиз-хан. Совет организовывал Красную гвардию, Эзиз собирал отряд из бывших своих нукеров и из джигитов, вернувшихся с фронта.

Артык после уличного боя в Теджене некоторое время жил в своем ауле, а затем снова направился в город. Он все еще плохо разбирался в политических событиях, и трудно было ему избрать себе путь. Голос совести подсказывал ему, что он должен оставаться с такими людьми, как Иван Чернышов. Но в совете сидел не только Чернышов, но и Куллыхан. Как можно идти одним путем с Куллыханом — человеком, у которого нет ни чести, ни совести?! Артыка угнетало то, что Иван даже после той кровавой ночи продолжал сидеть в совете рядом с таким негодяем.

Молод и горяч был Артык. Слишком сильно говорила в нем личная ненависть к хромому писарю. Может быть, поэтому и усомнился Чернышов в правильности обвинений Артыка, который утверждал, что в ту ночь Куллыхан был на стороне мятежников и что он убил мукомола. Никто, кроме него, не видел Куллыхана в бою, да и сам Артык видел только тень похожего на хромого писаря человека, бежавшего вдоль забора. В ночной темноте нетрудно было и ошибиться. Правда, Чернышов и сам не очень доверял бывшему писарю волостного правления, связанному всем своим прошлым с теми чиновниками, которые всегда сидели на шее народа. Мало верилось в то, что Куллыхан перешел на сторону большевиков из честных побуждений. Но трудное положение было у Чернышова в совете. Ему приходилось учитывать неблагоприятное соотношение сил и дорожить даже голосом Куллыхана, пока тот шел вместе с большевиками.