Круг советников Эзиз-хана замыкали Халназар-бай и Мадыр-Ишан, смуглолицый человек с чёрными хищными глазами, шишковатым лбом и широкой челюстью. Пятнадцать из тридцати пяти лет своей жизни он служил переводчиком у волостных и полицейских приставов. За его способности сыпать русскими словами его прозвали «мадыр» (Мадыр — бормотун, балаболка). Но со старейшинами аула и духовными лицами он любил разговаривать языком шариата, поэтому ему дали и другое прозвище — «ишан». Так его настоящее имя Курбан-Сахат превратилось в Мадыр-Ишан.

Таковы были советники Эзиза, призванные помогать ему в вопросах политики. Артыку было противно не только разговаривать с этими людьми, но и смотреть на них, и он вышел из комнаты, где происходило одно из первых заседаний «дивана» новоявленного хана. Обсуждался вопрос о ведении «государственных дел». У Эзиза была своя, обдуманная еще в Афганистане программа действий. Он не считал нужным полностью открывать ее своим советником, но некоторые вопросы, близко касавшиеся их самих, решил поставить на обсуждение.

Окинув своими страшными глазами сидевших вокруг, первым начал говорить Алта-Сопы:

— Эзиз-хан! Нам нет надобности выдумывать новые законы. Закон, установленный для нас тысячу лет назад пророком Мухаммедом, остается нерушимым законом. Все свои дела мы должны вести по шариату, когда нужно — спрашивать совета у-ахунов. Было бы еще лучше одного из ученых ахунов назначить здесь казием (Казий — духовный судья). И потом, в деле, которое мы начинаем, не должно быть жалости. Требует шариат— отсеки виновнику руку! Повелевает шариат — убей его! Позволяет шариат — повесь!

Последние слова Алты-Сопы очень понравились Халназару. «Обязательно применю эту меру к Артыку!» — подумал он.

Вторым взял слово Юмуртгачи. Он говорил вяло, еле ворочая языком:

— Да, в общем, Алты-Сопы говорит верно. Однако есть еще и адат. Сказано: лучше выйди из племени, но не выходи из подчинения адату. Шариат шариатом, но если будем следовать заветам предков, наверно будет неплохо.

Гарры-Молла не мог толковать ни о шариате, ни об адате. Усиленно двигая губами и носом, он с трудом выговорил несколько слов:

— Да, например, так ли, сяк ли делать, а значит, надо поддерживать порядки мусульманские. Верно ведь, люди?

Во время этой речи лицо его покрывала испарина, он весь расслаб. Закончив, он тяжело задышал, словно загнанная лошадь, и дрожащими руками схватился за пиалу.

Но Халназар заговорил спокойно и с достоинством:

— Конечно, и шариат, и заветы отцов — для нас пути, с которых мы не можем сойти. Но когда меняется жизнь, меняются и законы и обычаи. Заветы предков — это то, что не записано ни в коране, ни в шариате, что придумывалось нашими отцами по мере надобности и затем укреплялось в народе. Даже в слове божием, как говорят ученые моллы, есть ниспосланные позже откровения, которые противоречат ранее записанным. И наше время отличается от прежнего. Поэтому, если избранники народа, которые собрались здесь с четырех каналов, сделают новые исправления в устаревших законах, они поступят так же мудро, как поступили наши предки.

— Верно говорит Халназар-бай! — одобрил Эзиз-хан. Но когда Халназар заговорил вдруг о необходимости изгнать возмутителей народа вроде Артыка или так их наказать, чтобы они и голову не смели поднять, Эзиз свирепо посмотрел на бая. От этого взгляда Халназар сразу прикусил язык, вспомнив, что находится у первого возмутителя спокойствия и бывшего главаря повстанцев.

Халназар в замешательстве умолк, а Эзиз поспешил воспользоваться его словами о непрочности всего установленного прежними законами и обычаями, чтобы поставить вопрос, ради которого он, собственно, и со-брал своих советников. Не спрашивая их мнения относительно величины расходов на содержание отряда, он прямо назначил дань, требуя определенных поставок коней, продовольствия и скота от каждого канала. На вопрос: «Откуда взять?» — коротко ответил: «У имущих».

Такое самовластие Эзиза и его прямое нападение на баев испугало Халназара. Он вопросительно посмотрел на Эзиза, явно выражая желание высказать свое мнение, но тот сделал вид, что не заметил этого, и перешел к другому вопросу.

— Старейшины! В этом году народу очень тяжело. Вы лучше меня это знаете. Какие же меры, по-вашему, надо принять, чтобы люди не умирали с голоду?

Халназар, опасаясь, что Эзиз снова обложит баев данью, поспешил сказать:

— Надо требовать помощи от властей.

— Власть — мы сами! — возразил Эзиз. Вспотевший Анна-Курбан Юмуртгачи обмахнулся рубахой и, почесывая подбородок, начал со своего «говорят»:

— Говорят, есть какой-то кооператив. Его, говорят, делят между собой узкоштанники. Эзиз-хан, не достанется ли там и на нашу долю?

Раньше, чем ответил Эзиз, заговорил заведующий его хозяйством Мадыр-Ишан:

— Анна-Курбан-ага! То, что отпускают в кооперативе, — капля воды в море бедствий. Конечно, мы свою долю оттуда возьмем. Но для дейхан это все равно, что горсть семян на целое поле. Нужны другие средства.

— Эзиз-хан, собаку закапывает тот, кто ее убил,— сказал Алты-Сопы, насмешливо взглянув на Халназара. — Кто Оставил голодными дейхан — тот и накормит!

— Алты-Сопы, может ты это по-туркменски скажешь, чтобы все поняли?

— Эзиз-хан, зерно любит землю. Жнешь — оно осыпается на землю, молотишь — падает на землю, и даже когда насыпаешь в чувалы, — оно в землю глядит. То, что осыпается при жатве, становится добычей птиц да тех, кто собирает колосья. Но то, что попадает в чувалы, исчезает, словно упало в колодец, и ты его не увидишь...

— Сопы, ты совсем перешел на фарси!

— Речь заики более понятна к концу — слушай! Посев у дейханина начинают забирать сразу после сева. Часть будущего урожая у него забирают купцы, — по дешевке они скупают урожай еще на корню. Другую часть рвут у него из рук мелкие торговцы — за отпущенный в долг отрез на штаны, за чай, сахар и прочую бакалею. Третью часть прибирают к рукам баи, давая дейханину под будущий урожай готовую подохнуть скотину. С тем, что остается у дейханина, он еле сводит концы с концами. А если год неурожайный или, вот как нынче, засушливый, дейханин голоднее собаки. Одним словом, если сказать по-туркменски, зерно засыпает в ямы считанное число людей.

— Дальше.

— Будем считать, что по меньшей мере треть дейханского урожая попадает к баям — в возврат Долгов. Где она, эта третья часть? Она и сейчас в земле. Если вскроем ямы да раздадим часть зерна дейханам, я ручаюсь, что все доживут до нового урожая.

— Значит, хлеб надо просить у баев? Так?

— Дадут. — просить, не дадут — взять, как сказал сейчас Халназар-бай, по закону нового времени.

Халназар потемнел, услышав, как его слова обращаются против него самого.

— Сопы, сначала твои шаги были неверны и шатки, но под конец ты все же нашел правильный путь! — сказал Эзиз.

Если бы самому Алты-Сопы пришлось поступиться чем-нибудь для дейханской бедноты, он не стал бы стараться. Он всегда не без пользы для себя покупал и перепродавал, одевая одного в одежду другого. Теперешнее его предложение преследовало одну цель: всю отобранную у баев пшеницу зажать в свой кулак; то, что просыплется сквозь пальцы, отдать голодным, а что останется в кулаке, — положить в свой амбар. А для Эзиза это было почти безразлично — пусть и Алты-Сопы набьет свою яму пшеницей, лишь бы привлечь дей-хан на свою сторону.

Юмуртгачи хотел было возразить против предложения Алты-Сопы, но так и не смог собраться с мыслями. У Гарры-Моллы зачесался было язык, но тут же опять поднялся жар в теле, потемнело в глазах, и он не решился раскрыть рта. Халназар не мог примириться с предложением Алты-Сопы и в то же время боялся возражать чересчур резко. Поэтому он заговорил осторожно, все время приглядываясь, какое впечатление его слова производят на Эзиз-хана.

— Алты-Сопы, — медленно начал он, — где это у нас могучие баи, такие, как, скажем, в Иране или в России? Да и потом— кто держит зерно от урожая до урожая? Все зерно проходит в свое время через весы скупщика. А если и останется у кого пять-шесть чувалов, так ведь у каждого — родня, знакомые. И я один из тех, кого называют богачами, но об излишках у меня и говорить нечего — дай бог дожить до будущего года. Если мы примем твой закон, то, боюсь, мы не накормим голодных, а только вызовем раздоры между беднотой и баями. Твой закон будет водой на поля таких смутьянов, как...