— Ну что — покатался на Мелекуше, отведал пшенички?.. Вот видишь, пшеничка-то у Халназара большую силу имеет. Прикоснешься к ней — не вспомнишь, как отца-мать зовут!

Артык вздрогнул и, нахмурив брови, со злостью посмотрел на бая и старшину:

— Подлые кровопийцы!..

Начальник конвоя направил на Артыка револьвер:

— Молчать! Не останавливаться!

Но Артык и без того рванулся вперед. Его глазам открылось страшное зрелище: с разбитыми в кровь ногами, расстрепанная, перед Ходжамурадом стояла на коленях его мать.

— Волостной-ага, умоляю тебя!..

Но кто станет слушать мольбу Нурджахан? Есаул толкнул ее в грудь, Нурджахан упала в арык. Гремя кандалами, Артык бросился к ней, но от удара прикладом зашатался.

Нурджахан кинулась к сыну:

— Дитя мое!

В грудь ей уперся штык. Есаул схватил ее за плечи и, толкая в спину, втиснул в толпу.

И снова притихшую улицу наполнил звон кандалов. К нему присоединился отчаянный вопль:

— Артык-джан, дитя мое!

Конец первой книги.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

Начало нового, тысяча девятьсот семнадцатого года сопровождалось необычайным явлением: уже давно стояла весна, а небо ни разу еще не нахмурилось, не уронило ни капли влаги, и на земле не взошло ни травинки. Каналы и арыки оставались сухими. Вокруг пересохших колодцев понуро стоял отощавший, едва переживший зиму скот. Животные жадно оглядывались по сторонам, ища зеленого корма, но землю, жесткую и сухую, покрывала лишь серая пыль. Падеж скота начался с самой ранней весны.

Дейхане совсем пали духом. Зерно оставалось лежать мертвым там, где оно было брошено рукой пахаря, поля заносило пылью. Единственный верблюд, последняя лошадь или исхудалая коровенка еле держались на ногах. Где найти дейханину зерно для скотины? Достать пропитание даже для себя самого стало делом нелегким.

У одного из шалашей в ауле Гоша расположилась группа дейхан. Некоторые от безделья играли в дюззюм (Дюззюм — игра палочками на расчерченной на земле «доске»). Большинство делились своими горестями или же были погружены в молчаливые думы о пропитании, о своих близких, отправленных по указу царя на тыловые работы. Порывистый ветер осыпал сидящих удушливой пылью.

Старик с большим крючковатым носом и густыми, в колечках, как пена белыми баками безнадежно качал головой:

— Не видано, чтобы так начинался год. Погибнут посевы. Сохрани аллах от такой беды!

Другой старик, с реденькой бородкой, медленно поднял красные, воспаленные веки, посмотрел в поле, где носились пыльные вихри, и тяжело вздохнул:

— Мы видели и засуху и голод — чего не бывает в жизни! Но чтобы за всю зиму и в дни новруза поля не получили ни капли воды, — такого не было никогда. Муллы говорят, что перед концом света плодородие покинет землю, наступит голод и мор. Кто знает, может быть судный день уже недалек, — уныло закончил он и старой папахой отер пыль с лица.

Тоскливые речи стариков не привлекали внимания тех, кто играл в дюззюм или смотрел за игрой. Но появление толстяка мираба, который торопливо бежал откуда-то, выпятив живот и переваливаясь с боку на бок, было замечено всеми. Мигая маленькими глазами, Покги Вала еще издали закричал:

— Э-э, люди слышали? Белый царь, говорят, свалился...

Эта весть ошеломила всех. Игроки застыли с палочками в руках, глаза устремились на Покги. А тот, подбежав, тяжело перевел дух и выпалил:

— Ревлиюса!.. В стране белого падишаха, говорят, началась ревлиюса...

Никто не понял, что это за «ревлиюса», но прежде чем кто- либо успел задать вопрос, Покги сам стал объяснять смысл событий, насколько хватило на это его разумения.

— И не хотелось бы говорить об этом, да как не скажешь! Немало развелось в народе всяких смутьянов, отступников, которым не нравится спокойная жизнь. Иным пустоголовым дуракам нужно что-то такое, что было бы лучше хорошего. Вот теперь свалили царя: посмотрю я, как вы будете жить! Много вы получили, последовав за такими беспутными людьми, как Эзиз и Артык? Не пришлось бы вам теперь воду пить с задней ноги собаки! Народ без царя — что стадо без пастуха: его одолеет и волк и всякий алчный.

На слова Покги первым откликнулся старик с красными, воспаленными веками:

— Ну что, разве я не говорил, что все это — признак последних дней?

Но старик с орлиным носом недовольно перебил соседа:

— Сказано: умерла женщина — ну и что ж, разлился айран (Айран — кислое молоко) — ну и ладно (Смысл поговорки — не велика потеря). А я скажу: свалился царь — ну и что ж, разрушился трон — ну и ладно!.. Вспомни: у нас с тобой бороды только еще пробивались, когда мы услышали о белом царе. А за время, когда менялся их цвет, чего-чего мы не испытали! Прохвосты, которые не стоят даже следа твоих ног, — при этих словах старик гневно взглянул на мираба, и тот, не выдержав взгляда, завертел головой по сторонам, — замахивались на тебя плетью, садились тебе на шею, и все это делали именем белого падишаха. Посмотри: на закате моей жизни они отобрали у меня единственного верблюда, а твое единственное дитя забросили на чужбину. Если теперь царя свалили, значит, наша молитва достигла небес. Дай бог, чтоб и дождь пролился и воды хлынули с гор. Хоть и поздновато, но мы собрали б немного зерна на пропитание.

Покги Вала несколько раз пытался прервать речь старика, но это ему не удавалось, так как тот все больше повышал голос. Но едва он умолк, как толстяк раскричался:

— Э-э-э, что ты за речи ведешь! А что, если царь не свалился? Что, если это только пустые слухи?

— Что бы там ни было, а люди услышали эту весть от тебя!

— Ну, если ревлиюса и свалила царя, не может же быть, чтобы не было у него ни сына, ни внука! Кто-нибудь да будет царем. А то, что ты сказал сегодня, завтра дойдет до него. Вот тогда увидишь, беда нам будет, беда! Ты открывай рот, да знай, что сказать. Да пошлет аллах белому царю долгую жизнь и нерушимую мощь!

Слова, произнесенные Покги с таким жаром, не произвели никакого впечатления на толпу, может быть, потому, что в это время мимо пробегала разносчица аульных новостей Умсагюль. То и дело подтягивая шальвары, она вихрем пронеслась к кибиткам Халназара, спеша передать неслыханную новость баю.

— Аю, люди! — успела она крикнуть на бегу. — Вы слышали? Ак-падишах (Ак — белый) провалился!

Тут уже заговорили все разом, по-разному оценивая весть:

— Неужели правда, что царя убрали?

— Дыму без огня не бывает. Конечно, правда.

— Да нет, не может этого быть. Бабьи сплетни!

— Как же так, без царя? Не будет царя — люди разбредутся в разные стороны.

— Ну, а что будет с войной?

— А как ты думаешь? Разве будет солдат воевать, если нет над ним командира!

Покги Вала снова вступил в разговор:

— А вот это и есть ревлиюса!

Тут Черкез, молча думавший о чем-то своем, недоуменно сказал:

— Покги-мираб, что царя свалили — понятно всем. А что такое ревли... юсе — объясни, пожалуйста.

— Ах, откуда мне знать! Она — как трава, пробившая свои ростки сквозь камни скал. Когда сын Котура-купца хотел объяснить нам, он называл ее не то янка-лап, не то ынкылап (Ынкылап - переворот, восстание).

— Эх ты, мираб! Говоришь то «юсе» (Юсе — наперсток), то «ынкылап». Ничего у тебя не поймешь, словно смотришь в глаза косоглазому. А может быть, это и есть имя того, кто сядет на место царя?

— Вот это самое и есть! Когда-то во Франгистане (Франгистан — Европа; здесь имеется в виду Франция) произошло, говорят, такое событие. Когда начинается ревлиюса, тогда, говорят, народ выбирает правительство, как у нас мираба.

— А решают, как и при выборах мираба, баи.

— Смотри, что за глупости он говорит! Да разве бедняк сможет прожить без бая хоть день?

— Ну, так и скажи, что дейханину от твоей ревли-юсы ждать нечего!

Еще некоторое время продолжались толки. Покги Вала, вступавший в пререкания со всеми, наконец не выдержал: